— Так двигайся бодрее! Без рук тебе?.. Счас ноги будут! В сапогах причем!
— Сидорчук! — недовольно прикрикнул начальник. — Отставить разговоры!
— Есть, товарищ капитан, — откликнулся милиционер.
Мужик в дубленке тем часом, усиленно пыхтя, стал, залезать в автозак. Стоящий рядом сержант без церемоний подтолкнул задержанного:
— Шевели копытами!
А я краем правого глаза зацепил в дворовых сумерках темную «Волгу» ГАЗ-24 и смутно видневшиеся фигуры в салоне. Двое или трое, не скажу точно. Ясно было, что эти люди стараются быть в стороне, и в то же время они явно имеют отношение к происходящему… Это еще кто такие? Жулье? Врядли. Их бы менты мигом шуганули. Интересно. Запомним.
В фургон я бодро взлетел, не нуждаясь в подмоге, огляделся, насколько возможно.
Помещение, естественно, не освещалось и не отапливалось. Темно и стыло. Скамейки вдоль бортов, впрочем, я разглядел.
Тот что «с копытами» уже присел в углу. Сопя, поплотнее запахивался в дубленку и поглядывая на меня.
— Вот, молодой человек, — нравоучительно сказал он. — Таковы превратности судьбы! Вчера пан, сегодня пропал.
— А завтра?.. — пробормотал я, продолжая озираться.
— А завтра, надеюсь, снова пан! Садитесь, в ногах правды нет.
— В седалище тоже ее немного, — улыбнулся я.
— Ваша правда, юноша! — охотно отозвался этот тип. — Но я все-таки предпочту присесть.
Он чувствовал себя вполне уверенно, и я подумал, что уверенность эта не на пустом месте. Не впервый раз попадает в подобные ситуации. Персонаж, видно, из богемы, другими словами, «творческой интеллигенции», негласная индульгенция на порочные развлечения у него наверняка имеется. В виде членского билета Союза художников, кинематографистов, журналистов… А может и Союза писателей, кто знает.
Тем временем автозак начал наполняться задержанными. Многие из них спешили занять скамейки — ясно было, что всем сидячих мест не хватит. А когда в промерзлое нутро втолкнули двух девушек в роскошных норковых шубках, я узнал в них Наталью и ее подругу-блондинку.
— Руки убери, ментяра! — взвизгнула та.
— Поговори еще, лахудра! — послышалось в ответ.
— А ничё так девка, — гоготнул другой конвоир.
А девка действительно была «ничё». Даже в шубке, Наташа казалась принцессой посреди «апокалипсиса». Почему-то внутрянка автозака у меня вызывала такие ассоциации.
Я не столько увидел, сколько ощутил, как оживился в дубленке в углу.
— О-о! — подал он голос. — Никак нас решили разбавить дамским обществом? Ноев ковчег двадцатого века! Какое удачное решение!
Девушки на выходки старого ловеласа не обратили ни малейшего внимания, будто его и нет вовсе. Я негромко окликнул:
— Наташа!
— Ах, это вы, — обрадовалась она. — Можно с вами рядом постоять? Как в метро!
— Джентльмены могли бы и уступить дамам место, — вновь встрял престарелый волокита.
— Вот ты и уступай, — резонно выдали ему. — Ишь, растрынделся!
Тут поднялась бессмысленная свара, но что сержант, сунувшись в дверь, гаркнул:
— А ну тихо! Кто на пятнадцать суток захотел? Сейчас оформим!
— Стойте рядом, — шепнул я девицам. — Если что, держитесь за меня.
— Спасибо, — Наташа невидимо улыбнулась во тьме.
Не то, чтобы я строил планы на это знакомство. Мне захотелось по-человечески помочь этим дурам, по жизни вляпавшимся в дерьмо. Да вот Наташка-то вроде бы ведь и не дура! А все равно влетела сюда. Ну, кто бы спорил, деньги — большой стимул, на него сплошь и рядом и умные люди попадают…
Словом, я решил провести душеспасительную беседу, если получится. Поможет, не поможет — не знаю, но попробую.
Пока я так размышлял, наш «Ноев ковчег» тронулся, сперва ехал медленно, переваливаясь на снежных ухабах, затем побыстрее, затем повернул, и сразу почувствовался гул и ритм огромного города. Явно вырулили на Рязанский проспект.
