не усвоенной информации. Похвалил меня за терпение и «поднял белый флаг»: признал, что следить за поворотами моей мысли сегодня уже не сможет. Предположил, что не уснёт сегодня, пока не «рассмотрит мои идеи со всех сторон». Предложил продолжить наш разговор в другой день.
Слова профессора математики заставили встрепенуться клевавшего носом около окна Попеленского. Виктор Феликсович громко зевнул, молодецки соскочил со стула и тут же застонал — пожаловался на боль в спине. Перельман коллегу словно не услышал (он редко замечал присутствие Феликса и во время общения со мной), убрал очки, громко захлопнул футляр. Поинтересовался моими планами на выходные дни. Поморщился от досады, при упоминании военной кафедры. Предложил мне встретиться с ним завтра здесь же, на кафедре высшей математики, ближе к вечеру. Но я отклонил это предложение (не хотел отвлекаться перед поездкой к Ленинским аллеям). Согласился явиться в институт в воскресный полдень.
— Александр Иванович, — сказал Перельман, — надеюсь, вас не обидит мой вопрос. Понимаю, что он покажется вам наглым и бестактным. Но я не могу не поинтересоваться. Потому что всё никак не пойму… как бы это выразить словами…
Он замолчал, потёр глаза.
— Спрашивайте, Самуил Яковлевич, — разрешил я.
Профессор устало улыбнулся.
— Если посчитаете, что я по-стариковски лезу не в своё дело, — сказал он, — то можете не отвечать. Однако я вдруг понял, что ваша история интересует меня теперь не меньше, чем ответы на «загадки тысячелетия». Что вы позабыли в горном институте, Александр Иванович?
Я пожал плечами.
— Учусь здесь.
— Почему тут? — спросил профессор. — Почему в нашем горном? Ведь с вашими знаниями и способностями к точным наукам… вы смогли бы сверкнуть и в столице. Зареченский горный институт — не ваш уровень. Простите, Александр Иванович, не хочу вас обидеть.
Я изобразил непонимание. Наблюдал за тем, как Перельман спрятал мою тетрадь в портфель. Он убирал мои записи торопливо, будто боялся, что потребую их вернуть. Феликс следил за действиями профессора. Явно был ими недоволен, но промолчал.
— Вы меня не обидели, Самуил Яковлевич, — сказал я. — Математика для меня — так, не больше чем увлечение. Но в жизни нужно думать не только о развлечениях, но и о добыче хлеба насущного. А диплом горного инженера — это гарантированный кусок хлеба в будущем. Особенно если я останусь здесь, в Зареченске.
Мой ответ избавил профессора от сонливости. Перельман и Попеленский переглянулись. «Да, да, Саша Усик — наивный идиот, — подумал я. — Воспринимайте меня именно так. Но не забывайте, что я гениальный идиот. А потому меня нужно холить и лелеять, как ту золотую антилопу».
— Вы рассуждаете о выборе профессии… крайне неразумно, молодой человек, — сказал Самуил Яковлевич. — Но… у нас с вами ещё будет возможность поговорить на эту тему. Возможно, я помогу вам правильно взглянуть на жизнь и на ваше в ней место. Потому что математика может дать вам не просто кусок пирога — гораздо большее. Уже сейчас я не сомневаюсь, что в науке вас ждёт большое будущее, молодой человек. Если не станете лениться и прислушаетесь к советам старших товарищей.
Он вновь посмотрел на Феликса.
— Ну да ладно, — сказал Перельман. — Мы с вами ещё поговорим на эту тему, Александр Иванович.
Я кивнул головой, не улыбнулся.
Подумал: «Я уже лет сорок как правильно смотрю на жизнь, дорогой профессор. Мог бы прочесть и вам лекцию на тему: что такое „правильно“, и как оно меняется со временем. Вот только опасаюсь, что моё нынешнее понимание правильного, не совпадает с вашим. Но об этом вы узнаете позже, товарищ Перельман».
— Конечно, Самуил Яковлевич, — сказал я. — Буду рад обрести в вашем лице мудрого и опытного советчика.
Повернулся к Феликсу.
— Ваши советы мне бы тоже пригодились, Виктор Феликсович.
И мысленно добавил, глядя на улыбку Попеленского: «Уж ты мне насоветуешь…»
* * *
Славу и Пашу в общежитии уже не застал: парни уехали домой, не дождавшись моего возвращения из института. Я этому факту только порадовался. Потому что пока не придумал, под каким соусом подам им своё общение с институтскими математиками. Выбалтывать соседям по комнате свои истинные намерения я не собирался. Но и вешать парням на уши лапшу (плохо приготовленную) — тоже не хотел. Меня бы вполне устроило отсутствие интереса с их стороны к моим походам на кафедру высшей математики. Но на подобное чудо даже не надеялся. Решил, что озабочусь надёжной легендой для озвучивания Могильному и Аверину, когда разберусь с маньяком. Избавлюсь от одной проблемы — займусь решением следующей.
* * *
В субботу поле возвращения из института я задержался на вахте. Угостился чаем и блинами (женщина приберегла пять штук для меня), поделился с вахтёршей свежими коржиками из песочного теста. Сообщил, что побеспокою женщину ночью (восьмого марта в пять утра собирался устроить засаду в Ленинских аллеях) — возражений и упрёков не услышал. Расстроился, что встану в воскресенье ни свет ни заря: ни разу не высплюсь на этой неделе. Но порадовался, что в Зареченске рано начинал работать общественный транспорт. Потому что иначе бы я остался в парке около шахты «Юбилейная» на ночь — если «маньяк с молотком» проживал в том районе, и время его нападения не зависело от графика работы автобусов.
Когда-то я и сам работал в шахте посменно — не великое удовольствие. Особенно, когда выпадали смены с вечера до утра. Осенью и зимой они превращали жизнь в сплошную ночь: просыпался, когда уже стемнело, укладывался спать после работы ещё затемно. Будь я тогда семейным человеком — жену и детей видел бы только спящими. Но из Зареченска я уехал холостяком: поддался на уговоры приятеля, перебрался в Железногорск (махнул рукой на подземный стаж и связанные с ним прелести). Но о поездках в общественном транспорте по ночному городу вспоминал долго — именно в салонах автобусов после ночных смен научился спать сидя. Однако воскрешать прошлые умения засыпать под стук колёс не собирался.
Обрез и будёновку я упаковал в плед ещё в пятницу вечером, когда пришёл из института. Перевязал получившийся свёрток верёвкой, снова сплёл красивую ручку. Но перед этим проверил исправность оружия, набил магазин патронами. Будёновку взял с собой старую — ту, что подарила Света Пимочкина, оставил в шкафу. Завернул в носовой платок стопку монет. Положил её в карман старых брюк Александра Усика, как средство на «крайний» случай. Уже дважды продырявленное новое пальто на этот раз оставлю в комнате. Снова тратиться на химчистку не хотел. А это, старое, уже побывавшее в схватке с маньяками, разрежу в воскресенье
