На первое занятие Несвицкий прибыл при параде, надев все ордена. Не чтоб похвастаться, а для того, чтоб избежать ненужных разговоров. Чему, мол, может научить юнец? Все волхвы, прилетевшие в Царицыно, годами были старше Николая, порой, значительно. А так увидят ордена, которые так просто не дают, проникнутся… Так все и вышло. Единственное – офицеры попросили рассказать, за что он получил награды, после чего зауважали.
Взвод волхвов Николай разбил на группы, во главе которых поставил Акчурина и князя Касаткина-Ростовского. У друзей имелся опыт проведения диверсий, вот пусть и делятся с коллегами. По плану, разработанному Николаем, волхвов натаскивали в разных дисциплинах: по взрывному делу и стрельбе, умению брать языков, снимать охрану и даже говорить по-славски. Сам Николай учил лишь проводить диверсии. Мино-взрывному делу обучал сапер, на стрельбище волхвов водил другой наставник, а язык преподавала пожилая дама из университета.
– Зачем нам этот славский? – пожаловался как-то Николаю молодой майор. – Язык сломаешь, пока все это выговоришь!
– Якуб Ахметович, расскажите, – Несвицкий глянул на Акчурина.
Татарин улыбнулся.
– В последнем рейде в тыл противника мы выдали себя за славов. Передвигались на машине и на блокпосте при въезде в город к нам прицепился лейтенант из националистов. Ткнул в меня пальцем и спросил: «Почему вот этот узкоглазый? Пусть скажет «паляниця!»
– А вы? – не удержался от вопроса жалобщик.
– Ну… – Акчурин почесал затылок.
– Подполковник дал ему уклончивый ответ, – сказал Несвицкий и повторил слова Акчурина на том посту. Волхвы захохотали. – В результате лейтенант едва его не застрелил. Пришлось вмешаться мне, я слово «паляница» знаю. Плюс подкрепил его оружием, направленным на лейтенанта. Однако не будь тогда в машине с нами подполковник Службы безопасности противника, агент Нововарягии, пришлось бы воевать. Задачу мы б не выполнили. Вот вам пример, когда, казалось бы, такой пустяк, как всего лишь слово, ставит под угрозу операцию. Понятно, что за считанные дни язык не выучить. Но знать пару десятков обиходных фраз и заучить их так, чтоб от зубов отскакивали, вполне возможно.
Из-за занятий Николаю пришлось уменьшить производство раствора на продажу. По утрам он чаровал свой автоклав, садился в внедорожник и мчал на полигон, где тренировал волхвов. Там приходилось самому летать, показывая диверсантам, как выполнять тот или иной прием, а после многократно повторять его с учеником. Порой он уставал настолько, что к вечеру хотелось только лечь и более не шевелиться. Но дома ждала Маша. Завидев на пороге дядю Колю, она бежала обниматься и требовала поиграть с ней и прочитать ей сказку. Не обижать же кроху? После того, как девочку укладывали спать, Несвицкий валился на диван и лежал там долго, почти не шевелясь.
– Зачем ты так себя изводишь? – спросила как-то раз его Марина. – И волхвов гоняешь так, что они едва живые. Наталка с Галкой жаловались: мужья домой приходят никакие.
– Хочу, чтоб они выжили, – ответил Николай. – Когда волхвов отправят на задания, они должны им показаться легче, чем учеба. Тогда у них получится нанести урон врагу, и возвратиться к женам.
– Выходит, будем наступать? – сощурилась Марина.
– Я этого не говорил, – попытался соскочить Несвицкий.
– И без того все знают, – хмыкнула супруга. – В Царицыно идет за эшелоном эшелон. Везут солдат, а с ними – танки и машины. Не успевают разгружать. Всем говорят, что это добровольцы из Варягии, которые сменяют воевавший прежде корпус. Но обратно эшелоны идут порожняком. В наш госпиталь завозят койки и лекарства, так было перед наступлением зимой.
– Это плохо, – скривился Николай. – Могут сообщить врагу, а тот начнет готовиться нас встретить. Потери будут больше.
– Не сообщат, – ответила Марина. – Их агентуры больше не осталось в городе, а наши лучше рот зашьют себе, чем скажут. Как к славам здесь относятся, ты сам прекрасно знаешь.
