Зеркальные осколки задрожали, мигнуло то самое вонючее марево, а потом серебряная субстанция — олово или ртуть, или из чего в этом мире делают зеркала, стала отделяться от стекол и стягиваться в маленькие аккуратные капельки.
«Это что еще за терминатор?» — озвучил мои мысли Муха.
— Гидеон, чем это бить? — а Стеча продолжил, будто подглядывают все.
— Серебро должно помочь, а потом полынь. Аккуратней только, — последнее слово у священника получилось уже нараспев, плавно перейдя в набирающую обороты молитву изгнания. В голосе Гидеона прорезалась сталь, а у меня аж заныла ушибленная челюсть.
Ртутная тварь начала расти и трансформироваться. Собралась в кучку сантиметров десять в высоту и стала принимать крысиные очертания. Но не задержалась в этом образе, стала расти дальше, принимая человеческий облик.
Молитва Гидеона ей не нравилась — тварь корежило, и в чем-то даже красивую струящуюся субстанцию постоянно ломало, выдавливая из гладких боков острые углы.
— Один, два, три… — Стеча тоже что-то бормотал себе под нос, меняя патроны на серебряные. — А, черт, этот не подходит…
Рефлектор собрал уже все осколки вокруг, принял образ висельника, но на этом не остановился. Начал наращивать на себе броню, превращаясь в копию рыцарского доспеха.
— Горшочек, не вари, — я перехватил финку обратным хватом, молясь, что серебра в сплаве достаточно и размял плечи и обернулся на Стечу, — Арни, харе возиться, прикрывай давай!
Стеча что-то вопросительно буркнул, но я его уже не слушал. Рванул на резких Мухиных оборотах вперед и в сторону, намереваясь проскочить по стеллажам, отпрыгнуть от шкафа и выйти за спину рефлектору, пока он не закончил трансформацию.
Короткий разбег, прыжок, мгновение полета… Хруст дряхлого стеллажа и полет превратился в падение. Несвободное падение, потому что рефлектор моментально перекатил ртуть из головы в левую руку, удлинил ее, и резким взмахом, впечатал меня обратно в шкаф.
Пухлые ссохшиеся книжки смягчили удар. Я проломил полки, проломил заднюю стенку, потом что-то еще, осыпавшее меня побелкой и цементом, и уже только тогда криво сполз по стеночке, оказавшись в небольшой, явно, потайной нише за стеллажом.
Под ногами хрустнула какая-то коробка, я заметил пыльную подарочную упаковку, завернутую в паутину. Даже показалось, что прочитал свое имя рядом с ленточкой и цифрой шестнадцать. Пока ерзал, пытаясь выкарабкаться, коробку засыпало щепками и бумагой из треснувших книг.
Копаться в находках было некогда, Гидеон уже перешел на какой-то ультразвук, и ему вторил Стеча, только в его криках никакой благочестивостью и не пахло. Я высунул голову из-за завала, пытаясь тянуться вверх, но только глубже погружался в книжно-фанерную труху, крошившуюся под пальцами.
Забил на попытки, совместил Муху с профессором, и силовым ударом вынес преграду, сделав себе новую дверь. Перешагнул через обломки кирпичей, доломал острые края рваной фанеры и, поднырнув под летающими в воздухе книжными листьями, бросился на спину рефлектора.
Монстр уже вплотную приблизился к Гидеону, навис над ним и, испытывая явное сопротивление, тянул лапы к его голове. Священнику было плохо, лицо побледнело, из носа подтекал кровавый ручеек, он кренился, как против ветра, но продолжал говорить охрипшим голосом. Стеча, стоя чуть в сторонке, лупил короткими очередями в фобоса, матерясь после каждого выстрела. Пули вязли где-то внутри рефлектора, не пролетая насквозь и не причиняя ему никакого вреда, лишь слегка отталкивали от священника.
Я вложил в рывок все, что мог взять от уставшего Мухи, и до кучи докинул силушки от мэйна в удары. Запрыгнул на спину рефлектора, и начал строчить острым лезвием стальной затылок. Из трещины в голове монстра пошла волна холода, а за ней в нос ударил сладковатый приторный запах, фонивший чужой силой.
