– Мне казалось, это вы мне должны докладываться, а не я вам, – недовольно блеснул глазами офицер. – Но так уж и быть, поясню. Ночью меня поднял с постели комбат и устроил разгон, упоминая твою фамилию, Санников, и фамилию рекрута Ланского. Если я правильно понял, вы умудрились влипнуть в историю – в очень хорошую историю… Я не собираюсь выяснять, какого хрена вы туда попёрлись, потому что знаю, что тамошних девок перетрахал уже весь батальон, разве что кроме Ланского, и у ефрейтора Санникова возникло вполне резонное желание устранить эту несправедливость.
Голос подпоручика постепенно усиливался:
– Я даже не собираюсь гнобить вас за то, что вы вдвоём излупили каких-то одиннадцать юнкеров, потому что хоть мой солдат и стоит десятерых, но Ланской служит без году неделя! Но какого х… – подпоручик вовремя спохватился, прежде чем произнести это бранное слово, и заменил его другим, более приличным, – хрена вы отмудохали юнкера Остермана так, что он загремел в госпиталь?! Теперь его семья завоняла так, что даже начальнику училища не удалось загладить конфликт! Из-за вас вставили пистон командиру батальона полковнику Булатову и велели вас примерно наказать, так что устным выговором вы у меня не отделаетесь!
Теперь подпоручик превратился в живое изваяние самой суровости.
Мы с Санниковым стояли, не поднимая глаз. А что тут скажешь? Применительно ко мне прошлому папа тоже бы устроил вселенский хай, приключись со мной такая история. Можно, конечно, начать тулить, что этот долбаный Остерман первым начал, причём пустил в ход магию, но что-то мне подсказывало, что не мне тягаться с мощью их фамилии. Вон как Остерманы подставили моего брата, ничто не помогло. В итоге я загремел в каталажку, а потом уже пропетлял в армию. Теперь история повторилась, сделав новый виток.
– Ефрейтор Санников и рекрут Ланской! – Судя по суровой физиономии подпоручика, сейчас будет оглашён не менее суровый приговор. – За поведение, позорящее честь и достоинство военнослужащего нашего батальона, командованием батальона принято решение дать вам пятнадцать суток ареста с отбыванием наказания на гарнизонной гауптвахте!
– Есть! – подавленным тоном откликнулись мы.
Судя по рассказам тех, кто там побывал, на «губе» творилась реальная жесть, и наверняка Остерманы так накрутят коменданта «губы», что даже тюрьма покажется нам детским садом. Да ещё и пятнадцать суток… Мать их, целых пятнадцать суток!
– Но в связи с проявленными вами смекалкой и взаимовыручкой в противостоянии с силами, превосходящими вас в несколько раз, от своего лица объявляю вам благодарность, а также снижаю срок нахождения под арестом на пять суток. Точно такое же распоряжение поступило и от командира батальона, его высокоблагородия господина полковника Булатова. Таким образом, общий срок наказания снижается до пяти суток, – торжественно объявил подпоручик и добавил уже более мягким тоном: – Всё, чем смогли помочь, голубчики. Начальник гарнизона требовал вашей крови.
– Большое спасибо, ваше благородие, – отозвался Санников. – Мы этого никогда не забудем.
Мой голос тоже дрогнул:
– Так точно, господин подпоручик. Спасибо!
Офицер вздохнул.
– Пока переоденьтесь. Велите каптёру, чтобы выдал вам что-то попроще. Скажите, я приказал.
– Есть, господин поручик, – откозырял Санников. Кажется, он даже слегка развеселился.
– Где-то через час будет машина, – продолжил взводный. – Я повезу вас и надеюсь забрать через пять дней с «губы» живыми и здоровыми. Держитесь, парни! Весь батальон будет ждать вашего возвращения.
Глава 19
Ну вот… Не успел, называется, приехать из Череповца, как снова покатил обратно, только на сей раз не на комфортном автобусе, а на скамье грузовика: меньшего средства для нашей доставки в батальоне не нашлось. По дороге Санников посвящал меня в некоторые детали пребывания на «гауптической вахте», так что к окончанию поездки я успел проникнуться тем, что нас ожидало.
