Там близ двух временных форпостов-островов почти до утра хлопало, ухало стрельбой и разрывами, трещало пулемётами и ружейными залпами, плескалось, свистело, подвывало, отражаясь от скал сумасшедшим эхом, вязнув в ночи, в тумане, в расстояниях.
* * *
Катаока отпаивался сакэ… Изрядно наглотавшись морской воды, вице-адмирал перебивал горечь её соли, горечь будущего поражения, унимая алкоголем озноб, не имея права показать перед подчинёнными своего дурного состояния.
Принимая доклады о потерях, о возможностях, о том, что можно сделать… и что уже нельзя.
Помня свои категоричные обещания генералу Ноги, со стыдом отсрочивая звонок, чтобы сказать о новых сроках, а вернее о фактическом отсутствии оных.
У него, уже изрядно захмелевшего, так и срывалось с языка:
– Чёрт возьми! А чего ещё следовало ждать?!
Конечно, он взял себя в руки.
Конечно, связавшись с генералом, без лишних эмоций и исключительно информативно довёл все ближайшие перспективы.
* * *
В ставке князя Оямы Ивао, маршала Императорской армии Японии, главнокомандующего японскими войсками в Маньчжурии и на Ляодунском полуострове, несмотря на пресловутую самурайскую выдержку, царило, как написал один немецкий корреспондент, «настроение больного кота». А ещё этот злоязыкий представитель «Норддойче Альгемайне Цайтунг» приватно подметил среди аккредитованной при японском штабе писательской братии, что-де «наш князь-маршал, похоже, принадлежит не к жёлтой, а к какой-то неизвестной серой расе».
Корреспондент незаметно и незамедлительно стал персоной нон грата, но реальности, да и общего настроения это не изменило.
Самому маршалу-главнокомандующему об этой выходке, конечно, исполнительно доложили.
Реагировать на подобное князь счёл ниже своего достоинства.
Ояма, которого в последнее время мучили дурные сны или вовсе не мучили по причине коротания ночей урывками в полудрёме, запершись в кабинете (для всех – корпеть над картами, разрабатывая планы на дальнейшее), на самом деле надолго встал перед зеркалом, придирчиво разглядывая своё отражение. Хмуро признав:
– В чём-то этот писака, пруссак, прав – из-за недосыпа лицо действительно приобрело неприятный оттенок.
Отойдя от зеркала, Ояма всё же склонился над картой Кореи и Маньчжурии, испещрённой стрелками направлений ударов, отступлений, значками расположений армий, исправно нанесёнными названиями-пунктами китайских поселений, ставшими ориентирами жестоких боёв и стычек. Впрочем, не столько планировал, сколько вспоминал.
К этой войне он приступал не без некоторой опаски в душе.
Россия. Гигантская империя, пусть и уступающая по некоторым позициям другим, особенно на Дальнем Востоке.
Европейская, а не какая там китайская, легко биваемая армия. И результаты первых боев, невзирая на изначально благоприятный для японской армии исход, это подтвердили.
Да, на Ялу русские показали полную тактическую беспомощность, но в то же время – почти самурайскую храбрость и стойкость: пулемётная часть, сражавшаяся до полного израсходования патронов, атака окружённого полка в штыки, позволившая выйти из окружения, – этих примеров оказалось достаточно, чтобы зауважать противника.
Впрочем, русские (их генералитет), наряду со стойкостью рядового, оказались сравнительно лёгким противником, которого можно переиграть стратегически и тактически. Это полностью подтвердилось в боях при Вафангоу, Ташичао и Симучене, где противник показал пассивность и несостоятельность. И уже к Ляояну маршал подошёл в полной уверенности в своих силах и силах своих войск. Даже полученные разведкой сведения о смене главнокомандующего его не поколебали.
Казалось, ещё немного, ещё усилие и, получив свой «Седан», русские сломаются. Тем более что Ноги довольно удачно наступал на Рёдзюн [36], сбив противника с передовых позиций и выйдя практически к самому городу.
