— И что вы сделали? Написали критиканскую заметку как всё плохо в коммунальном хозяйстве? — товарища Соменко решила поддержать какая-то грымза лет сорока, стриженная под мальчика, который стрижен под девочку, — Это подло -таким образом добывать дешевую популярность!
— Да нет, — отмахнулся здоровой рукой я, — На следующий день у меня был репортаж "с колес" про аварийную водоканала, так мы с мужиками туда подъехали, откачали сточные воды, а потом вручную прочистили трубу, в которую набилась скошенная трава, я испоганил отличную сорочку, знаете ли, пришлось выбрасывать... Но зато она нам с собой ватрушек надавала — просто восторг, а не ватрушки!
Байка эта была полностью правдивой, чистили канаву и ели ватрушки мы буквально в августе — вместе с Драпезой, кстати. Но, конечно, с историей урода Геничева это никак связано не было. Но если врешь — то будь добр делать это убедительно, сдабривая хорошей порцией правды! И я врал дальше:
— И вот именно поэтому ей вспомнился я, грешный! Потому что с моей физиономией у нее ассоциировалась конкретная помощь, которая ей была оказана! Попадись ей толковый участковый — она, наверное, сообщила бы в милицию, а если бы ее когда-нибудь осматривал хороший невролог — то позвонила бы в психоневрологический диспансер с просьбой забрать странного соседа. Вот я к чему клоню! Людям не нужны безликие буквы и цифры, не нужна "региональная пресса"! Им нужны другие люди — с которыми можно побеседовать, поделиться горестями и радостями, послушать байки и поверить в то, что жизнь действительно станет хоть немного лучше... Пускай эта беседа и будет происходить при посредничестве газетных столбцов. Главное — оставаться человеком, оставлять в каждом тексте свою индивидуальность. А не вот это вот "согласно графика" и "по всем вопросам приняты соответствующие решения"...
Народ загыгыкал. Всё-таки я достучался — пусть и использовав подленький приемчик! Рубанув воздух ребром правой ладони и поминая про себя ублюдского ефрейтора с дурацкими усиками, я продолжил:
— Я не призываю вас всех стать Белозорами — это неудобно, обременительно и вообще — вредно для здоровья. Но вы можете перестать быть функцией, говорящим инструментом под названием "корреспондент газеты "Минская Правда""! Вы можете стать "Иваном Соменко, который..." И вот в тот самый момент, когда вы это услышите — "а-а-а-а, так это вы — тот Соменко, который..." от дедули в пельменной или кондукторши в автобусе, или мужиков в беседке — тогда можете считать, что постигли самую суть новой полевой журналистики! И вовсе не важно — занимаетесь вы вопросом защиты животных и спасаете дворняг от отстрелов, или берете интервью у пациентов в раковом корпусе и организовываете волонтерский концерт для смертельно больных деток, или добиваетесь, чтобы зданию, в котором сейчас располагается общественный туалет, дали статус историко-культурной ценности — это ваш выбор, не нужно всем лезть в дренажные канавы и гоняться по лесам за браконьерами и по пригородам столицы — за убийцами! Главное — чтобы народ поверил, что ваши слова — не пустой звук! Ваш текст — не набор бессмысленных букв и цифр! Это — живой разговор о том, что действительно волнует ваших читателей, всех, для кого вы пишете, с кем вы беседуете через типографскую краску газетных столбцов. Разговор, который потом может превратиться в хорошее, правильное дело! — я выдохнул, а потом почувствовал, что у меня кружится голова и уцепился за трибуну.
Народ воспринял это по-своему — они подумали, что я закончил изображать из себя Адольфа Алоизовича, и потому все захлопали. Первым ударил в ладоши, конечно, Шестипалый. Мне даже показалось, что он специально выпустил меня, чтобы отвлечь пленум от чего-то действительно важного, от какой-то новости, которая и вправду может изменить положение вещей в белорусской советской журналистике... Это всё было как-то связано с моими экзальтированными речами — совершенно точно! Но как именно?
По пути со сцены меня перехватил Петр Петрович и зашипел в самое ухо:
— Какого хрена ты про убийцу заикнулся?! Совсем того? Хорошо, хоть маньяком не обозвал... Пойдем уже, Цицерон!
