— Назад! — поднявшись, схватил лопаря за плечо боярин. — К мысу правь!
Нарты соскочили с гладкого наста на снег, прыгая и разбрасывая снежную пыль, стали быстро разворачиваться, направляясь к самому основанию камышовых зарослей. Басарга, выхватив саблю и сжимая щит, стоял на одном колене и смотрел, как по ту сторону мыса разворачивается смертная схватка. Его побратимы, спрыгнув с нарт, быстро шли вперед, прикрываясь щитами. Высыпавшие из зарослей люди бежали опричникам навстречу, размахивая топорами и мечами. В воздухе мелькнуло несколько гарпунов. Но попадали они, естественно, в щиты — бояре их просто отбрасывали, и холопы тут же подавали хозяевам другие.
Гарпунов подьячий опасался превыше всего — и о том, как от них прикрыться, позаботился особо, прихватив по четыре деревянных диска на каждого опричника. А вот поморы, похоже, до такой простой вещи, как передовой дозор у врага, не помыслили, прикрытия не выделили — и теперь Басарга с холопом беспрепятственно выскочили на мыс, отрезав татям единственный путь отхода к лесу.
Тут камыши затрещали, на тропку выскочили четверо мужиков в меховых шапках и длинных кафтанах из толстой кожи. Двое — с гарпунами, толщиною в руку, и наконечником, похожим на лезвие бердыша. Замахнулись…
Услышав резкий выдох, боярин пригнулся, толкнул вперед щит, подпирая левый край локтем, правый — рукоятью сабли, а нижний опустив на колено.
Хруст, толчок! Толстое граненое острие пронзило доски, выйдя с внутренней стороны на добрых две ладони, и остановилось всего в вершке от лица опричника. От мощного удара колено и локоть сразу заныли, а щит отвалился. Крепко засевшее в нем оружие чуть не в пуд весом за рукоять было, понятно, не удержать.
Услышав второй выдох, подьячий кинулся вправо, падая в снег, и второй гарпун, что должен был пронзить его, когда опустится деревяшка, мелькнул мимо.
— Тришка!
— Лови! — Холоп отстал на несколько шагов и потому запасной щит не подал, а метнул, только чудом не раздробив им хозяину ступню.
— Запорю! — выдохнул Басарга, но совсем тихо и невнятно. Поморцы сейчас его беспокоили куда более, нежели наказание непутевого слуги.
— Бей его! — Четверо разбойников дружно ринулись вперед, теснясь на узкой тропке, и один тут же отстал, ступив в сторону и увязнув по колено. — Смерть!
Несмотря на грозный вид, широкие плечи и немалую силу, грумланы Басаргу особо не пугали. Метнув гарпуны, они остались с ножами, а вот хмурые бородачи в малицах за ними походили на охотников и могли удивить неожиданностью…
— Сдохни! — Первый попытался уколоть коротким лезвием засапожника.
Опричник просто отгородился от него щитом, рубанул второго по груди. Тот отпрянул, раскидывая руки — чтобы не отрубили. Басарга же, отдергивая клинок, увел его под щит, подсекая первому противнику ноги, прыгнул на второго. Тот пригнулся. Не столько увидев опасность, сколько почуяв ее нутром, боярин качнулся, поворачиваясь, — топор врезался ему в плечо, снося, срывая с бахтерца железные пластины и опрокидывая опричника на спину.
— Ага!!! — Грумлан кинулся в атаку, вскидывая нож, и сам же напоролся на выставленное острие сабли. Вскрикнул от боли, опустил глаза, бросил нож и схватился за живот, пытаясь задержать струящуюся кровь. Отпихнув его ногой, Басарга поднялся.
Бородач осуждающе поцокал языком, вытянул косарь, удерживая его лезвием вниз, левой рукой расстегнул пояс, быстрым движением намотал на руку, превращая ее в подобие щита.
Тут неожиданно для обоих на тропу выбрался завязший в снегу второй охотник, вскинул топор, ринулся в атаку…
— А-а-а!!!
Опричник подставил под удар щит, а когда помор попытался выдернуть крепко засевшее в дереве оружие, оглушил его ударом рукояти в челюсть.
К этому моменту как раз подоспел Тришка-Платошка, тоже выхватил саблю и стал по широкой дуге обходить бородача, норовя оказаться за спиной. Басарга решительно двинулся вперед, не позволяя врагу ни отступить, ни оглянуться, и… Охотник распрямился, решительно бросил на снег и нож, и пояс:
— Твоя взяла, боярин, вяжи… Верно Потап сказывал-то, нельзя тебя трогать. Токмо хуже прежнего все-то обернется.
— Верно сказывал, — согласился Басарга. — Раньше я токмо про пятерых из вас проведал, теперича половина в руки пришла.
— Дозволь пораненным помочь? — Охотник указал подбородком на грумланов, что катались в снегу, оставляя кровавые пятна.
— Дозволяю. Токмо… Тришка, пощупай его. Как бы засапожника или кистеня бывалый человек не заныкал.
