— Вот ещё одна!
Теперь монета попалась Свете.
— Странно, — в недоумении сказал Мишаня. — В том же слое, но совсем в другой стороне раскопа.
— А вот ещё!
Всего в этом слое мы нашли сорок шесть серебряных талеров. Все они были выпущены в царствование Фридриха Первого.
— Надо внимательно просмотреть отвал, пока не засыпали, — решил Мишаня.
Мы временно оставили раскоп. Руками и совками перебрали всю землю отвала и отыскали ещё три монеты, которые не заметили раньше.
— Очень странно!
Мишаня почесал пальцем кончик носа.
По его зарисовкам выходило, что монеты разбросаны по всему раскопу.
— Такое ощущение, что кто-то швырнул здесь деньги, и они разлетелись. Но как это могло получиться?
— А может, это связано с какой-нибудь традицией? — предположила Оля. — Разбрасывали же деньги на некоторых праздниках! Во время коронации, например.
— Какая коронация в Пиллау? — резонно возразил Мишаня. — Здесь короли если и бывали, то только проездом. Да и кто станет разбрасывать серебряные монеты? Знаешь, сколько всего можно было купить на один талер? А тут их пятьдесят!
— Сорок девять! — поправил Севка.
— Ну, да.
— Ладно, — махнул рукой Мишаня. — разравнивайте слой, а я к Валерию Михайловичу. Саня, идём!
То, что Мишаня позвал меня с собой, объяснялось очень просто. Найденные талеры мы складывали в мою шляпу — больше было просто некуда. Не раскладывать же их на брезенте, как черепки кувшинов, обломки курительных трубок и остатки костей. Всё-таки, деньги! Мало ли что.
— Удивительно! — сказал Валерий Михайлович, осмотрев талеры. — Очень удивительно! Как, ты говоришь, они располагались?
— Вот, — ответил Мишаня и развернул перед Валерием Михайловичем схему раскопа. Она вся была исписана пометками.
— На следующий слой заготовьте новую схему, — распорядился Валерий Михайлович. — Иначе пометки сольются, потом ничего не разберём. Георгий!
— Да, Валерий Михайлович! — немедленно отозвался Жорик.
По своей привычке он тёрся рядом с руководителем.
— Отнеси талеры в камералку, — распорядился Валерий Михайлович.
Камералка — это камеральная лаборатория. Такая есть в каждой археологической экспедиции. В этой лаборатории находки очищают от земли, сортируют, описывают и хранят.
— Слушаю, Валерий Михайлович! — кивнул Жорик.
Но я остановил его.
— Шляпу отдайте.
— Что ты за человек, Гореликов?
Жорик смерил меня нарочито презрительным взглядом.
— Тут такая находка, а тебе шляпы жалко.
— Для тебя — жалко! — не остался в долгу я. — Пересыпь в свою панамку, и неси.
На голове Жорика красовалась экспедиционная панама, которой он очень гордился. Не меньше, чем я свой шляпой.
При слове «панамка» Жорик покраснел от злости. Но ничего не ответил. Пересыпал монеты и ушёл в сторону казармы. Наша камеральная лаборатория располагалась в одной из комнат.
— Ну, идёмте, идёмте! — заторопился Валерий Михайлович. — Хочу сличить ваш план с раскопом. Почему вы не позвали меня сразу, как нашли первую монету?
— Увлеклись, — виновато ответил Мишаня.
На краю раскопа Валерий Михайлович остановился.
— А, уже разровняли? Молодцы! И что тут у вас?
— Есть пятно! — возбуждённо выкрикнул Севка. — Ровно там, где говорится в письме!
Он указал в центр раскопа. Там, на утрамбованном подсыхающем грунте отчётливо выделялось более тёмное пятно. Это был след когда-то выкопанной, а потом засыпанной ямы.
* * *
Апрель 997-го года, деревня пруссов
Рано утром на торговой площади поставили помост. Соорудили его просто — прикатили две высокие бочки, а поперек положили несколько крепких досок. Ну, и подставили бочонок, чтобы удобнее запрыгивать.
Помост сделали для вождя. Но не затем, чтобы вождь возвышался народом, а чтобы народ мог лучше видеть и слышать. Для своего удобства.
Эрик не дал монахам даже совершить утреннюю молитву.