И с какого это перепуга я — Цицерон-то?
Глава 13, в которой появляется какая-то бодяга
Я лежал на кровати и обо мне заботилась самая чудесная девушка в мире. Тася в одной тоненькой маечке и каких-то легкомысленных спортивных шортиках мазала мои боевые шрамы неким странным снадобьем, а я пытался ее ухватить за мелькающие в поле моего зрения приятные на вид и на ощупь округлости.
— Гера! Уймись! — смеялась она, — Двадцать минут лежи спокойно, потом смоем с тебя средство и нанесем новую порцию — на спину.
— Чем ты меня вообще лечишь, о прекрасное дитя севера? Что за бодягу ты втираешь в тело бедного Геры Белозора?
Девушка звонко расхохоталась:
— Ты не поверишь...
— В смысле? Я видел, как ты смешивала какой-то мутный порошочек с кипяченой водой и надевала резиновые перчатки — между прочим, жуткий дефицит! И натирала этим меня. Во что я должен не поверить? От тебя, о лилия моего сердца, я приму даже чашу с цикутой, но всё-таки повторю свой вопрос: что за бодяга...
— Она и есть! — в глазах Таси плясали чертики.
— В каком смысле? — я даже отвлекся от ее прелестей, которые будоражили воображение под невесомой маечкой, — Кто — она?
— Так бадяга! Пресноводная губка семейства кремниевых! Потрясающая штука при гематомах — это каждый спортсмен знает. В несколько раз ускоряет регенерацию, снимает отеки... Механизм действия такой: там есть спикулы — это такие иголочки кремнезема, они оказывают местное раздражающее действие, капилляры расширяются — и вуаля! А еще — белок спонгин а также кинин, гистамин, простагландин... Регенерирует кожа, разглаживаются морщинки, уходят пигментные пятна... Главное — не злоупотреблять.
— Так что — бадяга не такая уж и бодяга? И как правильно — через "о" или через "а"? — удивился я.
Наконец Тася сжалилась надо мной и наклонилась, и поцеловала, и стало совсем не важно — какая там должна быть буква.
Вообще — это было прекрасно.
После пленума Союза Журналистов Петр Петрович отвез меня в Раубичи, отдал на поруки Таисии и взял с нее обещание никуда меня не выпускать за пределы комплекса. По каким-то своим каналам он выбил для меня печатную машинку во временное пользование — и мне доставили ее прямо в номер. Мол — пиши давай! Портативная "Москва" в чемоданчике только по сравнению с моим чудовищным "Ундервудом" могла считаться компактной и мобильной. Пять килограмм — тоже не шутки.
Номер в гостинице выделили быстро — не рядом с Тасиным, на этаж выше, но — вполне приличный. Советский полулюкс, я бы сказал. Заплатить пришлось из своего кармана, но скорость организации поражала... Хотя чего это я? Гостиничный комплекс этот жил-поживал под эгидой общества "Динамо", а значит — слова замначальника Минского УГРО тут кое-чего стоили! Тем более, судя по довольной роже Привалова-старшего, после дела о маньяке и свержения с пьедестала Солдатовича его ждали плюшки и раздача слонов.
А меня ждали несколько дней безмятежного отдыха в лучшей компании из возможных. Как оказалось, моя прекрасная валькирия имела еще и военно-учетную специальность медсестры, что вкупе с познаниями в реабилитации спортсменов делало Тасю просто незаменимым компаньоном. Правда, мои поползновения в эротическом плане наткнулись на препятствие вполне однозначного свойства:
— Нужно подождать пару дней, — сказала она, и это была та самая ситуация, когда настаивать не стоило, — Да и ты восстановишься. Ты свою попу видел? Нет? Хочешь — второе зеркало принесу — полюбуешься? В гроб краше кладут!
— До свадьбы заживет! — отмахнулся я.
— Свадьбы? — улыбнулась она, — Опять ты за своё! Давай, я тебе напрямую скажу: Гера, я тебя люблю, но замуж пока не пойду. Ну, подумай сам — ты переедешь в Минск? Или у нас будет гостевой брак? А какой тогда смысл? Ради штампа в паспорте или чтоб налог холостяцкий не платить? Или ты боишься, что пришьют аморалку?