По нему, впрочем, катили мы недолго. Плавно затормозив, фургон повернул влево, и после еще нескольких поворотов остановился, и водитель выключил мотор.
Прибыли в отделение милиции.
Тут события понеслись в темпе. Под матерные сержантские поощрения мы по одному выпрыгивали из автозака и спешили в помещение. Там, по крайней мере, было тепло. Хотя загнали нас в решетчатый КАЗ вместе с другими нарушителями — тремя алкашами, задержанными, как я понял, за домашний дебош. Двумя небритыми мужиками и косматой бабой, украшенной перламутровым фингалом под левым глазом. По их хриплым репликам, которые волей-неволей приходилось слышать, выяснилось, что налицо классический «любовный треугольник». Представьте себе! Вечные сюжеты воплощаются и на таком социальном уровне…
Мое писательское «Я» включилось как мотор от стартера. Можно ли сделать из этого рассказ? Да можно, конечно. Можно и повесть. Типа в пропитой марамойке случайный прохожий внезапно узнает девушку, в которую был влюблен в юности — и не то, что просто охи, вздохи, поцелуи, а потом все развеяло время, оставив в душе приятные элегии… Нет, то была страсть лютая, на разрыв души, в духе Кармен. Юноша до ожогов души понял, как женщина может тебя свести с ума, превратить тебя то в тряпку, то в зверя, понял, как можно убить и умереть от любви. А потом жизнь разлучила их. Его мотало по миру, по морям, океанам и материкам, он хотел, рвался, но не мог вернуться домой, все время что-то мешало, держало, и ему чудилось, что это судьба так странно играет с ним. Ну, а потом устал. Время победило любовь, она погасла, побежала какая-то другая жизнь, у него появились дети, а любовь к детям сильнее всего, она как прибой, день за днем вымывает все, что было прежде, старых друзей, женщин… Вот и у него так, и когда он наконец вернулся, ничего не осталось от прежней жизни, вся его жизнь в детях, в их будущем, в их счастье. И вдруг он натыкается на такую вот троицу грязных пьянчуг, которые скандалят, дерутся… И узнает ЕЕ! И он прекрасно понимает, почему два алкаша готовы поубивать друг друга из-за пьяной опухшей бабы. В ней даже сейчас есть это, необъяснимый отблеск космоса. Он это видит. Но от былых чувств не осталось ровно ничего. Даже сожаления. Все это прошлое. Как сон. И он проходит мимо трех люмпенов, уходит, не оглядываясь, только понимая, что в этой жизни есть что-то выше нашего понимания.
От неожиданной находки я слегка затоптался на месте, слегка толкнув соседей. Кое-кто с неудовольствием обернулся.
— Извините, — вежливо сказал я.
Нет, а сюжет-то ничего себе, а?.. Только не напечатают ведь. Да уж.
На этом мысли прервались, потому что сотрудники и отделения и опергруппы забегали, засуетились, через минуту прозвучала команда:
— Задержанных по одному в восьмой кабинет! Первый пошел!
Пожилой старшина залязгал замком камеры:
— Пошли, мазурики!
Первым вышмыгнул молодящийся типчик в элегантном английском твидовом пальто «Бен Шерман», вертляво засеменил в сторону кабинета. Старшина проводил его взглядом, полным отвращения. Вообще-то в СССР гомосексуализм был уголовно наказуем. В УК РСФСР — статья 121 (использовался термин «мужеложство»), насчет других республик не знаю. Но как я понимаю, правоприменение по этой статье отличалось крайней избирательностью. Иные представители могли всю жизнь жить припеваючи, зная, что над ними никогда гром не грянет. Может, и этот как раз такой, имеется над ним некая крыша…
Минут через пять этот содомит победно продефилировал на выход.
— Ну что? — крикнул ему кто-то.
— Свободен! — гнусным тенорком проблеял он.
— А чего, по сто двадцать первой не взяли за жопу? — загоготал кто-то.
— Не дождетесь!.. — отпарировал тот, и сразу несколько голосов заржали.
— Тихо! — прикрикнул старшина. — Следующий!..
Машина заработала. Наташу и ее товарку выдернули в числе первых и тоже отпустили скоро. Не нашли, видно, в их действиях никакого криминала. Так я и не прочел им мораль… Ладно, что ж теперь! На каждый чих не наздравствуешься.
Большинство задержанных отпускали, и они пробегали мимо нас на выход. Но некоторые не возвращались.
