— Глянь-кось, — блаженно сощурился Ванька-Кистень, в два глотка ополовинив доставшуюся порцию. — И господу помолился, и денег спроворил, и душу обжог! А главное все разом. — Ухватив жирный кусок мяса, уложил его на лепешку и принялся с наслаждением жевать, запивая дареным вином.
— Видать не часто вас царь так за верную службу награждает? — ухмыльнулся оказавшийся рядом Митька Лунь.
— Это точно, — ухмыльнулся бывший разбойник. — За прежние службы, меня только если дыбой могли пожаловать, а то сразу виселицей!
— Эх, хорошо, но мало! — мечтательно протянул кто-то из охотников.
— Ничто, — многозначительно заметил, хитро подмигнув товарищам Кистень. — Ближе к ночи найдем, чем добавить!
Пока шел молебен, мои мальчишки и их новые товарищи находились рядом со мной. Судя по всему, они успели отвыкнуть от долгих служб, но тут, как говорится, положение обязывает! Но едва все закончилось, настало время давно назревшего разговора.
— Значит так, Дмитрий, — без обиняков обратился я к сыну, как только мы вернулись во дворец. — В этот поход я вас с Петькой не возьму!
— Но почему?! — воскликнул царевич, уже примирявший в своих мечтах на себя шляпу флибустьера и грозы Южных морей.
В принципе, тут я был сам виноват. Имел глупость рассказать мальчишкам про серебряные и золотые караваны, идущие в Испанию из Америки, и как их ловко грабят всяческие корсары и буканьеры. В сущности, ничего не придумал, а вольно пересказал своему отпрыску «Одиссею капитана Блада», стараясь лишь не допускать явных анахронизмов. Все-таки, до восстания Монмута еще лет пятьдесят, если я, конечно, ничего не путаю.[2]
— Потому что я так сказал! Дело это опасное и рисковать никак нельзя. Если со мной что-нибудь случится, ты должен уцелеть и унаследовать мою корону и трон. И не только в Москве. Поэтому остаешься здесь и точка! Приглядывать за тобой будут фон Гершов и Михальский. Слушаться их как меня, понял?
— Да, государь, — опустил голову Митька.
— Кстати, всех касается! — строго посмотрел я на остальных воспитанников нашего детдома.
То есть, Николку Рожкова и его названных братьев с сестрой, усыновленных Михаилом. Теперь они составляют свиту моего сына. Этим возражать и в голову не пришло, что никак нельзя сказать о Петьке. Судя по упрямому выражению на лице этого мелкого прохиндея, он уже что-то задумал.
— Если вашему величеству будет благоугодно выслушать мой совет, — негромко заметил, наблюдавший за этой сценой Корнилий, — то вам не следует отправляться в эту экспедицию.
— И ты, Брут? — вздохнул я в ответ.
— Я не обсуждаю ваше решение, но, черт возьми, зачем вам заниматься этим лично?
— Если не я, то кто?
— Мне кажется, что Петерсон справился бы не хуже.
— Скажи, ты знаешь, кем был Ян, до того как поступил ко мне на службу?
— Полагаю, моряком. А что?
— В том-то и дело, простым моряком. Он никогда не воевал, если не считать схватки с Юленшерной, когда он потерял «Благочестивую Марту». Абордаж, пушечные залпы это все не его стихия.
— Но, кажется, он недурно управлял «Святой Еленой» в бою?
— Разве? — с иронией посмотрел я на своего телохранителя.
— Ну, да, — вынужден был признать литвин. — Командовали кораблем вы, но ведь он и его люди управляли парусами!
— Вот именно. Мы с ним дополняем друг друга. И один без другого ничто!
— Ну не знаю. Если мы потеряем галеас, это будет неприятность, если вас — катастрофа.
— Вот поэтому ты и останешься с царевичем. Если со мной что-то случится, вы с фон Гершовым должны отвезти его в столицу и посадить на престол.
— Вы полагаете, двум чужеземцам это под силу?
— Я полагаю, что Вельяминов крепко держит Москву. Втроем вы справитесь.
— Не самый подходящий момент для подобного разговора, государь, но почему вы так уверены в Вельяминове?
— О чем ты?
— Разве он не предал в свое время Годунова? А ведь они родственники.
