Самохин подошел к Жукову и положил перед ним одну из фотографий, вытащенную из пачки.
— Вот здесь, товарищ генерал армии, — потряс он фотографией. — Обратите внимание на это. Видите. Возле южного побережья Финского побережья… Вот здесь Ораниенбаум.
Вытащив из ящика стола лупу на длинной ручке, командующий склонился над столом. Увеличительное стекло открыло перед ним крайне странную картину. Со стороны моря в сторону Ораниенбаума протянулась обширная полоса абсолютно ровной поверхности, на первый взгляд, напоминавшей пашню. Здесь не было ни обрывистого берега, ни остатков разрушенных бомбами домов, ни развалин предприятий.
— Будто выжгли все, — вырвалось у него. — Выжженная, мать ее, земля. А это еще что такое?
Его взгляд остановился на другом фрагменте фотографии, который он самым внимательнейшим образом рассматривал в течении трех — четырех минут. После взял из пачки взял другую фотографию и вновь начал водить по ней лупой.
— Михаил Иванович, это корабль? — оторвавшись от фотографии, Жуков с недоумением посмотрел на генерал-майора Самохина. — Если это корабль, то какого черта он делает на берегу? Выбросился? Подбили?
В этот момент в приемной опять кто-то громко заговорил. Судя по густому басу и раздающемуся мату, за дверью находился командующий Балтийским флотом, вице-адмирал Трибуц. Через мгновение тот вошел.
— А вот сейчас мы и спросим у товарища вице-адмирала, — проговорил Жуков, вставая с места и направляясь к двери. — Не подскажите нам, товарищ вице-адмирал, что это за корабль тут сфотографирован? — с этим вопросом, он передал моряку фотографию.
— Это эсминец «Строгий», — ответил он, едва только взглянув на фотографию. — Вижу это авиаразведка постаралась. Посланные катера тоже только что вернулись с фотографиями… Честно говоря, товарищ командующий, я совсем ничего не понимаю.
В голосе всегда решительного и не знающего слова «нет» моряка слушалась явные нотки растерянности.
— Возле Оранинбаума творится что-то очень странное, — Трибуц подошел к столу и расстелил на его поверхности бумажный рулон, оказавшийся огромной фотографией. — Я приказал готовить к выходу линкор «Октябрьская революция» в сопровождении трех эсминцев…
Четыре головы наклонились над большим черно-белым полотном, над которым висела одинокая лампочка.
— Без всякого сомнения на фотографии запечатлен эсминец «Строгий», — Трибуц коснулся корабельного силуэта на фотографии. — Вчера в первой половине дня он должен был сопроводить три самоходные баржи с двумя батальонами морской пехоты, танковым взводом и артиллерийской батареей на Оранинбаумский плацдарм. Ближе к обеду в указанном районе резко испортились погодные условия. Потом пропала связь с караваном. Одновременно замолчали все радиопередатчики на плацдарме. Попытки восстановить связь предпринимались до поздней ночи… Едва утих шторм, и погода нормализовалась, были высланы два торпедных катера. Полученные фотографии перед вами… — вице-адмирал на какое-то мгновение замолчал, словно собираясь с духом. — Побережье на глубину до десяти километров перепахано. Там не осталось ни одного камня размером больше кулака. Песчаный берег здесь и здесь превратился в спекшуюся остекленевшую массу. Толстый слой сплошного стекла. Посмотрите на эсминец…
Трибуц перевернул лист, вытаскивая новую фотографию. Здесь боевой корабль снимали с довольно близкого расстояния. Были прекрасно видны многочисленные повреждения от попаданий из танковых орудий. Одно из орудий корабля выворочено с корнем. На палубе валялись непонятные ящики, густо оплетенные проводами.
— … Эсминец находится примерно в полукилометре от моря, — продолжал моряк, водя карандашом по фотографии. — Стоит ровно из-за того, что нижняя часть корпуса почти по самую ватерлинию погружена в землю. Создается впечатление, что он плыл… по земле… Иисус ходил по воде, как по земле. У нас же, товарищи, почти тоже самое.
После того, как он умолк, присутствующие с сопеньем и бормотанием продолжали изучать огромные фотографии. Жданов почти лег на стол, пытаясь рассмотреть корабль и поверхность земли рядом с ним. Лишь Жуков молча сидел и задумчиво смотрел куда-то в сторону.
