а не срочники.
— У взрослых мужиков тоже семьи есть, — совершенно разумно заметил дядя Петя, поморщившись в ходе монолога на мое «типа западных частных военных компаний».
— Есть, — кивнул я. — И Родина о них позаботится. Одно дело когда пацанов необстрелянных, полгода траву красивших в горнило бросают, и совсем другое — когда человек полностью осознавая последствия поступает на сверхсрочную службу сам, получая реально качественную подготовку. Оно и социально-полезно, как ни странно — всегда есть люди с повышенным уровнем адреналина и личной отваги, и им гражданской жизнью жить уныло. Само собой, под одну гребенку всех мести не стоит, но какая-то часть из них от скуки начинает творить нехорошее, ломая жизни себе и другим, не имея возможности реализоваться наиболее полезным для Родины способом.
Здесь мы наконец-то добрались до подвала, и свет чьего-то фонарика осветил нам путь, заодно выхватив украшенный серо-красной «инсталляцией» кусок стены. А запах-то какой — на фоне аромата кровищи, мяса и содержимого кишок сгоревшее ВВ и легкая «подвальная» затхлость воспринимались словно Виталинины волосы. Сублимируя тошноту и желание свалить подальше, указал на «украшение»:
— Как материалисты, мы точно знаем, что с исчезновением наблюдателя объективная реальность не схлопывается в небытие, однако человек — существо крайне необычное, вмещающее в себя целую вселенную из набранного в ходе жизни опыта, знаний, навыков, привычек, социальных связей, мечтаний, надежд, стремлений и страхов. И вся эта вселенная под внешним воздействием выплескивается серо-красной кашкой, ничего интересного из себя не представляющей. Разве это не удивительно, дядь Петь?
— Писатель! — одобрительно буркнул он и участливо предложил. — Еще не поздно уйти.
— Подозреваете, что мы там увидим? — указал я на уже освобожденный от двери проход, который караулил КГБшник дядя Антон.
— Поездил по югам нашим, — поморщился он. — Насмотрелся.
— От реальности не спрячешься — как страусу не уподобляйся, а однажды она догонит и отвесит по выставленной жопе смачного пинка, — развел я руками, КГБшники гоготнули. — Сам в потаенные уголки Родины полез, значит и все там найденное нужно внимательно рассматривать и делать выводы.
Прошли в проем, попав в коридор чистый и электрифицированный. Над головой — трубы, а из второго слева от нас помещения доносился ругающийся на аварском языке голос товарища Умаханова, и предусмотрительно выучивший все местные диалекты волшебный мальчик начал переводить для дяди Пети:
— Что ты наделала, сука? Ты же всю республику опозорила! Что твой отец скажет? А братья? Они же тебя удавят, тварь!
Отвечал ему полный презрения ко всему на свете тихий женский голос:
— Это какой отец? Который меня ребенком изуродовал так, что я с мужем спать ненавижу? Шакалы вы все!
Заглянул в проем «немой» — на бетонном полу лицом вниз рядком лежали упакованные в наручники мужики в количестве трех человек. Контролировались задержанные тремя «дядями». Кроме них и натекших из-под бандитов лужиц крови (успели повоспитывать, получается) в помещении находился десяток рабочих мест для швей и куча всяческих тряпок. Освещение так себе, не берегут работницам глаза.
Тем временем к неизвестной девушке и Магомед-Салам Ильясовичу подключился еще один местный голос — этот незнакомый и жалобно-умоляющий:
— Не губи, отец, шайтан попутал. Эта сука во всем виновата — сама по аулам девок собирала, на приданое зарабатывать.
— Потрясающе удобно! — добавил я «от себя». — Все вешаем на шайтана и бабу.
Товарищ Умаханов брезгливо ответил:
— Ты шайтан и есть — знал же, что такие уважаемые гости едут, зачем Максуда торговать отправил?
— А вот и полностью утраченная чистота понимания, — вздохнул я.
— Местные особенности, — поморщившись, иронично поправил меня дядя Петя.
Заглянули в проход напротив — на застеленной грязной клеенкой потрескавшейся кушетке нервно курил бородатый мужик лет сорока, одетый в замызганный белый халат. Оценив набор инструментов, спросил контролирующего задержанного врача дядю Федора:
— Абортмахер?
— Хуже, — скривился тот и мягко меня послал. — Ты лучше к товарищу генералу иди, Сережа.
Торговля органами исключена — времена не те. Нет, почти уверен, что где-то кто-то практикует, но явно не в настолько удручающе антисанитарных условиях и не при помощи гинекологических по большей части инструментов.
В разговор аборигенов тем временем вторгся Судоплатов:
— Родственник?
— Не мой! — возопил проштрафившийся глава республики. — Павел Анатольевич, я верой и правдой…
— Знаю, — оборвал его дед. — Чей родственник-то?
— Да я их…
— Отвечай! — рявкнул Судоплатов.
— Брата моего троюродного племянник, — омертвев голосом, ответил товарищ Умаханов.
Заглянул в последнее «немое» помещение.
— А говорят в СССР наркомании нет! — нарочито-громко прокомментировал я уставленное характерно воняющими мешками помещение — здесь контролем занимался дядя Вадим, а из задержанных — двое пожилых, укутанных в платочки и черные длинные платья женщин.
Судя по выпотрошенным «Беломоринам» на столе — набивают старые добрые «косяки».
Судоплатов чертыхнулся и выглянул в коридор, неодобрительно подвигав на меня бровями.
— Охеренно комплексное предприятие, — заявил я ему. — И пошив, и наркоторговля, и хирургия — последняя зачем?
Дед сморщился так, словно клюковки зажевал, но до ответа снизошел:
— Девственность хирургическим путем восстанавливают.
— А не посещала ли моя Вилочка схожего специалиста? — не сдержал я комплексы.
— Не посещала! — рявкнул дед. — Успокойся уже!
Верю, потому что если не верить, плохо будет почти до невыносимости.
— Спокойствие и равновесие, товарищ генерал, — с улыбкой развел я руками и прошмыгнул мимо Судоплатова в самое интересное помещение.
Экспозиция: потный и бледный товарищ Умаханов стоит около потертого диванчика, на котором на максимально доступном им удалении сидят двое аборигенов — опустивший глаза в пол мужик в контрастирующем с бедненьким окружением импортном костюме и девушка в стандартно-черном местном прикиде лет двадцати, симпатичная и с монобровью — эта смотрит прямо на меня пустым взглядом, в котором явно прослеживается мысль «удавят — оно и к лучшему, мне здесь все равно надоело». У противоположной входу стены — десяток местных девчушек, самой старшей из которых лет пятнадцать, сидят кучкой, прижавшись друг к другу и тихонько подвывают. Их контролируют старательно держащие каменное лицо «дяди». Рядом с диваном, в позе «челом бью», мужик в халате и чалме. Судя по бубнимым под нос сурам — имам.
Подошел к девочкам и на местном спросил:
— Штаны шили?
— Отставить! — одернул меня дед.
Очень хочется дергаться, орать и шлепать товарища Умаханова по лысине, но авторитет генералов
