— П#здежь, — ответил он.
— Нахрена мне тебе врать?
— Я не знаю, — со злостью в голосе ответил Мирон.
— Я тоже, — пожал я плечами. — А вот рассказать тебе правду может быть даже полезным.
Мирон не ответил, опустил взгляд куда-то в керпичную стену.
— Думаю, теперь ты понимаешь, что будет, если мясуховские узнают, что именно ты сдал стрелку мне.
— Тебя прикончат, Летов, — ответил он сквозь сжатые зубы.
— Ну да. Только тебя тоже. Крыс никто не любит, Мирон. А учитывая нрав Горелого, я думаю, смерть у тебя будет очень неприятная.
Мирон молчал. Хотя он и пытался скрыть свои чувства, я понимал, что бандит пребывает в небольшом шоке.
— Зачем ты ему рассказал? — Прошептал Степаныч.
— Позже объясню, — шепнул в ответ я.
— И на черта ты мне все это рассказал, Летов? Че тебе от меня нужно?
— Знач так, — начал я. — Расклад у нас такой. Держать тебя тут мне немножко накладно, кушаешь ты много. Бензин на тебя тратить приходится. Потому надо что-то с тобой решать. И мы имеем три варианта. Первый — отпустить. Но тогда ты точно сообщишь Горелому о том, что стрельбу на стрелке устроил я. Если ты тупой, то сделаешь это лично, и Горелый быстро сложит два и два, ну а потом поймет, что здал их именно ты. Тогда тебе конец. Ну а если ты, скажем так, не очень тупой, то сообщишь Горелому как-то еще: напишешь, передашь через чужие руки. А это уже со всех сторон не очень хорошо для меня. Так что, как ты понимаешь, этот вариант отпадает.
Мирон слушал, не перебивая. Он полусидел у стены в одной и той же позе, упер взгляд прямо перед собой.
— Второй вариант — прикончить тебя. Казалось бы, такой ход будет самым надежным, — продолжал я. — Никому ты больше ничего не расскажешь, по понятным причинам, а Горелый еще долго о тебе не вспомнит. У него сейчас много других проблем. Правда, и тут есть свои минусы: с телом придется возиться, грех на душу брать, это, уже не говоря о том, что УК РФ не советует гражданам России поступать с другими гражданами подобным образом.
— А третий? — Спросил Мирон, помолчав, и поднял на меня взгляд.
— Умирать не очень хочется, да? — Ответил я вопросом на вопрос.
— Да неплохо было бы еще чуть-чуть пожить, — проговорил Мирон, натянув кислую мину.
— Интересует третий вариант?
— Если только он тоже не предполагает мою смерть.
— Очень хорошо, — покивал я. — Степаныч?
— М-м-м? — Старик обратил ко мне свое лицо. Удивленно задрал пушистые брови.
— Где тут твоя лестница? Хотелось бы перетереть с Мироном лицом к лицу.
Глава 13
— Ты че, Витя, — удивился Степаныч, — хочешь его выпустить? Просто достать из ямы и все?
— Хочу. Принеси, пожалуйста, лестницу.
— А если он… — Шепнул мне Степаныч. — Ну, выкинет чего?
— Если что, — полушепотом ответил я и похлопал себя по куртке, в области внутреннего кармана.
Поняв, что я вооружен, Степаныч кивнул. Потом ушел на задний двор, через задний вход, к которому можно было попасть из кухни, сквозь небольшой прихожей тамбур.
— Че ты задумал, Летов? — Мирон поднял на меня чумазое лицо. — Че тебе надо от меня?
Волосы бандита, грязные, сбитые в сосульки, казались влажными в свете тускленькой лампочки.
— А ты че хочешь? — Кивнул я ему подбородком.
Мирон непонимающе покачал головой.
— Ты хочешь жить, и чтобы все было как раньше, — сказал я. — Хочешь вкусно жрать, весело бухать и лапать девчонок. Ну а в перерывах между всем этим, делать свои бандитские дела и получать свои бандитские деньги.
В глазах Мирона ни на каплю понимания не прибавилось. Плененный бандит все также недоумевал, чего я от него хочу. Он только смотрел на меня волком, да моргал глазенками.
Тут вернулся Степаныч. Он притащил замшелую старую лесенку, кустарно сколоченную из потемневших от времени досок.
— Че, опускать? — Спросил он.
— Да. Давай, я помогу.
Мы взяли лестницу, опустили ее в яму, поставили к выходу из подвала. Мирон наблюдал за всем этим по-настоящему обалдевшими глазами.
