На междугородней трассе Смирный успокоился и перестал пытаться выкинуть меня из седла. Я тешил себя надеждой, что причиной тому был возросший уровень моих навыков езды.
Дорога была ужасной, всюду грязь после дождей, ухабы и ямы. Я опасался, что Суворов отстанет от меня в своей кибитке, но кучер гнал лошадей, как бешеный, частенько обгоняя меня. Вскоре я уже беспокоился о другом: как бы кучер не опрокинул повозку, поранив великого полководца. Я подъехал к повозке и хотел уже окликнуть возницу, но тут Суворов скучающе выглянул из окна и крикнул:
— Витя, скажи ему, чтобы ехал быстрее! Мы как будто на месте стоим, а не двигаемся.
К утру мы отъехали от города на довольно значительное расстояние, миновав Софию, Тосну, Любани, Чудово и другие поселения поменьше. Я предлагал заехать отдохнуть в путевые дворцы, расположенные в этих местечках, но Суворов отказался.
— Это дома для царя и высших сановников, — сказал он. — А я простой солдат, хоть и обласканный царями. К тому же я в опале, помнишь?
Он хотел останавливаться в обычных гостиницах или просто у местных жителей за отдельную плату.
Местами погода хмурилась, солнце пряталось за облаками, но дождя так и не последовало. Несколько раз повозка останавливалась на пять минут и Суворов, как ребенок, выбегал из нее размять мышцы. Помимо прочего, я опасался, что во время поездки дадут знать последствия недавней болезни, но к моему великому удивлению, он чувствовал себя прекрасно.
— Нет, Витя, я чувствую себя хорошо, — ответил он, когда я спросил, как он себя чувствует. — Одна только мысль, что я выезжаю в поход, да еще какой поход, согревает меня и придает мне сил!
К вечеру мы добрались до Подберезья, не останавливаясь за весь день на обед, лишь меняя лошадей на почтовых станциях. Суворов ехал инкогнито, приготовив для станционных служителей, помимо подорожной, грозное письмо от генерал-губернатора Петербурга, якобы он чиновник, едущий в Москву по монаршьему повелению. При виде казенной бумаги ямщики вытягивались в струнку и выделяли самых лучших лошадей.
Я же так и продолжал ехать на Смирном. Конь с каждым часом нравился мне все больше и больше. Долгая дорога нисколько его не утомила, наоборот, он казался свежим и полным сил. Кивая мне головой, Смирный выпрашивал кусочки сахара, которыми я старался его приручить и тихонько ржал, когда я гладил его по морде. Я радовался и думал, что между нами, наконец, возникло полное взаимопонимание.
Впрочем, как оказалось, это злобное животное на самом деле выжидало удобный момент, чтобы все-таки одержать надо мной верх. Когда мы остановились, чтобы спросить насчет ночлега у первой же попавшейся избе, Смирный увидел, что я потерял бдительность и отпустил поводья. Тогда конь взбрыкнул особенно сильно и благополучно выкинул меня из седла.
Проклиная всех коней на свете, я подлетел вверх, потом шлепнулся о землю и сильно стукнулся руками, бедрами и спиной. Дед, вышедший из жилища и его внуки весело рассмеялись.
— Ну что, Аника-воин, покатался на коняшке? — улыбнулся Суворов.
Мы договорились со стариком о постое и переночевали у него. Я поужинал и уснул, как убитый. Ночью сквозь сон мне слышался отдаленный шум толпы и грубые голоса в избе.
Мне показалось, что это Суворов с кем-то ругается. Разлепив сонные веки, я увидел, что в избу набилось человек пять казаков и по очереди обнимаются с полководцем. У них были такие звучные и громкие голоса, что мне почудилось, будто происходит ссора. Поняв, что это прибыли командиры казачьего войска, я улегся спать дальше.
Выйдя рано утром на улицу, я не узнал поселения. Всюду вокруг ходили солдаты и ездили казачьи отряды. Они поселились во всех домах и еще раскинули палатки в поле за городом.
Я наскоро умылся в колодце и вернулся в избу. Суворов уже давно поднялся и разговаривал с командирами, только теперь уже не казаков, а пехоты. На весь стол разложили карты, схемы и списки войск.
