– А что было дальше?
– Хайрус с друзьями той же ночью подожгли дом вейстора, а ланграксу Унарии сказали, что сами были свидетелями, как в дом попала молния. Только какие молнии в сентябре! Но разбираться никто не стал, да и других свидетелей этого злодейства так и не нашлось. Хайрус выкупил себе место вейстора, благо наследников у предыдущего не наблюдалось.
Он построил себе дом подальше от пепелища, завёл семью и стал править. Но дела шли неважно – неурожаи сменяли пожары, засухи чередовались с наводнениями. Каждую ночь его преследовали горящие глаза и проклинающая рука Тисаны, и только сильно напившись, он мог забыть о проклятии. Умер он в страшных муках, проклиная секача, разворотившего ему живот. Последними его словами были: «Уберите от меня эти глаза… они жгут… жгут меня насквозь!»
Его единственный переживший младенческий возраст сын, следующий вейстор Прилесья, был более удачливым правителем. При нём Гудвуд начал отстраиваться и богатеть, но принесённая с юга каким-то торговцем чёрная оспа за месяц оставила от его населения пятую часть, и людям, спасаясь от заразы, пришлось сжечь город.
Сам вейстор выжил, но похоронил всех детей, кроме среднего сына, всю жизнь носившего потом отметины на лице. Правда, вейстор ненадолго пережил свою семью. Годом позже он упал с лесов, куда поднялся проверить, как идёт строительство его нового дома. И целую неделю умирал со сломанной шеей, беззвучно шевеля губами – то ли молясь, то ли проклиная кого-то.
Дед нашего господина Хортона, Факус Орстер, прозванный народом Меченый, характером удался в своего деда – такой же злой, вспыльчивый и жестокий. Он и не собирался вникать в тонкости управления городом, доверив все дела главному смотрителю господского дома, а сам был занят только охотой да пьяными оргиями, чаще всего сочетая одно с другим. Это с его дурной головы и началась война с шаванами, лесными людьми, приносившими в город звериные шкуры и разные дары леса на продажу.
Однажды Факус со своими дружками устроил охоту на женщин и детей лесного народа, окружив их селение в чаще леса, когда все мужчины ушли за крупным зверем. Охота удалась. Пьяные охотники хвастались друг перед другом снятыми вместе с кожей волосами лесных женщин, и делились смачными подробностями недолгой битвы.
Шаваны отомстили страшно – спустя три ночи город запылал, подожжённый со всех концов, а из его жителей спаслись только те, кто спрятался в погребе или сумел ускакать за реку. Вейстор живьем сгорел в своём доме вместе с женой, двумя сыновьями – погодками и дочкой, прелестной девчушкой десяти лет, хохотушкой и проказницей. Чудом уцелел только старший сын, посланный накануне пожара с поручением к ланграксу Унарии.
Бедный народ Гудвуда, натерпевшись от своих правителей, очень надеялся, что это юноша пойдёт не в отца, а в деда, но природа и здесь сыграла злую шутку – папаша нашего господина, Крагус Орстер, был ещё тот кровопийца. Он не уступал своему отцу в жестокости и ярости, но при этом был рачительным и дальновидным хозяином.
Разными посулами он заманивал в Гудвуд мастеровых людей, торговцев и охотников. Вместе с торговцами в город проникла и новая религия, принесённая, как недавняя зараза, с далёкого Юга – поклонение Богам Истинным – Богу Света и Богу Тьмы. Не были забыты и Вечные Боги – Огня, Воды, Железа и Дерева, сплетясь с новыми в весьма причудливый узор.
Заново отстраивая сгоревший город, он заставил всех придерживаться строгой планировки. Все улицы сходились строго в центре, на торговой площади с самым высоким зданием в центре – новым домом новых Богов – пирамидой.
Чтобы избежать нападений шаванов, строящийся город был обнесён высокой стеной, на которой день и ночь дежурили стражники. Себе вейстор решил строить двухэтажный дом из камня, что было в диковинку в нашем лесном краю. Строительство требовало огромных затрат и продвигалось медленно, а на семью вейстора тем временем начали сыпаться новые несчастья.
Из пяти детей Крагуса Орстера двое последних родились мёртвыми. Старший сын в возрасте шести лет упал с моста в реку и утонул, разбив голову о камень. Дочь простыла и умерла, задыхаясь и хрипя посиневшими губами. Жена, кроткая бессловесная женщина, не сказавшая никому ни одного дурного слова, умерла в родах, рожая шестого ребенка, мальчика.
