Я хотел было ответить другу, полностью соглашаясь с его словами — но заметил, как с другого конца поля, припорошенного с утра легким снежком (и позже основательного вытоптанного конскими копытами), к нам галопом скачет казачий атаман.
— Принесла же его недобрая… — с легким вздохом произнес Лермонт.
— И чего так лошадь гонит? — с неудовольствием заметил Тапани.
Я лишь хмыкнул в ответ на замечания друзей, отметив все тот же щегольский наряд Харитонова. После чего зычно воскликнул — еще до того, как Степан с нами поравнялся:
— Ну что, атаман, разве плохо я придумал разбить твоих людей по сотням детей боярских? Всего один казак с конем не справился — а разве вчера не много ли хуже твои донцы проскакали⁈
Свои слова я сопроводил располагающей улыбкой, адресованной казачьему голове — но она сама собой померкла, когда я увидел неподдельное напряжение и тревогу на лице Степана… Поравнявшись с нами, казак без всяких прелюдий рявкнул:
— Татары идут по Муравскому шляху к Ельцу. Завтра к вечеру уже здесь будут!
Кажется, именно в этот миг я понял смысл выражения «сердце ушло в пятки»… Онемев на пару секунд, после я с трудом протолкнул сквозь разом севшее горло:
— Откуда вести?
Атаман в нетерпении дернул роскошный русый ус:
— Станицу казаков своих, самых верных и умелых, я отправил в седьмую сторожу после гибели служивых. Они залегли в секрет у Козьей горы — и взяли языка из разъезда поганых. Полонянника сейчас сюда везут, а вестовой покуда прискакал вперед сторожи, нас известить! Воеводу я уже упредил, а тебя ротмистр вместе с офицерами зову в свою слободу. Видит Бог — скоро твоим рейтарам придется побывать в сече!
…Атаман лично сопроводил нас с Тапани (на Леромнта остались рейтары) в беломестную слободу, пока еще не оставленную семейными казаками. Конечно, по сравнению с крепостными стенами Ельца укрепления ее выглядят просто примитивными: неглубокий ров — и невысокий насыпной вал, в основу которого никто, конечно, не ставил деревянных клетей. К единственным воротам (ведущим к мосту через Сосну, расположенном чуть левее брода) перекинут узкий стационарный мостик. А прикрывают вход в слободу не боевые башни-вежи, рубленные в два бревна (подобно Новосильской или Водяной, первыми встречающих татар за рекой), а лишь невысокие дозорные вышки. Две вышки расположены у ворот, еще три — по всей протяженности южной стены, обращенной к «Дикому полю».
В свою очередь, сами стены слободы представлены однорядным частоколом, не имеющим сверху даже боевой площадки! Впрочем, я оценил толщину и высоту трудолюбиво заостренных поверху бревен, используемых для постройки частокола. А также тот факт, что вся подошва стен снаружи покрыта толстым ледяным панцирем — казаки залили ее водой, чтобы лестницу к тыну уже невозможно было бы приставить… Да, забраться наверх татары в теории все же могут — накинув, например, самый длинный аркан на один из венцов частокола. Но вот спуститься вниз возможно лишь также только по канату — и ни о каком массовом прорыве поганых в слободу речи быть уже не может! Также невозможно поганым и «оседлать» заостренные венцы частокола, чтобы стрелять сверху вниз — а лестницы, как я уже сказал, не приставить. Разве что закидать ров вязанками хвороста — но это требует и времени, и тщательной подготовки к штурму… А главное назначение укрепления беломестной слободы, как я понял — воспрепятствовать как раз быстрому наскоку врага.
