— Получил, — кивнул Генрих. — Вот только примет ли оно тебя обратно. И нас — тоже. Чем старше становлюсь, тем больше во всём сомневаюсь.
— Сколько же вам лет?
— Шестьдесят три. Генриху шестьдесят один.
— Ого… А здесь мы как ровесники, — Кирилл глянул с прищуром. — И как, думаете, почувствуете себя, из двадцатитрёхлетнего в миг обернувшись шестидесятитрёхлетним?
— А ты лучше Генриха спроси. У него ноги нет и болт не стоит. Здесь оторвался с голодухи как пацан, первый раз попавший в публичный дом.
— Я и там пока молодой. А ещё у меня жена и сын. У вас?
— Жёны есть у обоих, дети все взрослые, давно разъехавшиеся. Не теряю надежды их увидеть. А ты — скучаешь?
— Да. И нет. Жена у меня… сложная. Ребёнок неугомонный. Вроде не младенец, но днём отдыхает, ночами орёт. Представь, я возвращаюсь из недельного похода, весь на нервах, вот бы отдохнуть. А для неё я утром ушёл, к полседьмому вернулся, теперь твоя очередь малого развлекать, мама прикорнёт… Ясное дело, из-за секретности не рассказывал ей, чем занимаюсь. И что рискую, уходя в прошлое. Но её, наверно, это даже не заинтересовало бы.
— Я видел её, — заметил Глеб. — Приходила к «Веспасию», беспокоилась. Мы же в прошлое нырнули недели на четыре позже тебя. Ты на аппарате сердце-лёгкие, в коме.
— И что ей сказали?
— Что ты в длительной командировке, срок окончания неизвестен… Сказали или скажут? Из-за этих временных парадоксов сам не знаю, как правильно. Ведь твоя благоверная ещё не родилась.
— Мы все трое тоже не родились, — добавил Генрих. — Но все трое хотим жрать и скоро начнём. Чем не парадокс? Эйнштейн появится — вот удивится!
Он разложил кашу с кусочками свинины по деревянным мискам. Ели тоже деревянными ложками, здесь привыкли.
— Картошечки бы… — мечтательно произнёс Кирилл. — Не, капитан, ты не обижайся. У тебя классно выходит. Лучше, чем у Моисея. Но я же — белорус. Без картошки скучаю. В коронных землях Польши она уже известна как земляное яблоко. В Литву и в Московию ещё не завезли. В России при Петре появится.
Если машина времени тебя вновь не примет, подумал Глеб, у тебя все шансы дожить к старости до бурных петровских десятилетий. Притом, что больше не наделаешь дуростей вроде кражи креста. Вслух, конечно, не сказал.
Дальше если молча. Когда, закончив, вымыли посуду в речке, Глеб забрался на сосну, откуда просматривалась дорога. При виде конного отряда разумнее было бы прятаться. Но там виднелись лишь одинокие путники крестьянского обличья.
— Парни, надо менять экстерьер, — сообщил он, спустившись. — Два монаха и мирянин, мы зело приметные.
— Предлагаю, коллеги, вам тоже пересесть в седло. Лошадей поменяем на верховых. Гарантирую — за несколько дней привыкните. Надо саблю добыть, сойду за польского шляхтича, младшего сына в семье, вы — мои слуги. Ездили на восток по семейным делам, возвращаемся в коронные земли.
— Точно сможешь? — недоверчиво спросил Глеб.
— Гарантирую. Я же исторический реконструктор, фехтовать умею, а здесь наобщался с местными — по пути в Полоцк и у Моисея, когда режим скрытности отменили.
— Джигитом стать согласен, — нехотя согласился Генрих. — Но при условии. Ты не слишком усердствуй на людях, командуя нами как холопами. А то не посмотрю, что у тебя сабля. Там, в монастырском дворе, у всех четверых сабли были… Знал бы, что понадобится, прихватил бы одну.
— Обещаю! — засмеялся Кирилл. — Где сменим ваших лошадей?
— У Софьи в Межице. Там богатая усадьба, свободные верховые наверняка найдутся. А уж как Генрих рад будет туда заехать…
— Если только она не вырвет мне остатки волос за то, что поматросил и сбежал, не попрощавшись.
— Кстати, про волосы, — заметил лейтенант. — Вас обоих придётся обрить наголо, чтоб лысины на макушке спрятать, — он не сдержался и хихикнул: — «Святые отцы», надо же…
Генрих отвесил ему тумака, и троица принялась за лошадей — выдвигаться дальше в дорогу.
