милой даме, без проблем. Также без проблем она сообщила, что некоторые преподавательницы тоже готовы принять участие в эксперименте с мылом, так сказать, для повышения достоверности при статистической обработке результатов.
— А то, если только я одна, то погрешность же большая будет, — с улыбкой объяснила мне основы статанализа милая дама.
Так как я всегда была принципиальным борцом за чистоту эксперимента, то еще пять кусочков мыла перекочевали в ее стол. Все ради науки, а как жеж.
В опеку я заходить не стала: от одной даже мысли об этом — начинало колоть сердце и отваливаться рука. Нельзя так.
Зато я позвонила Симе Васильевне. Потом, минут через двадцать позвонила еще. Мы мило так поболтали, еще почти полчаса, пока у меня монеты не закончились.
Очередь у автомата собралась немаленькая, я виновато улыбнулась, мол, извиняйте, товарищи. В спину мне полетели разные реплики, но разговор с Симой Васильевной стоил того.
И вот я спешу домой, чеканным шагом, тороплюсь поскорее.
В квартире вкусно пахло жаренной рыбой и овощным рагу. Из комнаты Риммы Марковны доносился детский смех. Я прислушалась, Римма Марковна читала, с выражением: «…Григорий студнем подавившись прочь от стола бежит с трудом, на гостя хама рассердившись хозяйка плачет за столом…»
Светка заливалась хохотом, походу Хармс ей неплохо так зашел.
Я терпеливо дождалась, когда они дочитают стих и позвала:
— Римма Марковна!
— Что, Лида? — весело откликнулась она.
— Римма Марковна, — повторно позвала я, — А можно вас, буквально на минуточку?
— Ты говори, я слышу, — отозвалась она. — Мы тут читаем со Светочкой.
— Нет, подойдите, — повторила я, уже более настойчиво.
Римма Марковна заглянула на кухню, улыбаясь, с книгой в руках.
— Что, Лида?
— Римма Марковна, — сказала я. — А ведь у вас никогда и не было дочери. Правда?
Глава 13
— Узнала-таки, — прищурилась Римма Марковна. — Далеко пойдешь, Лида.
— Зачем вы соврали мне, Римма Марковна? — мне стало неприятно, — Я же вам верила! Доверяла!
— Так, — по морщинистому лбу Риммы Марковны пролегли две глубокие вертикальные борозды. — Где именно я тебе соврала, Лида?
— Еще и цирк вчера устроили! С корвалолом! — я никак не могла успокоиться.
— Лида, следи за словами, — укоризненно покачала головой Римма Марковна, — Со старшими так разговаривать нельзя. Даже если они полностью не правы по твоему мнению. Есть такие понятия, как «воспитанный человек» и «уважение к старшим».
— Не вам о воспитанности говорить, — тихо обронила я, сквозь зубы. — И уважение вы больше не заслуживаете.
Мир рушился на глазах.
— Еще раз, Лида, — нахмурилась Римма Марковна, — ты сейчас меня обвиняешь в чем? Прошлый раз винила за Светочку. Но мы же вчера вроде решили, что она пока побудет эти двадцать дней здесь. Я сама с ней сидеть буду, тебе вообще ничего делать не надо. Она себя тихо ведет, не балуется. Не объест. Что не так?
— Не так всё! Вы попрали мое доверие. Соврали! Покусились на самое святое — соврали о ребенке, которого у вас никогда не было! — меня уже понесло. — Ложь! Сплошная ложь!
— А с чего ты взяла, что не было?
— А я у Симы Васильевны спросила! У нее связи везде есть, она у вас в медицинской карточке посмотрела, что вы никогда никого не рожали!
— Не рожала, — кивнула Римма Марковна.
И я окончательно поняла, что это всё, конец.
— Но Басечка у меня была, — продолжила Римма Марковна и добавила, укоризненно. — Эх, Лида, Лида, собирала ты на меня досье, да недособирала. Так вот, знай: Басечка — дочь брата моего мужа. Моя племянница. Вот как тебе — Света. У него тогда все нехорошо закрутилось, времена такие… и муж мой тоже пострадал… в общем, остались только мы, я и Бася. А дальше ты знаешь…. Так что не имеет значения — рожала ты или нет. Вон Ольга Свету родила и что?
Я покраснела. Горели уши, щеки, лицо. Было стыдно. Очень стыдно. Так, что, казалось, я сейчас сгорю от стыда.
— Если тебе не сложно — потерпи нас, — безжалостно продолжила Римма Марковна, — я верну Свету Василию Павловичу и через двадцать дней уйду отсюда. Я не верю, что Светин отец настолько плохой человек. А я вернусь обратно в Дворище, в богадельню эту. Мне уже без разницы. И там люди живут. Да и сколько мне жить-то осталось.
Она вздохнула и продолжила:
— И, кстати, Лида, я же тебя не просила меня к себе оттуда забирать. А ты теперь попрекаешь. Если ты сама решила меня забрать, то я тебе кем теперь должна быть? Прислугой? Так я же и стараюсь: готовлю, убираю, стираю. Но то, что мне нельзя даже рот открыть — это уже предел всему.
Я молчала.
— Я ради ребенка тебя прошу, Лида, — давай эти двадцать дней без вот этого всего. — опять вздохнула Римма Марковна, — А потом поступай, как знаешь. Ради Светочки, подожди немножко. Слишком мало у нее в жизни было хорошего. Пусть хоть эти дни останутся светлым пятном в ее памяти…
От жгучего стыда мне хотелось провалиться сквозь землю.
В общем, Римма Марковна обиделась, а Светка осталась на две недели.
Да уж. Облом капитальный.
Если честно, я расстроилась. Из-за своего поведения.
В этот раз я ошиблась. Сильно ошиблась.
Моя ошибка в том, что я во всем пытаюсь оперировать мерками двадцать первого века, когда за любым чихом стоит только выгода. А в это время люди могли что-то делать просто так, по зову сердца. Или из чувства долга. И это было нормально. Даже не так: это было вполне обычной обыденностью. Подвигом не считалось.
Как же мы оскотинились в моем времени, что даже обычные человеческие поступки воспринимаем как меркантильную далеко идущую стратегию! И во всем видим только выгоду и двойное дно.
Стыдно… как же стыдно…
Конфликты дома, суета на работе не