Наконец, для обороны поселения казаки высверлили в частоколе узкие щели — так называемые бойницы «подошвенного боя», весьма популярные именно в русском оборонительном зодчестве…
Когда же мы миновали узкий мостик и неширокие врата слободы, я не смог удержаться от улыбки: внутри ее практически нет стационарных домов. Только пара деревянных изб четырехстенок, да несколько полуземлянок с утопленными в почву деревянными стенками… Подавляющему же большинству казаков жилищами служат трофейные татарские шатры — что, в общем-то, вполне объяснимо. Во-первых, имея совсем немного времени до осенней распутицы и зимних холодов, атаман с самого начала бросил все силы донцов на строительство укрепления, вполне способного защитить казаков от внезапного татарского налета (так слову, на практике и вышло). Во-вторых, в казачьих городках Вольного Дона в большинстве своем точно такие же жилища! В конце концов, степняки, кочующие между Доном и Волгой, Доном и Днепром, уже очень давно адаптировались к местным зимам — и их шатры вполне способны защитить даже от самых сильных морозов…
За кольцом стен слободы кипит какая-то «домашняя» суета: женщины, среди которых действительно встречается много красивых татарок, что-то аппетитное варят в котлах на открытых кострах. А несколько смуглых черноволосых девушек, замерших в очереди к колодцу, сразу потупили взгляды при нашем появлении… Мальчишки помладше снуют с вязанками дров — а встречные мужи-казаки шапок не ломают, но атаману кланяются уважительно. Чувствуется дух вольного Дона!
Практически сразу вслед за нами увязался хвост из местных мальчишек, следующих меж шатров короткими перебежками. Насколько мне известно, жизнь юных казачков никак нельзя назвать легкой! Молодого отпрыска мужеского полу воспитывают гораздо строже, чем девочек-казачек; его жизнь протекает в постоянном труде — и обучению ратному искусству. Уже с трех лет мальчишек приучают к верховой езде, а с пяти они начинают помогать со скотом — и ездить на конях самостоятельно. Пахотой, правда, настоящие казаки не занимаются — чтобы не привязывать свои поселения к конкретному месту пашен, и не демаскировать их перед татарами. Хотя в тоже время имеются и более крупные городки, не меняющие своего положения — например Черкасск, столица Войска Донского — и они-то как раз нуждаются в собственном зерне. Но и здесь землю пашут не сами казаки — а беглые крестьяне, именуемые на Дону «бурлаками». Далеко не все беглые, к слову, становятся казаками…
Ну а казачат обучают стрелять с семи лет, рубить саблей — с десяти. И к слову, это поколение будущих «вольных воинов» — возможно первое «природное». То есть родившееся от казаков, только к началу семнадцатого века решившихся всерьез пустить на Дону корни… А столь ранее обучение казачат ратному искусству вкупе с владению лошадьми, уже скоро даст свои плоды! Лет так через двадцать, во время захвата донцами Азова и последующего «Азовского сидения», казачья конница впервые себя покажет на поле боя, не только на равных сойдясь с крымскими и ногайскими татарами, но и разгромит их на реке Кагальник!
Впрочем, не стоит также думать, что времени на игры у казачков не остается. Сам атаман или крестный отец строго следит, чтобы мальчиков не нагружали сверх меры, чтобы позволяли веселиться и играть со сверстниками. Но и в играх присутствовал элемент обучения работе или воинскому искусству.
Казачество всегда стремилось стать лучшим в том ремесле, с которым шагало вместе на протяжении всей истории — в военной службе…
Вскоре мы добрались до одной из немногочисленных полуземлянок, отстоящей в стороне — и служащей, как видно, чем-то вроде тюремного поруба для пленных или впавших в буйство казаков. Судя по числу лошадей (включая и крепкого вороного жеребца воеводы), стоящих на привязи — здесь уже собрались и все старшие офицеры города, и «языка» также успели доставить.
— Проходите. — напряженно молчавший всю дорогу атаман толчком распахнул дверь в поруб, пропуская вперед нас с Тапани.
В нос ударило запахом сырости, немытого тела пленника — и крови, да потом сгрудившихся внутри ельчан.
Нас встретил сам воевода:
— Вон он, супостат. — Артемий указал в темный угол, где я разглядел голого по пояс и окровавленного татарина, как видно, крепко посеченного кнутом.
— Разве это было необходимо? — обернулся я к вошедшему в поруб атаману. Но Степан жестко рявкнул:
— А-то как же! Наших служивых из сторожи, что ногайцы в полон взяли, позже нашли у татарского обоза — мертвых. Только вот их не сразу порубили, а в полон взяли, да запытали до смерти… На обоих казаках да служивых живого места не нашлось! Из спин же ратников поганые и вовсе кожаных ремней себе нарезали… Но ничего, мои казачки хоть татарину шкуру и попортили, но еще есть, из чего сделать пояса!