Я старался не дышать, и вообще отгородиться от вони и брызг непонятной бледной субстанции. Представил себя барменом, дробящим лед в ведерке. Сплав в финке работал на ура — края ран шипели и плавились. Монстр рухнул на пол, а я все никак не мог остановиться, опасаясь, что будут еще какие-то фокусы.
«Матвей, харе! Умерла, так умерла…» — Муха опять вытащил что-то из памяти, не учитывая контекст.
Я остановился, только увидев перед глазами огонек зажигалки Гидеона. Он просипел что-то неразборчивое, держась свободной рукой за горло, и кивнул мне отойти.
Огневик вспыхнул и перекинулся на серую массу, потерявшую и цвет, и форму.
— Вы что творите, ироды? Дом что ли спалить задумали? — на лестнице появился запыхавшийся Захар. — Я вам дам, снести и новый построить! Не дождетесь! Я Гордею обещал, что здесь еще его правнуки будут внуков нянчить!
— Захар, мы аккуратно, — я притоптал огонек, перекинувшийся на ближайшую книгу, и отпихнул еще несколько в дальний угол комнаты. — Пойдем, покажу. Я тут тайник нашел какой-то.
Глава 14
Я сидел в «буханке», купаясь в энергии деда. Эмоции старика успокаивали и восстанавливали не хуже какой-нибудь фантастической медицинской капсулы. Укус на ноге уже затянулся, опухоль на лице спала, синяки пожелтели.
Наши все целы. Полиция приехала, увидела Орденские жетоны, и бегло осмотрев все на момент пострадавших «гражданских», также быстро и уехала. Потом появился охотник из Московского отделения, деловито понюхал воздух, лениво просканировал дом и, напомнив о сроках постановки на учёт, свалил, предварительно записав наши данные.
Стеча, как единственный почти Москвич, тоже умотал искать нам гостиницу, ибо желающих ночевать в разрушенном доме не оказалось. Даже Захар хоть и скривился, но спорить не стал и выдал здоровяку немного денег. Сейчас они с Гидеоном повторно проверяли дом и оценивали повреждения.
Банши посапывала в кузове. Она первая смекнула, что лучше спального места пока что не найти, закинулась обезболивающим и, сославшись на стресс, ушла отдыхать.
Я тихонько расположился в кабине, на пассажирском сиденье. Откинулся и, глядя в окно, встречал рассвет. На коленях у меня лежала коробка, размером с обувную.
Пыль я уже стряхнул, бантик сорвал, но открывать не торопился. Прочитал выцветшие чернила на пожелтевшей открытке. Коротко и ясно, в лучших традициях Гордея: «Моему внуку будущему охотнику Ордена на шестнадцатилетие».
В предвкушении, как те мальчишки, к которым на день рождения приезжает дедушка из другого города и привозит нечто особенное, я не торопился. Хотелось помечтать. Представить, как я мог бы получить этот подарок в кругу семьи. Как нетерпеливо, под смех родителей, рвал бы упаковку. Как на меня косился бы дед, ожидая мою реакцию.
Даже фобосы притихли, взяв на себя роль тех самых зрителей, ждущих мою реакцию. Правда, с терпением у них было не очень.
«Матвей, рви ее уже, запарил…» — как бы без эмоций и с легким насвистыванием поддел меня Муха.
«Ой, будто этот дикарь мог что-то интересное приготовить…» — фыркнул Ларс: «Сколько оно здесь пролежало? Лет двадцать? Еще пара часов роли не сыграет…»
Я достал финку, подрезал бумагу и аккуратно провел по периметру, срезая верхнюю часть. Внутри оказалась деревянная коробка с треснутой крышкой от моего падения. Мда, аккуратничать смысла больше не было. Я разорвал остатки упаковки, освободил красивый лакированный футляр и, повернув защелку, откинул крышку.
Еще одна бумажка. Смесь рекламного талона с гарантийным и инструкции в довесок на десяток листов, а в углублении под ними лежал револьвер.
Темная сталь с гравировкой в виде крестов и церковных символов и надписью на стволе: FIAT IUSTITIA, RUAT CAELUM.