— Эх, боярин… — Бородач вытряхнул из рукава на снег железный шарик на ремешке, потом извлек из голенища короткий нож с роговой рукоятью, положил рядом. — Верно Потап молвил-то, провидец.
— Тришка, проверь!
Холоп подступил, охлопал пленника и вскоре показал Басарге еще один, узкий и длинный, как шило, нож.
— Вот теперь лечи, — разрешил опричник.
Боярин Леонтьев бросил щит с засевшим в нем топором, отобрал у холопа целый, быстро обогнул камышовые заросли — но его побратимам помощи не требовалось, справились.
Поморов в засаде сидело осьмнадцать человек, еще трое ждали в лесу с лошадьми и санями. Бояре взяли всех, кроме коноводов, успевших прыгнуть в седла. Кого оглушили, нескольких ранили, иные сдались сами, поняв, что топором и ножом одетых в доспехи опытных воинов не одолеть. Кабы гарпуны в цель попали… Но не вышло, щиты помешали.
— Теперь и в Умбу не надобно, — решил подьячий, брякая оборванными пластинами доспеха, и приказал холопам: — На сани татей кидайте и в Кемь везите. Теперь сыск не то что сдвинется, птицей полетит…
Учитывая прежний опыт, опричники первыми подвесили на дыбу не упрямых мужиков, не привыкших к лишениям груманов или покрытых шрамами охотников, а поморов помоложе. Тех, что считали разбой за игру, а про войны знавших лишь из лопарских сказок. И начался спрос не с двинского разбоя, а с засады, устроенной против царских слуг, — отрицать которую взятым на месте татям смысла не имело. А когда бедолаги разговорились — уже и на прежние душегубства разговор перешел.
Вскоре допросные листы стали заполняться — а вслед за ними заполняться застенки, под которые воеводе пришлось отвести еще два амбара.
Перед Рождеством собачьи упряжки снова въехали на лед Варзуги, промчались до деревни, легко вознеслись на берег, остановились перед храмом, сзывающим мерным звоном на службу. Опричники, сверкая бронями, поднялись на крыльцо, скинули шлемы и вошли внутрь, остановившись у дверей. Перекрестились на иконостас. Басарга принюхался к сладкому ладанному дыму, посматривая по сторонам.
Могучего Потапа Рябуна найти было нетрудно: на голову над всеми остальными возвышался. Подьячий поманил его пальцем. Тот несколько раз осенил себя знамением, отвесил алтарю низкий поклон, подошел:
— За мной?
— Ты знаешь, нет, — с усмешкой покачал головой Басарга. — На тебя разбойники выловленные не указывают. Видать, и вправду чист…
В церкви наступила звенящая тишина. Прихожане внимательно прислушивались к разговору.
— Однако же сыск проведенный показал, что в нападении на слуг царских еще трое татей замешаны. Малые Зимник, Неждан и Трошка из Варзуги в схроне лошадей удерживали, пока разбойники старшие на убийство отправились. От места нападения они скрылись, однако же имена их известны, и ныне к допросу их призвать надобно, а опосля и к наказанию.
Среди прихожан кто-то охнул, метнулся к выходу — и отпрянул, ударившись в закрывающих собой двери опричников.
— Ты, Потап, местный, здешних жителей знаешь. Вот и укажи, где сии недоросли прячутся. На дыбе их место да на виселице. Сам понимаешь, как за дела кровавые платить надобно. А ты живи вольно и счастливо. Супротив тебя никаких показаний нет.
— А коли не укажу? — пересохшим голосом ответил мужик.
— Ништо, — пожал плечами Басарга. — Сами найдем. Дело привычное. Живи, детям радуйся. Совесть твоя чиста, ты оправдался. До тебя сыску дела нет.
— Молчи-и!!! Потапушка! Милый, родненький, нет! — Жена рыбника раньше всех поняла, чем кончится этот разговор, побежала к мужу, сорвав с головы цветастый платок. — Как мы без тебя?!
— Коли покаюсь… Детей-то помилуешь?
— Покаешься и как на духу обо всем расскажешь, — потребовал подьячий. — Во всех подробностях. Кто зачинщик, кто грабил, кто колол и резал, куда добро спрятали? Все!
Женщина с разбегу врезалась в мужа, обхватила руками за шею, дотянулась губами до щеки, но разбойник даже не покачнулся, он повернулся к варзужцам, собравшимся в церкви, и низко им поклонился:
— Простите, люди-то добрые, коли обидел кого али обижу. Виноват. Грешен. Ужо-то не исправить.
— Иди, собирайся, — похлопал его по плечу Басарга. — Собаки ждут.
Впрочем, с таким же успехом можно было приказать Потапу приехать в Кемь и явиться в пыточную. Куда бы он теперь делся? Рыбарь и ехал несвязанным, и в допросную избу пришел сам, и сам разделся, присев голым на скамью в ожидании того, пока подьячий разложит свои бумаги и письменные принадлежности.