— Как эсминец мог оказаться так далеко от моря? Это же не какой-то баркас, чтобы его можно было на руках перетащить. Взрывом выбросило? Тогда почему он на киле стоит ровно? Чертовщина какая-то, — буркнул командующий, скользнув глазами в верхний, «красный», угол кабинета, где когда-то стояли иконы. — И почему не видно людей? Где все? На плацдарме почти две дивизии наших бойцов, на эсминце и баржах больше двух тысяч моряков. Где все эти люди? Что на берегу обнаружили ваши моряки?
Жуков хлопнул по одной из фотографий и с вызовом уставился на вице-адмирала Трибуца.
— Я, товарищ генерал армии, запретил покидать торпедные катера, — ответил тот. — На берегу мог быть противник… Однако в ближайшее время к плацдарму выйдут боевые корабли балтийского флота. Планируется полноценная операция с привлечением двадцать четвертого и сорок четвертого истребительных авиационных полков. Под прикрытием корабельной артиллерии высадим два батальона морской пехоты. Думаю, спешить нельзя. Информации о ситуации на плацдарме у нас нет никакой. На берегу нас может ждать, что угодно — от танковой и артиллерийской засады и до полноценной минной полосы… Но ждать больше нельзя. Если немцы взяли Ораниенбаум, то уже к утру по Ленинграду и кораблям Балтийского флота на рейде начнет гвоздить немецкая артиллерия. Тогда город не удержать.
Остальные это понимали не хуже него. Ликвидация плацдарма грозила городу настоящей катастрофой. Противник сразу же сможет высвобожденные войска перебросить под Ленинград, тем самым еще более усилив давление на оборону городу. Одновременно будет полностью заперт, а затем утоплен Балтийский флот. Потеря флота сразу же лишает Ленинград всей крупнокалиберной артиллерии, среди которой насчитывались сто одно орудие крупного калибра с дальностью стрельбы двадцать восемь — сорок пять километров.
— Действуй, Владимир Филиппович, действуй. Привлеки всех, кого надо. Даю свое добро на все. Пока же объявляю полной готовность по всем подразделениям. Если Ораниенбаум пал, то в самое ближайшее время начнется новый штурм, — с тяжестью в голосе произнес Жуков. — Об этом нужно докладывать в Москву
Заложив руки за спину командующий несколько раз прошелся из угла в угол кабинета. Внезапно остановившись, он обернулся к присутствующим.
— Кстати, что у вас тут за катавасия с недавним авианалетом? В донесениях заявлено о восьми десятках сбитых бомбардировщиках противника. Тут, что зенитки на каждом здании стоят? У нас весь Западный фронт за неделю меньше сбил, а тут за один день почти сотню самолетов нащелкали. Приписками занимаемся, товарищи? — взъярился Жуков, наконец, найдя повод, чтобы излить накопившееся раздражение и злость. — Спятили окончательно? Орденов и медалей захотелось? Да? Понятно теперь, что здесь происходит! Разгильдяйство и дурость здесь происходят! Я-то понять не могу, что за чертовщина в Ленинграде твориться. Они тут награждают друг друга! Под трибунал захотели? Я вам устрою трибунал! Всем достанется! Развели тут анархию! Одни тут себе сбитые самолетики рисуют, другие эсминцы вместе со всей командой теряют!
Дав себе волю, Жуков орал, так что оконные стекла звенели. В приемной мгновенно стихли все посторонние звуки. Присутствующие, включая первого секретаря обкома Жданова, в этот момент напоминали больше каменные статуи, чем живых людей.
— Кто за этот ответит? Сегодня же создать комиссию по расследованию этого факта с представителями от всех родов войск! Чтобы задокументировали мне каждый сбитый самолет! Ясно⁈ Чтобы шильдик от каждого двигателя предъявили! Лично буду проверять! Не дай Бог обнаружу подлог, — Жуков с шумом втянул воздух и угрожающе окинул бешенным взглядом всех присутствующих. — На передовую пойдете, в роты рядовыми… Отъели тут в тылу рожи, что задницы, — взгляд его задержался на Жданове, который, действительно, был довольно тучен.
