Наконец-то обоз подошёл к воротам. Эйнар видел, как Ивор достал из-за пазухи какой-то лист и передал старику, что стоял рядом со стражниками. Он был в коричневом платье, подпоясанным широким зелёным кушаком, а к груди крепилась брошь в виде пера. Привратник развернул бумагу, прочитал и махнул рукой. После этого обоз прошёл через ворота.
Город встретил Эйнара обилием запахов. Вонь помоев, гнили и пота смешивалась с ароматами кислого хлеба, печёного картофеля, жареного мяса и свежесваренного сбитня. Улицы паутинками разбегались во все стороны. Дома плавно перетекали друг в друга, иногда забираясь на выступ, будто на волны, а потом резко обрывались, и люди шли мимо серого камня, плотно увитого мёртвым плющом. Улица была такой узкой, что Эйнар постоянно задевал плечом прохожих.
Вдруг раздался звук трубы, и пришлось срочно уводить лошадь с телегой на боковую улицу. Там уже стояло несколько крестьян, которые так же, как и он, поспешили убраться с дороги.
— Поаккуратнее! — процедил сквозь зубы дед в меховой шапке, которой, с виду, шёл не один десяток. — Ты разве не видишь, что чуть не наехал мне на ноги.
— Что я могу сделать, — огрызнулся Эйнар. — Здесь тесно!
Мимо пронёсся экипаж знатного человека. Лошади были покрыты жёлто-коричневыми помпонами. На жёлтом знамени, которые несли хорунжие, красовался вепрь с кинжалами вместо клыков. Когда карета скрылась за углом, люди снова заполонили улицу. Какая-то женщина плюнула вслед экипажу.
— Чтобы ты подавился за обедом, свинья в золоте!
Девчушка рядом с ней хихикнула.
— Осторожно, выливаю! — раздался сверху женский голос, и Эйнар дёрнул коня со всей силы.
За спиной раздался шум воды и мягкие шлепки. Резкий запах помоев ударил в нос так сильно, что слёзы выступили на глазах. Пришлось задержать дыхание и дёргать поводья, надеясь отъехать подальше.
— Ты что делаешь, карга старая?! — кто-то возмущенно закричал.
Эйнар повернулся и увидел деда, с которым столкнулся в переулке. На его шляпе и рубахе расползались грязно-коричневые пятна.
— Ты разве не знаешь, что запрещено по праздникам и в ярмарку выливать дерьмо на голову прохожим? Я пожалуюсь князю! — продолжал злиться дед.
Женщина в окне закричала в ответ:
— Сами виноваты! Я предупредила, что буду выливать! Могли бы и убраться!
Улица понемногу расширялась, между домами появились растяжки цветных флажков, а на стенах — вымпела. Звуки рынка приближались стремительно, словно лавина.
Вскоре обоз выехал на главную площадь. Её заполнили палатки различных форм, размеров и расцветок. Под низкими, серыми навесами крестьяне продавали скот. Здесь пахло навозом и прелой соломой. Животные блеяли, мычали, кудахтали, поэтому продавцам приходилось кричать во всю мощь своих голосов:
— Коза. Коза! Покупайте козу!
— Курицы! Даёт столько яиц, что вы не будете успевать их съедать!
В круглых зелёных и жёлтых палатках продавали овощи, фрукты и зерно. В полосатых — домашнюю утварь, ткань и женские украшения. А под небольшими ярко-оранжевыми и красными навесами лежали сдобные булки и сахарные конфеты для детей. Между большими палатками втиснулись батлейки, где тряпичные куклы рассказывали ребятишкам поучительные истории. Разные затейники предлагали попасть дротиком в деревянных уточек и получить приз или попасть мячом в крестик и хохотать от того, что шут, сидящий на деревянном настиле, провалился в бочку с водой. Возле башни с часами, у которых была всего одна стрелка, возвели сцену. На ней акробаты сгибались под такими невиданными углами, что казалось, будто у артистов нет костей. Люди ахали, закрывали глаза. Одной женщине стало плохо. Её положили на лавку у сцены и обмахивали платком.
Над пёстрой площадью, подобно гигантскому стражу, возвышался треугольный Дом из серого камня. Он словно наблюдал за весельем множеством глаз, которые были нарисованы на его стенах, и не одобрял всю эту радость и цветастость. Ярмарка, словно чувствуя это, постаралась отодвинуться от него подальше: рядом не было ни палаток, ни батлеек.
