на ее груди, делая их прозрачными. Я сглатываю слюну. Черт.
— Ну так что, Рейнеке Лис? — спрашивает меня Мендоза, выставив ногу вперед: — поборемся?
Репутация удивительная штуковина. Чем больше в нее вкладываются, тем меньше толку от усилий и тем легче она рассыпается при первом же дуновении ветерка. Например, вот человек всю жизнь зарабатывал себе репутацию «Мать Тереза», всем помогал и для всех все делал, иногда в ущерб себе дорогому. Но дальше отметки «классный парень» или там «замечательная девушка» — не сильно продвинулся. Он продолжает собирать мусор на улицах, отчислять деньги в фонд поддержки диких животных, мигрировавших из стран-диктатур, отвечать добром на все подряд и заправлять постель по утрам. И мееедлено его репутация растет. Но стоит только один раз застать его за тем, как он пинает котенка — и все. Конец репутации, даже если он сто тысяч котят спас и всего одного запинал до смерти. Арифметика тут не работает, он — ужасный человек. И это правда. Ведь достаточно литра бензина в бочке лимонада, как лимонад становится непригодным к употреблению.
С другой стороны, репутация — крайне полезная вещь. Если у вас в кармане репутация, то многие вещи будут рассасываться вокруг вас сами собой. Вы входите в салун, поправляете свой четырехведерный «стетсон» на голове, поддергиваете ремень на поясе, утяжеленный кольтом модели 1873 года «Миротворец» и проходите к барной стойке, позвякивая шпорами… и по салуну проносится шепоток «Это же сам Дикий Билл Хикок! Ганфайтер Дикого Запада!». Ублюдки, сидящие за столиками и шлепающие засаленными картами, жующие свой табак и сплевывающие в медные плевательницы — затихают и съеживаются, а дамы у пианино, наоборот — начинают улыбаться и кокетливо поводить плечиками. Сам Бил Хикок и его cavalry twist! И вам не надо объяснять никому в этом салуне что при случае вы любому забьете в глотку его же слова — за вас все уже сделала репутация.
Поэтому люди ценят свою репутацию. Что же до меня… то я отношусь к этому проще. Потому что следить за свое репутацией — значит через некоторое время начать следовать за ней, а я не люблю, когда мною начинают командовать. Сперва «сделай вот это, это хорошо для репутации и прекрасно будет выглядеть на предвыборных плакатах», а заканчивается все «надо срочно замести под ковер последствия катастрофы и пятнадцать тел и врать всем напропалую». Или даже хуже «надо вести себя так, как ты не ведешь, говорить не то, что думаешь и постоянно притворятся». Не. Сами играйте в эти игры. Я стар, я устал, мне под чертову кучу лет, я живу уже вторую жизнь и на эти поведенческие штучки я не ведусь. Мне искренне плевать на то, что вы там про меня думаете.
По крайней мере я так думал до этого самого момента — пока дикая штучка по имени Катерина Мендоза не посчитала что загнала меня в угол с помощью обнажения и распределения силиконовой смазки по всему своему организму. Организм у нее… так, сейчас не об этом. Если что-то и есть у меня в этом новом мире, так это моя репутация извращенца и человека, который как раз плевать хотел на это ваше мнение и эту вашу мораль и эти ваши «фу таким быть». Вот прямо открываете энциклопедию на странице «фу таким быть» и видите там мое лицо.
В свою очередь Мендоза, увидев мое легкое смущение из-за стояка решила, что блефовал в тот раз с поединком по правилам Вольфганга Гете — голыми и в масле. Решила, что я ее развел, а сам — смущаюсь и стесняюсь. Мендоза не понимает моего смущения, это не стыд перед публикой, это скорее дань уважения к противнику. Это как поклон перед поединком, я кланяюсь уважая, не желая своей победой унизить человека, втоптать его в грязь. Кроме того, у меня немаленький такой триггер в отношении сексуального насилия — я не допускаю его в отношении девушек и считаю неприемлемым. А бороться в партере с лингамом, который так и норовит… эээ… проникнуть — это как раз насилие, связанное с сексом. Так что не надо путать мое уважение к сопернику со стыдом перед стояком.
И сейчас пришло это время. Показать Мендозе, как она заблуждается. Использовать в качестве оружия против меня мое же уважение к сопернику? Я могу и снять некоторые ограничения, если вы настаиваете. Как там говорят в анимационных сериалах про девочек-волшебниц — «Снятие Печати Запрета! Первый уровень!»
— Погодите — говорю я заикающейся Рико-сенпай. Я не спрашиваю что за хрень тут творится и почему разрешено посредине поединка так менять свою одежду и выбор оружия, такие вопросы были бы приняты неверно.
— Если все так, то мне тоже надо подготовится — говорю я: — по крайней мере… — и я распахиваю кэндоги, развязываю пояс. Делаю шаг назад, сзади меня появляется умница Марика и подхватывает мою одежду, она и вправду очень быстро соображает, просто иногда старается дурочкой выглядеть. Ничтоже сумняшеся — развязываю завязки на штанах. Снимаю и штаны. Тишина в зале становится просто угнетающей. Сейчас я в трусах, а Мендоза в купальнике и всем отчетливо видно мой напряженный лингам. Пенис. Член. Но … как говорил Билли Шекспир в своей бессмертной пьесе про датского принца — и Ирода можно переиродить.
Я спокойно снимаю и трусы. Завожу руку за спину и умница Марика без малейшего звука протеста — забирает их у меня. Все. Я одет только в новое платье короля из известной сказки. Спереди у меня как рог у единорога торчит важная деталь. Я теперь как греческая трирема — с тараном. Имеющим двойное назначение.
— Вот теперь я готов — говорю я и гляжу прямо в глаза своей сопернице. На удивление — она не вспыхивает румянцем, как все обычные японские школьницы в таких вот случаях. Она смотрит прямо мне в глаза, избегая опускать их.
— Не боишься, что я откручу тебе что-нибудь… в процессе? — задает она вопрос.
— Ты можешь попробовать. — пожимаю я плечами: — а насколько хороши эти вот завязочки на тебе? Мне кажется, что в конце концов и ты будешь в таком же виде… можешь сразу их снять.
— Тц! — кривит губы она: — не дождешься, извращенец!
— Кто бы говорил — отвечаю я: — это не я первым с себя все скинул… я то извращенец, слов нет. Но я рад, что ты тоже. У нас много общего, нэ?