В итоге, из всей большой семьи у Крагуса остался только один сын – ваш свёкор, господин Хортон, тогда ещё мальчик пяти лет. И тут судьба вроде бы успокоилась. Беды прекратились, город начал расти и процветать – строились дома и мастерские, прибывало население. Да и война с шаванами потихоньку затихла – мы не ходили в их лес, они не приходили в наш город. Более того, некоторые охотники смогли уговорить Аюну помочь им договориться с шаванами и начали охотиться в лесу, оставляя для них часть добычи в условленном месте.
Несчастье случилось, когда его и не ждали. Крагус возвращался в Гудвуд из объезда по селениям Прилесья, когда его лошадь внезапно взвилась на дыбы и понесла, не слушаясь наездника. Крагус пытался остановить её, но лошадь сбросила всадника и, убегая, ударила его в лицо копытом с тяжёлой подковой.
Страшный удар размозжил ему челюсти, выбил левый глаз, и даже хлопотавший около хозяина двое суток Бракар ничего не мог сделать – Крагус умер в страшных мучениях, глядя уцелевшим глазом на залитое слезами лицо своего единственного сына.
– Так значит, Хортон – пятое колено, а Улаф с Дартоном – шестое?
– Получатся так, госпожа.
– А седьмое и вовсе не предвидится. Вот и закончится их проклятье. Все живы и здоровы, в лес мы не ходим. Почему же Аюна так грозно кричала на Хортона про какую-то беду? У меня до сих пор мурашки бегут по спине, как вспомню её голос.
– Не знаю, госпожа. Многое в проклятье уже свершилось, но есть в нём ещё слова про прощение рода… Совсем непонятные…
– Чего ломать голову, если всё равно мы с тобой ничего нового придумать не сможем. Почисти лучше мои башмачки, Тана.
Этот разговор и вспоминала сейчас Мелеста, покачиваясь в повозке, везущей её в Остенвил, прекрасную столицу Нумерии. Путь предстоял не близкий. Для начала нужно было заехать в Айдару, столицу Унарии, где к концу третьего дня их ждал горячий ужин, но весьма прохладный прием в доме лангракса Мортона Тупса. Мелеста терпеть не могла его манерную жёнушку Тасинию и таких же дочерей, Густину и Пелесту, обгоняющих друг дружку в глупости и жадности.
Мелеста приоткрыла глаза. Арела уютно зарылась в гору подушек и мирно посапывала, намаявшись за неделю споров и сборов. Балиста всё так же прямо сидела, вцепившись в сумку, и смотрела в окно, где проплывали ухоженные поля с созревшим урожаем, небольшие рощи, мелкие селенья и отдельные хуторки.
Приближался полдень, и становилось жарко. Мелеста сбросила тёплый плащ, сочно зевнула и, решив, что до обеда можно и подремать, с чистой совестью завалилась на подушки и через минуту уже сладко спала.
Третий день пути подходил к концу. На всех землях лана Унарии шла оживлённая работа. Владельцы земельных наделов – лантаки и нанятые работники – спешно убирали созревшую рожь и просо, а там и овёс ждал своей очереди. Женщины вязали снопы и сваливали их на телеги, увозившие урожай в огромные сараи.
Неустойчивая погода позднего лета, когда дожди налетели внезапно, а ненастье могло затянуться надолго, заставляла трудиться в поле, не разгибаясь, с раннего утра и до позднего вечера. Только такое чрезвычайное событие, как появление на дороге кавалькады из двух повозок и восьми нарядно одетых всадников, могло ненадолго распрямить натруженные спины и жадно проводить глазами вьющуюся за повозками пыль.
Через пару часов путешественники уже въезжали в Айдару, богатый город на самой границе Унарии, населённый в основном народом работящим и бойким, среди которого встречалось, как всегда в большом городе, немало всякого сброда – мошенников всех мастей, торговцев сомнительным товаром, проституток, воришек и попрошаек.
Среди этой шумной и не чистой на руку братии в последнее время появилась особая каста проходимцев, делающих богатство прямо из воздуха, точнее – из маленьких листочков бумаги с непонятными картинками. Они, стараясь поначалу не привлекать к себе излишнего внимания, знакомились в харчевнях и придорожных дворах с богатыми господами, уставшими от дорожной скуки. Выпив пару кувшинов доброго вина за здоровье Повелителя, лангракса и всех присутствующих, предлагали им сыграть в занимательную игру, ставка в которой была чисто символическая – один дарк… или поцелуй местной красотки.
Развеселившаяся компания с дармовым вином и приветливыми милашками редко не соблазняла какого-нибудь путника с толстым кошелём, и игра начиналась. Когда под утро, с гудящей от выпитого головой и изрядно похудевшим кошелём, новоявленный игрок садился в свою повозку, его обычно терзали самые противоречивые чувства.