Несвицкий знал. Если имперцы к славам относились толерантно – да враг, но временно, а в принципе – родные люди, которые немного заблудились, то жители республики их ненавидели, что и понятно. Ты проживи годами под обстрелами, похорони погибших от прилетов друзей и близких… Нет, пленных здесь не били, не издевались над солдатами и офицерами и содержали их достойно. Но презирали, и это отношение к ним не скрывали. Несвицкий как-то видел: по улице идет колонна пленных под охраной, а вслед ей женщины плюют. И славы это видят. Такое хуже, чем удар прикладом…
Подумав, Николай с Мариной согласился и решил устроить волхвам выходной. Дед поддержал идею.
– Совсем ты загонял ребят, – сказал неодобрительно. – Пусть дух переведут.
– Сам как меня гонял? – сварливо отозвался Николай. – Помнишь?
– Испытывал тебя, – нисколько не смутился дед. – Несвицкий ли ты, или чужой мне человек. Ты проявил характер, волю, тем самым доказав свое происхождение.
– У других, что, нет характера и воли?
– Они другие – не такие, как у нас с тобой, – ответил адмирал. – Что ты не раз доказывал. Давай так, Коля. Устрой для волхвов вечер в госпитале, тем более что тот сейчас пустует. Пусть выпьют понемногу, потанцуют с дамами. Мне кажется, что возражать не будут.
– Еще как согласятся! – хмыкнул Николай.
Так все и сделали. Столы накрыли в зале, пригласили выступать ансамбль из музыкального театра – в Царицыно такой имелся. Играть и петь для волхвов из империи артисты сразу согласились и даже денег не хотели брать, но Несвицкий настоял – знал, сколько зарабатывают музыканты и певцы. У него же денег много, он даже оплатил банкет. Не разорится…
Весть о предстоящем вечере взбудоражила прекрасную часть госпиталя. Здесь помнили, как на таком из них два медика нашли себе мужей. Еще каких – имперских офицеров! Одна и вовсе охмурила князя. Речь шла не о Марине – их отношения с Несвицким случились раньше, а о Наталке и Борисе. Желающих пойти на вечер вызвалось немало. Николай лишь улыбался, слыша это от Марины. В Царицыно с другими волхвами приехали князь Горчаков и лейтенант Синицын. Он обещал их познакомить с красавицами? Пусть выбирают. Заодно и сдержит слово, которое он дал хорошенькой медсестре на встрече в госпитале.
Вечер начался душевно. Для начала ансамбль исполнил песню «Мы возвращаемся домой». В республике ее мгновенно разучили и пели часто. Получился своеобразный гимн текущего момента. Артистов просто искупали в аплодисментах. А дальше покатилось: тосты, песни, танцы. Марина пересела к Галке и Наташе и щебетала с ними, оставив мужа в одиночестве. И тут внезапно к Николаю подошла немолодая медсестра. Несвицкий знал ее наглядно: служит в детском отделении и появилась там недавно, прибыв с очищенных от славов территорий. В республике такое сплошь и рядом: кто-то уезжает в освобожденные поселки, другие же наоборот стремятся воротиться в город, где у них остались родственники, с которыми их разделила страшная война. Марина эту медсестру хвалила. Прекрасно дело знает (другую, впрочем, и не взяли бы) и деток любит.
– Николай Михайлович, – обратилась к нему женщина. – Мы могли б поговорить?
– Присаживайтесь, – Несвицкий указал на стул, оставленной Мариной.
– Желательно не здесь, – сказала медсестра, и Николай увидел, что она волнуется. – Разговор о личном. Вы извините, что подошла на вечере, но в последние недели вас встретить в госпитале невозможно.
– Пойдемте в кабинет, – кивнул Несвицкий.
Они спустились на второй этаж, где Николай открыл ключом дверь в выделенную ему комнату. Там предложил сесть медсестре, а сам устроился на стуле за столом.
– Я слушаю вас...
– Антонина Серафимовна, – сказала медсестра. – Для начала я покажу вам фотографию.
Достав из сумочки небольшую карточку, положила ее на стол. Николай всмотрелся. Снимок старый, черно-белый, с обмятыми углами, чуть выцветший, но четкий. Сфотографированы двое: имперский офицер и молодая женщина. Стоят, держась руки, и улыбаются фотографу. Офицера Николай узнал мгновенно – в Москве дед показал ему семейные альбомы. А женщина… Несвицкий посмотрел на собеседницу – похоже, что она. Годы не прошли бесследно – на лбу и возле глаз морщины, на вид лет сорок пять, а девушке на снимке чуть больше двадцати.