До поворота на Межицу их всё же догнал вооружённый верховой отряд о десяти пиках. Вовремя заметив, укрылись за деревьями. Отправили ли погоню власти Полоцка, а может это какой-то шляхтич с бодигардами скакал по своим делам, было не понять. Без нужды не рисковали и не испытывали терпение Мироздания.
Глава 8
Софья Понятовская сочла ниже своего достоинства выказывать какие-то бурные чувства: радость по поводу появления любовника или гнев на него, что сбежал, не прощаясь. Вышла к гостям, когда холоп сообщил о прибытии мужчин, пригласила внутрь.
Кроме большого зала для приёмов в Межице имелась малая столовая, изобильно украшенная охотничьими трофеями, добытыми кум-то из предков панны.
Шляхтянка велела накрыть на стол, сама села во главе его — в торце, только тогда спросила:
— Чего пожаловали, братья?
Тон по-прежнему был холодноватый.
— Случилась с нами неприятность, пани София, — не стал скрывать Глеб. — В Полоцке нас приняли за московских лазутчиков, как и пана Кирилла. Переписали духовные свитки и древнюю хронику, но не закончили. Пришлось спешно уезжать.
Женщина слушала с рассеянным взглядом. Явно витала мыслями далеко. После трапезы Генрих показала глазами спутникам: валите подальше. Он остался с шляхтянкой наедине.
Глеб с Кириллом вышли на крыльцо — подышать весенним воздухом после сытного застолья.
— Между ними что-то было? — догадался лейтенант.
— Ещё как. После ночи любви парень едва с облучка не падал.
— Вот как. Я тоже убедился, что высоконравственные дамы совсем не столь неприступны. Желают лишь не вызывать пересудов. У них репутация — синоним чести. Если блуд не получил огласки, значит, честь не уронила.
О собственных альковных победах бравый воин не распространялся. Но очевидно было: после сложных отношений с супругой, отягощённых атмосферой вечного конфликта из-за строптивости сына, позволил себе отдушину. Тем не менее, по семье скучал и весьма надеялся всё же попасть домой. Если Мироздание смилостивится.
Вернулись в усадебный дом. Ни в общем зале приёмов, ни в малой столовой пара не обнаружилась. Прислуга убирала посуду, и спрашивать у холопки — не уединился ли монах с вашей господаркой в опочивальне, было не комильфо.
Генрих объявился только часа через два, и по его взъерошенному виду было очевидно: провёл их не впустую.
— Пришлось дать честное благородное слово, что вернусь, если не погибну.
А так как его гибель при спуске в яму у Островца представлялась весьма вероятной, враньём не согрешил.
— Затаила обиду, что уехали, не попрощавшись?
— А то как же! — любовничек опустился на лавку, ноги, похоже, не держали. — А как у неё задержка пошла…
— То есть ты оставишь потомство в XVII веке? — изумился Кирилл.
— Формально не я, а пан Понятовский. София же встречалась с ним в Минске в дни суда? Встречалась. Мужняя жена. Тот никакими клятвами не докажет, что не использовал момент. Так сказать, на посошок.
Все трое ухмыльнулись. Хитросделанный шляхтич, хоть и не виделись с ним лично, никакой симпатии не вызывал из-за подлых наветов в адрес супруги. Так ему и надо. У него теперь будет отпрыск, хорошо — если мужского пола, наследующий «привелеи» и имущество.
— А тебя она в каком качестве желает иметь? — спросил Глеб.
— Управляющим поместьем. Да, я ничего не смыслю в этом, но фактически рулить будет она, я — только раздувать щёки и согревать ей постель по ночам, аппетиты кроватные у неё о-го-го.
— Симпатичная дамочка. Эффектная блонда, — оценил Кирилл. — Заманчивое предложение.
— Ежу понятно, но… — Генрих сменил дурашливый тон на серьёзный. — Но это не моё время, не моя жизнь. Не моя страна. Я снова на службе. И вернусь в «Веспасий». Если всё будет хорошо.
Он сплюнул через плечо, понимая, насколько шаткая надежда на безопасность механизма переноса.
К удовольствию одноногого Дон-Жуана, в Межице задержались. Сменяв двух кобыл, тягавших повозку, на приученных к седлу, пусть самых смирных, россияне учились на них ездить, ощутив все прелести ощущений неопытных всадников — натёртости, отбитости, сведённые судорогой мышцы. Лишь через несколько дней пытка превратилась если не в удовольствие, то в нечто вполне приемлемое.