— Окончательную диспозицию я раскрою в Оренбурге, — сказал Суворов. — Сейчас говорить нельзя, император закрыл мне рот.
И он в самом деле закрыл рот обеими руками. Командиры рассмеялись. Они окружили Суворова и слушали каждое его слово, внимая, как пророку. Среди них я заметил двух генералов и полковника. Остальные чинами поменьше, в основном, капитаны и майоры. Я старался узнать кого-то из бывших соратников Суворова, знакомых мне по истории, например, Багратиона или Милорадовича, но их здесь не было, хотя я видел в списках Южного корпуса их фамилии.
Полководец подозвал меня и сказал присутствующим:
— Господа, вот мой спаситель. Он вытащил меня из самой пасти смерти, когда я уготовился уже перейти в мир иной.
— Вы преувеличиваете, ваше сиятельство, — сказал я, потирая бока, ушибленные вчера после падения с коня. — Вас спасла в первую очередь великая сила духа, дарованная вам Создателем.
Но офицеры все равно окружили меня и по очереди пожали руку. Я уже говорил, что моя роль в исцелении полководца была и в самом деле минимальной. По сути он вылечил сам себя величайшим волевым усилием.
— Пожалуйте завтракать со мной, — пригласил Суворов и командиры с радостью согласились.
За столом полководец вспоминал эпизоды из походов, в которых участвовал с присутствующими здесь офицерами. Позавтракав кашей и вареной репой, он сказал:
— Я назначаю смотр войскам в Оренбурге. Отправляйтесь не мешкая, у нас мало времени. Из соображений все той же секретности я вынужден ехать отдельно от войск.
— Так куда же мы все-таки идем, ваше сиятельство? — спросил полковник. — Люди говорят, что на бухарцев, это верно?
— Ничего пока не велено говорить, но смею заверить, господа, поход еще неслыханный в целом мире, — улыбаясь, ответил Суворов.
— Неужели на Китай? — осмелился предположить один из капитанов.
— Думайте, думайте, господа, это полезно для мускулатуры головы, — продолжал интриговать Суворов.
После завтрака он приказал оседлать коня и решил проехаться на нем по расположению войск. Теперь, помимо меня, его должны были сопровождать адъютанты, отряд казаков и Прохор, нагнавший нас ночью. Еще прибыл посланец от государя, чтобы приглядывать за великим полководцем, как это было в Италии и Швейцарии. Я постепенно приглядывался к этой толпе людей, наличие которых доказывало, что Суворов вовсе не находится в опале. Кроме того, когда мы распрощались с хозяином избушки и вышли наружу, вскоре среди солдат я встретил Мишаню.
Тем временем воины, рядовые и офицеры, прослышав о появлении любимого военачальника, сбежались всем лагерем, чтобы поглядеть на него и послушать речи. Суворов, как и всегда, называл многих солдат по имени, даже рядовых и зачитывал по памяти выдержки из своей «Науки побеждать»:
— Стреляй редко, да метко, штыком коли крепко. Пуля обмишулится, а штык не обмишулится. Пуля — дура, а штык — молодец! Береги пулю в дуле! Трое наскочат — первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун.
Заботясь о здоровье солдат, он сел на коня и проехал в войсковые госпитали, проведать их состояние. По дороге он продолжал вправлять офицерам мозги:
— Чисти желудок, коли засорился. Голод — лучшее лекарство. Кто не бережет людей — офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет.
По дороге, завидев полковую кухню, Суворов слез с коня и отведал солдатской каши, затем похвалил повара. Многие полки, помня его любимую забаву, вставали плотной стеной, не пропуская командующего через свои ряды. Только один молодой штабс-капитан, не знающий порядков, распорядился пропустить генералиссимуса и Суворов сразу разозлился.
— Это что такое, солдаты должны стоять, как крепость! Ни шагу назад, только вперед! Этот немогузнайка эдак мне всю армию разложит! Под арест его, быстро!
Адъютанты отобрали у бедолаги шпагу и повели было под караул, но Суворов остановил их.
— Ты понял, почему тебя наказали? — спросил он.
Штабс-капитан, красный от стыда, высокий и курносый, кивнул, не смея сказать и слова.