— Поторапливайся, епископ! — то и дело, приговаривал он, поглядывая в окно. — Бог подождёт, а люди ждать не будут.
Эти слова покоробили Адальберта. Что себе позволяет этот рыжий бородатый варвар?
Но согласившись вчера с братом и Бенедиктом в главном, сегодня он не стал спорить по мелочам. Поднялся с колен, перепоясал рясу и взял в руки Евангелие.
Эрик внимательно взглянул на епископа. Видно, что-то ему не понравилось, но он промолчал. Только кивнул Бенедикту, и Бенедикт пошёл с ними, хотя Адальберт его и не звал.
Этот навязанный Болеславом спутник всё больше и больше раздражал епископа. Раздражал тем, что незаметно забирал всё больше воли в решениях. Словно не Адальберт, а именно он, Бенедикт, главный в их маленькой миссии.
Уже и Радим с ним согласился! А раньше всегда выступал на стороне брата.
Ещё больше сердило Адальберта, что он сам виноват. Незачем было советоваться со своими спутниками, показывая нерешительность! Принял бы решение сам, и вынудил их согласиться.
Народ заполнил торговую площадь до самых окружающих домов. Рыбаки побережья оставили свои сети, сборщики солнечного камня побросали корзины, кузнец отложил ковадло. Все собрались послушать — что скажет им вождь пруссов.
Видно, новость о вчерашнем приходе Криве-Кривейто распространилась мгновенно. На монахов поглядывали хмуро, исподлобья. Эрик, не обращая на это никакого внимания, расталкивал людей и освобождал Адальберту дорогу к помосту. На мгновение епископу показалось, что его ведут на плаху.
Вождь Арнас уже был здесь. Он внимательно взглянул на епископа, затем вопрошающе — на Эрика. Эрик ответил коротким кивком.
Ступив левой ногой на бочонок, вождь легко поднялся на помост. Толпа всколыхнулась, зашумела. Арнас выждал несколько мгновений, а затем поднял руку. Гул утих.
— Люди Самбии! — звучно сказал вождь. — Я собрал вас, чтобы говорить о деле, которое касается каждого из вас!
Адальберт по-прежнему не понимал, о чём говорит Арнас. За эти дни он едва выучил несколько слов на прусском. И то потому, что сам расспрашивал Эрика.
На счастье рыжий бородач коротко переводил речь Арнаса. Монахи слушали — Адальберт поневоле, а Бенедикт очень внимательно.
Арнас говорил о том, как сильны среди пруссов традиции гостеприимства. Живя у моря, они всегда открывали свои двери и сердца любому гостю. И даже вчерашних врагов прощали, если те раскаивались в совершённых злодействах.
— Эти монахи пришли к нам с миром, — говорил Арнас. — И принесли слова о своём боге. Он непохож на наших богов, это правда. Но разве на небе мало места? Разве человек становится хуже оттого, что верит по-другому? Что плохого в том, что у земли пруссов появится ещё один сильный заступник?
Адальберт слушал, и ему становилось всё хуже и хуже. Он почти терял сознание, и с ужасом ждал той минуты, когда его попросят — нет, прикажут! — вскарабкаться на помост и подтвердить слова вождя.
По лбу епископа тёк пот, а пальцы, сжимающие Евангелие, были холодными. Чтобы успокоиться, Адальберт сделал несколько глубоких вдохов.
Арнас умолк, и сердце Адальберта сжалось. Вот сейчас!
Но вместо вождя на помост запрыгнул рыжий Эрик. Взмахом руки привлёк к себе внимание и заговорил.
Теперь стало ещё хуже. Эрик говорил на языке пруссов, а переводить было некому. Адальберт совершенно растерялся.
Бенедикт наклонился к его уху.
— Скажите всё, что угодно, — посоветовал он. — Вас всё равно не поймут. А Эрик переведёт так, как нужно.
И в самом деле! Об этом Адальберт даже не подумал.
Но мысль принесла только мгновенное облегчение. Нельзя идти по пути лжи, даже если очень хочется.
А Эрик тем временем говорил о том, как приплыл из-за моря на корабле данов. Как воевал с пруссами.
— Моя мать была христианкой, и сам я христианин!
В доказательство своих слов Эрик оттянул ворот рубахи и показал толпе нательный крестик, вырезанный из дерева.