Первый штурм крепости, надо признать, закончился неудачей, но это не особо повлияло на тогдашнее настроение Оямы. Но вот за последний месяц с небольшим русских словно кто-то подменил. Теперь у Ляояна, закрепившись на заранее подготовленных позициях, они сражались упорно и искусно, точно «красные дьяволы» при Секигахара [37].
Несколько дней армии Оямы атаковали обороняющиеся русские войска, стремясь охватить фланги, и даже достигли некоторых успехов, оттеснив противника ближе к городу. Как вдруг ситуация резко изменилась!
Отбив короткими, но сильными контратаками наступление против своего центра и правого фланга, коварный враг неожиданно атаковал позиции маршала Нодзу.
Первая японская армия, захватившая с боями Сыквантунь и ряд высот восточнее Ляояна, оказалась истощена. Вовремя перебросить резервы не получилось.
И все посыпалось.
Русские давили и давили. Их артиллерия, ещё в сражении при Ташичао перешедшая к стрельбе с закрытых позиций – неуязвимая для менее дальнобойных японских пушек, наносила огромные потери своим шрапнельным огнём. Русские пушки, уже получившие название «коса смерти», старательно его оправдывали. А пехота… эти здоровенные сибирские стрелки своими штыковыми атаками приводили в ужас простых японских пехотинцев.
Огромные потери заставили маршала отдать приказ на отступление. И только странная пассивность многочисленной русской кавалерии позволила отходить более-менее организованно.
Между тем несколько арьергардных сражений все же произошло, и жёсткая кавалерийская рубка тоже имела место быть. После чего Ояме пришлось особым распоряжением запретить такие бои. Теперь набеги русских казаков и конницы отражали только пулемётным и ружейным огнём – не всегда удачно, и несколько обозов врагу все же удалось разгромить. Хотя были опасения на гораздо большее – на массированные вылазки в тылы.
Ныне и вовсе складывалась очень неоднозначная и опасная ситуация.
Всегда полагаясь на собственную проницательность, Ояма обоснованно считал себя маршалом-стратегом, ведя партию по собственным правилам и разумению, порой даже входя в разлад с Токио… с особой подоплёкой входя в разлад с флотом.
Сейчас же ощущал себя не командующим армиями, не князем-аристократом, а будто обычным ремесленником, пусть и ремесленником войны.
Анализ обстановки показывал, что Квантун он мог теперь удержать лишь тактически, уже сейчас понимая, что недолго.
Русские взяли Ташичао и Инкоу, двигаются к Вафангоу, где позиция имеет слабость флангового обхода, а это означало угрозу тылу армии Ноги. Не непосредственную, но весьма вероятную.
Делая правильные выводы из всех известных фактов и тех слухов о флоте Того, все неудачи на сухопутном фронте могли привести к полному окружению 3-й армии на полуострове. А флот… очевидно, флот гарантировать снабжение или эвакуацию по морю не сможет.
Значит, надо отходить.
Значит, надо срочно отправить приказ Ноги, пусть прекращает бесплодные атаки и отходит к Пуланьдяню. Там узость – закрепившись на этих рубежах, можно ещё сохранить шанс удержаться на Квантуне.
Дальше все опять будет зависеть от того, насколько флот сможет удержать линии снабжения по морю.
Возможно, японской армии придётся даже отойти к Дагушаню – Тюренчену. Возможно. Но пока надо срочно отдать приказ генералу Ноги.
Стратегия закончилась. Началась тактика. Тактика отступления.
Разогнулась затёкшая спина… Взгляд маршала оторвался от карты, украдкой мазнул по зеркалу – своему тревожному отражению.
Ояма никогда, даже в годы порывистой юности, не мечтал стать поэтом, никогда (по крайней мере на слуху) не выстраивал трёхстишья хокку. Тем не менее, как истинный японец, верный традициям религии, он был убеждён, что все начинания сынов Ямато поддерживаются древними, мудрыми и безупречными богами. Теперь же был готов упрекнуть:
– Боги войны, насытившись нашими жертвами, вдруг оказались заняты собой, совсем забыв про нас.