— Перестань! Никита мне верен!
— Пока вы живы, да, но будет ли он верен вашему сыну?
— Почему ты сомневаешься в нём?
— Потому что царевич Дмитрий, в отличие от вашего величества, ни при каких обстоятельствах не станет жениться на княгине Щербатовой. И соответственно, боярин Вельяминов в таком случае не сможет стать братом царицы.
— Черт, — помрачнел я. — Умеешь ты настроение испортить.
— Мой долг говорить вам правду, невзирая на последствия, государь.
— Твой долг, генерал Михальский, выполнять приказы твоего государя. Готовь ертаул, и пройдись до Эски-Кырым — Старого Крыма, он тут неподалеку. И, конечно же, не забывай о безопасности наследника. Что же до остального, то запомни — Никита без меня или Митьки — никто. Его сожрут сразу. А вот если вы втроем не передерётесь между собой, аки псы голодные, то вполне можете справиться. Понимаешь о чем я?
— Да, ваше величество. — Не знаю, насколько мои слова успокоили подозрительность телохранителя, но больше возражать он не стал. И то хлеб.
— И вообще, не загоняйся, а то еще, чего доброго, беду накликаешь. Да, на войне бывает, убивают. Но пока меня бог миловал. Глядишь, и в этот раз все обойдется. Так что самое большее через две недели ждите меня. И чтобы за это время перебросили в Кафу еще хоть тысячу-другую доброго войска. Приказы я давно отправил, пусть тянут казаков с Волги. Пусть хоть родят, хоть из-под земли вынут!
— Государь, быть может, стоит поискать наемников среди черкесов, тут до них рукой подать. — Осторожно осведомился Корнилий.
— Это хорошая мысль. Действуй-злодействуй. Предлагай и покровительство наше, и службу, а коли им того не надо, просто найми на время. Деньги есть, чего их держать? Солить что ли?
— Как прикажете.
— Обо всем остальном будем думать, когда в Москву вернемся. И все на этом! Утром выходим в море! И проследи сегодня, чтобы никто не упился.
Если уж царский корабль, оказалось, снарядить не таким простым делом, то Панин едва не с ног сбился, пока подготовил выделенные ему галеры. Часть забот, конечно, взяли на себя капитан Селиверстов и есаул Татаринов, но и Федору досталось столько, что ему в последние сутки перед выходом не то что поспать, присесть не всегда время находилось.
Первым делом требовалось набрать людей. Все же в полку его после осады и похода в Крым оставалась едва треть от тех, кого он привел в Азов. А ведь времени прошло всего ничего!
Прошерстив ряды освобожденных пленников и взятых по приказу царя в службу бывших каторжных гребцов, он разом восстановил численность охотников до восьмисот бойцов и распределил их на восемь галер. Начальных людей назначил из числа отличившихся в бою, невзирая на происхождение и прошлые грехи.
Татаринов со своими казаками на трех фелюгах — это еще почти две сотни бойцов. Также на каждом корабле имелось матросы-греки для управления парусами и прочей службы и перешедшие еще после Азовской битвы на сторону русских арнауты под началом Кирилла Габжилы. Последних взяли в качестве проводников и переводчиков. К ним с последним караваном прибыло подкрепление — еще больше пяти десятков бойцов, так что всего под началом Панина оказалась целая сотня балканских христиан-головорезов, хорошо знакомых с морем.
Кроме того, на каждой из галер остались гребцы, которые тоже получили оружие, правда, большей частью холодное — ножи, топоры, тесаки, чеканы и прочие колюще-режущие приспособления для смертоубийства. Но особо на них рассчитывать Федор пока не собирался. «Главное, пусть работают на веслах, а там поглядим».
А вот попытка выпросить у фон Гершова солдат, вооруженных новейшими фузеями со штыками не удалась. Барон без обиняков заявил Панину, что людей у него и без того мало, а дел много. Впрочем, и без них отряд получился вполне приличным — под две тысячи человек.
Убедившись, что людей в достатке, оружие у них в порядке, огнеприпасов в избытке, галеры исправны, не дают течи и снабжены всем необходимым для двухнедельного рейда, он смог, наконец, толком обдумать план похода, и собрал для этого своих соратников.