– Сразу предупреждаю: начальник «губы» – зверь. Жаловаться на него бесполезно: специально такого назначили, – предупредил ефрейтор напоследок.
– Понятно, – вздохнул я. – Не верь, не бойся, не проси, короче.
– Так и есть, – кивнул он. – Тем более не вздумай ныть: нытиков и плакс не любят и потому стараются проучить. Хотя… ты же у нас не такой, – прибавил Санников.
Военная комендатура, где, собственно, и располагалась злополучная «губа», почему-то находилась на одной из центральных улиц города – Воскресенском проспекте. Подумать только, ещё недавно я беззаботно шатался по ней, глазея на легкомысленно одетых красоток. А теперь если и буду наблюдать за ними, так через окошечки с решётками.
Пять суток, конечно, лучше, чем пятнадцать, но тоже не подарок. К тому же особо «отличившиеся» могут под-задержаться на «губе», поскольку тамошнее начальство имеет полное право накинуть тебе несколько деньков пребывания.
Подпоручик сдал нас дежурному – толстому фельдфебелю с огромной плоской мордой. Как я узнал позже, за глаза его звали Будкой.
Будка вписал наши данные в книгу и, закончив с бюрократическими формальностями, зловеще ухмыльнулся:
– Добро пожаловать, смертнички!
У нас отобрали всё, что могло, по мнению начальства, оказаться орудием самоубийства: ремни, шнурки и прочую мелочовку. Из имущества, не считая одежды, остались только безопасные бритвы, мыло, зубная щётка и паста. Их заперли в особый шкафчик.
– Бриться каждый день! – сразу заявил Будка. – Их благородие поручик Румянцев больше всего, кроме разгильдяйства и раздолбайства, ненавидит небритые хари. Если у кого быстро растёт, скоблитесь два раза в сутки.
Все передвижения в помещениях только гусиным шагом. Распорядок дня следующий: подъём в пять утра, зарядка, приём пищи. Сразу говорю: на завтрак и ужин отводится по тридцать секунд, на обед – минута. Оправляться разрешается три раза в сутки. Не успели за минуту – валите хоть в штаны, хоть в ботинок, но потом таких пистонов получите – до конца жизни не просрётесь! До обеда – работы или изучение устава, после обеда – занятия строевой подготовкой или работы, перед сном – вечерняя прогулка пятьдесят минут. Отбой в двадцать три ноль-ноль. На вопросы начальства отвечать чётко и по существу. Называть фамилию, звание, часть, кто посадил, за что и на какой срок. Распоряжения выполнять неукоснительно. Дальше сами поймёте, – выдохся фельдфебель.
Он вызвал конвойного, который заставил нас гусиным шагом топать по гулкому каменному мешку коридора, вдоль обеих сторон которого находились огромные металлические двери с глазками и «форточками». Дом, милый дом, протянул я про себя. Снова повеяло тюрьмой и её непритязательным бытом.
Нас разлучили, посадив по разным камерам. Сначала на «хату» определили ефрейтора, потом меня, грубо подтолкнув носком сапога. За спиной хлопнула металлическая дверь, клацнул замок, сразу повеяло холодком из маленького окошка, расположенного почти под потолком. Показалось мне или нет, но стекла там не было.
Я наконец встал. Ноги с непривычки затекли и болели, но это не помешало мне оглядеться. Голые сырые стены, выкрашенные в зелёный цвет, выбеленный потолок с одинокой мерцающей лампочкой, холодный бетон под ногами. Вместо нар – несколько солдатских шинелей, брошенных прямо на пол. Само собой, ни тебе радиатора, ни печки или батарей, только одинокая ржавая труба вдоль стены. Обстановку даже спартанской не назовёшь.
И три пары любопытных глаз. Все мои сверстники, коротко стриженные, а то и бритые под ноль. Все из разных частей и разных родов войск. Даже при тусклом свете лампочки было видно, что лица у них землисто-серого цвета, измождённые и исхудалые. Оно и понятно, если на жрачку тебе дают от силы шестьдесят секунд, а в остальное время гоняют как сидорову козу.
Ефрейтор ничего не говорил о «прописке», только сказал, что вести себя нужно спокойно и с достоинством. «Губа» – не тюремная «хата», здесь кантуется свой брат солдат, пусть и залётчик.