В гостинице рядом с площадью не оказалось свободных мест. Пришлось заселяться в постоялый двор у восточных стен. В этой части города было не так многолюдно, чему Эйнар несомненно порадовался, но по соседству располагался бордель, поэтому в трактире разгуливали девицы в платьях, в разрезе юбок которых сверкали ляжки.
Комната находилась на втором этаже и была очень маленькой: если вытянуть руки в стороны, то кончики пальцев почти дотрагивались до стен. У стены напротив двери стояла узкая кровать. На ней лежало стопкой несколько шерстяных одеял. У изголовья примостилась каменная жаровня. Небольшой столик расположился возле небольшого окна.
Эйнар занёс сундук, закрыл дверь на ключ и внимательно осмотрел стены. Такие постоялые дворы — просто кладезь для сбора информации. Он нашёл несколько отверстий, очень хорошо спрятанных и замаскированных, заткнул их тряпками, в которые заворачивал мясо, и довольный упал на кровать. Если кто и думал за ним подсмотреть, то теперь всё, лавочка закрыта!
Желудок стягивало от голода, но Эйнар решил не ужинать в гостинице. Только не среди этих полуголых девиц! Они норовили дотронуться, прижаться или сесть на колени, в надежде получить клиента или обворовать, а если ими не интересовались, то становились бешеными, будто индюки.
Он вышел на улицу. Люди спешили на площадь, чтобы развлечься, поглазеть на танцующих медведей или выиграть безделушку. Эйнар же решил навестить старого знакомого. Мысль о том, что снова нужно пробираться сквозь толпу, вызвала отвращение, и Эйнар свернул на тихую улочку, что вилась у городской стены. Домики здесь были низкими, с небольшими окошками. За закрытыми дверями ссорились, плакали, пели пропитым фальшивым голосом. Посреди дороги валялись пьяные вусмерть мужчины, напоминая гигантских жирных червей. Некоторые умудрялись доползти до крыльца — и даже заползти на него.
Эйнар понимал, что опасность окружает его со всех сторон, но здесь, на тёмных, пустынных улицах, он чувствовал себя более расслабленным, чем в весёлой толпе на площади. Он знал, чего ожидать от любого встречного, а на празднике потеряешь бдительность — и вмиг останешься с разрезанными карманами.
Улица разветвлялась: одна уходила наверх, а другая убегала вниз, сужалась и ещё теснее прижималась к городской стене. Эйнар выбрал первую. Горожане там не валялись пьяные на дороге, а стояли на своих двоих, хохотали, пели во всё горло. Дома были повыше, с резными наличниками и выпуклыми балкончиками. Они нависали так низко, что Эйнар едва не ударился головой об один из них, когда засмотрелся на объявления на афишной тумбе.
Вскоре между домами появились растяжки из разноцветных флажков, на длинных шестах красовались знамёна, в основном белые, с изображением медведя, но встречались и символы виверов — зелёные полотна с изображением ящериц — и жёлто-красные лучи княжества Сол, и синие танцующие окуни Лимии. Эйнар остановился возле серого полотнища с изображением какого-то гигантского безглазого существа, с длинными когтями и зубами. Поговаривали, что это чудские кроты, с помощью которых горный народец роет в скалах туннели. Но никто на самом деле не видел этих загадочных животных, поэтому они обросли многочисленными слухами, домыслами и страхами. Многие люди утверждали, что их уже давно не существует, а другие склонялись к тому, будто их вообще выдумали для запугивания врагов.
Вот и нужная лавка, или «лавка чудес», как её называл Эйнар. Рядом с дверью висела вывеска с изображением трискелиона — трёх изогнутых лучей — символа искателя приключений или смертника. Так называли тех, кто охотился за редкими сокровищами. Многие люди бесследно пропадали. Кто-то даже умудрился пробраться в земли элладов и даже вернуться с карманами, полными магического стекла. Если бы несчастный сохранил рассудок, то стал бы одним из богатых людей княжества.
Эйнар толкнул дверь, и внутри зазвенел колокольчик. В лавке горел камин и пахло чем-то сладким.