— Вылазь, — строго сказал я, стоя на краю ямы.
— Убивать повезете? — Хмуро спросил Мирон.
— Вылезь, сказал.
Мирон, угрюмый, словно полено, зашевелился, медленно встал. С трудом, на затекших ногах, он проковылял к лестнице, посмотрев на меня, опасливо положил руку на ступеньку. Я жестом приказал ему подниматься.
Бандит помедлил еще пару мгновений, потом все же полез, выбрался в кухню.
— Ну и воняет же от тебя, — поморщился Степаныч.
— Я б посмотрел на тебя, после нескольких дней в этой яме, да еще и с ведром вместо параши.
— Скажи спасибо, что Фима додумался поставить тебе это ведро, — заметил я холодно. — Давай без глупостей. Присядем вон. Есть на чем?
Степаныч покивал и пошел в соседнюю комнату. Я же показал Мирону наган, вытащенный когда-то у него из машины.
— Не дергайся, понял?
Не ответив, он ответ глаза.
Степаныч припер на кухню три самодельных табурета. Поставил за столом, и я пригласил бандита сесть на один из них. Тот робко подчинился. Остальные два заняли мы.
— Степаныч, ты говорил, у тебя есть самогон?
— Был где-то, — покивал тот. — Настойка на малине.
— Принесешь?
— Угу.
— Я не люблю на ягодах, — буркнул Мирон.
— Скажи спасибо, что тебе вообще наливают. Так что хлебать будешь, какой дают.
Степаныч притащил бутылку из-под армянского коньяка с содранной этикеткой. Внутри, в розоватой жидкости, плавали ягодки. Он поставил бутылку на стол, сел.
— Только стаканов нету, — сказал он. — Придется так. С горла прям.
— Ну ничего. Уж разок переживем, — хмыкнул я.
Мирон переменился в лице, глядя на самогон сквозь пухлое стекло бутылки. Я прекрасно понимал, о чем думал сейчас этот человек. Он был уверен, что мы пришли убить его. Что опоим настойкой до беспамятства, увезем на машине куда-нибудь подальше в лес. А потом я застрелю его из нагана, на краю специально вырытой ямы.
Тем не менее он решился. Схватил бутылку грязной рукой, дрожащими пальцами отвернул крышку, стал пить с горла.
— Не ужрись, — начал я, глядя, как быстро ходит кадык на горле бандита. — Мне надо, чтобы ты хотя бы чуть-чуть соображал.
Мирон оторвался от горлышка. Стукнул дном бутылки о стол. Утерся.
— Зачем? — Кривясь от алкогольного послевкусия, сказал он. — Если мне умирать, то хоть не на трезвую голову.
— Я не буду тебя убивать, — сказал я.
Мирон недоверчиво сощурил заблестевшие после настойки глаза.
— Думаю, что, возможно, мы сможем поработать с тобой.
— Как поработать?
— Как я уже сказал, тебе нужно, чтобы все в твоей жизни все стало как прежде. Так уж вышло, что если Горелый узнает о том, что ты сдал нам стрелку — он убьет тебя. Но и меня тоже. Так что мы с тобой в одной лодке. Можем поступить так: я отпущу тебя, ты вернешься к мясуховским. Набрешешь что-нибудь, что после встречи со мной несколько дней отлеживался. По голове сильно ударили. Ну а потом поведешь свою привычную жизнь бандита. За некоторым исключением. Добавим в нее, так сказать, шпионской романтики.
— Какой какой романтики?
— Ты станешь сливать мне все, что происходит внутри мясуховских. Все, что планирует Горелый относительно моей Обороны и масложиркомбината. Взамен Горелый не узнает, что это ты виновен в том, что на стрелке так много народу погибло, в сущность, по полной херне.
— Если ты расскажешь ему обо мне, — сквозь зубы проговорил Мирон, — то сдашь и себя.
— Ну, — я пожал плечами. — Ты умрешь быстрее. До меня-то Горелому еще предстоит добраться. Так что, будет у нас своеобразный статус-кво: ты живешь себе, как жил, но сливаешь инфу, а я получаю нужные мне сведения. Ну или нам обоим кранты, если кто затеет левые движения. Выбор у тебя небольшой. Ты же понимаешь, что мне придется сделать, если ты окажешься.
Мирон молчал долго. Ссутулившись на стуле, он сверлил взглядом столешницу. Потом, наконец, сказал:
