Зато самое здание больницы успели достроить — двенадцать этажей, все возможные отделения и сотни сотрудников спецов ещё советской закалки. Ах да, вторым достроенным зданием оказался двухэтажный морг... ходили слухи, что дельцы из БСМП смывали в речушку использованный формалин. И эти слухи, судя по цвету воды в водохранилище, мягко скажем смахивали на правду. Что, впрочем, не мешало купаться на «пляже» местным жителям... бывшему владельцу тела — тоже.
Саня поёжился при этой мысли и зашёл в тамбур.
Скрипнула дверь.
Пахнуло нафталинном. И смесью кучи лекарств.
На «ресепшене», коим оказался небольшой ободранный стол, сидела бабуля в желтоватом халате (белом по умолчании, но не выдержавшем 100500 стирок хозяйственным мылом). Бабулька разложила на столешнице газетёнку, большую кружку с чаем и горку семечек.
Вещал радиоприёмник, установленный рядом с телефоном.
Передавали, что прошли первые всенародные выборы главы государства в России и Борис Ельцин избран Президентом РСФСР.
Охренеть себе новости с утра пораньше.
— Ой-ой-ой... — запричитали бабка. — Алкаша во власть пустили. Теперь страну такую пропьёт.
Саня уже собирался пройти мимо, но бабулька завидела Пельменя, высыпала семечки на газетку, отряхнула руки.
— Куда? Стоять, молодой человек! У нас не проходной двор.
Пельмень остановился, думал ответить. А потом понял — хрен его знает куда. Он то понятия не имеет, где пацанёнок лежит.
— К другану, бабуль, Сёма звать, — сказал Пельмень. — Мелкий такой, тощий. С травмой поступил — под замес попал... Фамилия Тимофеев. Где то в вашей больничке отдыхает.
Бабулька прищурилась — понятное дело че за Сёма не припомнила, поди таких целых 12 этажей молодцев. И каждый второй под замес попал. Время такое началось — неспокойное.
— Сегодня не приемный день. В понедельник приходи.
— Мне бы пройти бабуль, можно же исключения сделать? Договоримся.
— Исключения... — бабуля фыркнула. — Этому исключение сделай, тому. А кто ж будет без исключений жить?
— Я ж хрен его знает, бабуль, — ответил Пельмень. — Много без исключений не наживешь.
— Вон доделались исключений, что алкаш теперь управляет страной. Ему бы вместо красной кнопки рюмку... эх! — она махнула рукой: пропади оно все пропадом. Союз развалили. — Пятьдесят копеек давай.
— Чего? — приподнял бровь Саня.
— Пятьдесят копеек и зайдёшь. Без записи, — бабулька подломала ладонью по журналу, куда видать записывала посетителей в приемные дни. — Ну или приходи в понедельник к своему Тимофееву.
— Ясно, — Саня пожал плечами.
Похлопал по карманам — свезло, что соседка сдачу после похода на базар отсыпала. Там чуть меньше рубля как раз осталось.
Достал горстку мелочи, отсчитал 50 копеек, сунул бабке. Интересные, конечно, у старой суждения — про исключения в смысле. Делать их не надо, а бабки все равно давай. Ну ну.
Бабуля — раз и денюжку себе в карман медицинского халата смела за милу душу.
— Как там твоего сорванца зовут? Напомни.
— Сёма Тимофеев. С сотрясом.
— Понятно, невралгия.
Бабка сняла трубку с телефонного аппарата, поднесла к уху, взглянула на лежащий на столе под стеклом списочек с номерами телефонов отделений. И набрала короткий внутренний номер.
— Аркадий Степаныч!
Говорила бабка с такой важностью, как будто звонила как минимум заведующему, а то и главврачу.
— У тебя лежит некий молодой человек Семён Тимофеев, на днях с сотрясением поступил?
Выслушала, что ей ответят. Положила трубку.
— Идите, молодой человек, вас ждут — двенадцатый этаж, как я и сказала он в невралгии, — с важным видом и чувством собственной значимости сказала она.
Глава 16
«На победу Перестройки
Горби массы собирает.
Между массами и Горби
гордо реет Боря вестник,
черной мельнице подобный.
То в мешке с моста бросаясь,
то стрелой летя на Запад,
он мычит...И массы
слышат радость в смелом рыке Бори.
В этом рыке — жажда власти.
Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе
слышат массы в рыке-мыке Бори...».
Песня о Боре Вестнике.
Пельмень думал подняться по лестнице — че нет то? Калории надо сжигать в большом количестве, а за такой подъем уйдёт сотня калорий как минимум. Но потом смекнул, что Аркадий Степаныч не станет его ждать. Ну и поехал на лифте.
Зашёл в небольшой закуток, где располагались два лифта, оба грузовых. Вызвал.
Оба сразу — какой первым приедет.
Лифты в больничке, что понятно были старого советского образца — с обитыми деревом кабинами. Пожжеными и истертыми кнопками.
Пельмень зашёл в кабину, повернувшись боком, нажал двенадцатый этаж и дверцы затарахтели, закрываясь. Там, в будущем, таких вот лифтов почти не осталось — после тридцатилетнего срока эксплуатации их заменяли на новые кабины. А здесь они как бы ещё новенькие, правда также дребезжат и тарахтят. Но надёжные, что куда главнее внешнего лоска.
Кабина поднялась на двенадцатый этаж, на котором размешалось отделение невралгии. И не успели двери расползтись, как в проёме вырос тот самый Аркадий Степаныч. Мужичок лет пятидесяти, крепкий, но пузатый — настолько, что медицинский халат не застёгивался на животе. Правда на самом халате, по желтизне не уступавшем халату бабки с первого этажа, пуговицы отсутствовали в принципе — а в местах пуговиц просто торчали нитки.
— Здравствуйте, вы к Семушке? — улыбнулся санитар.
Пельмень отрывисто кивнул. Интересно этому надо бабки давать? Так то ещё по мелочи осталось.
Но нет Аркадий Степаныч лишнего не попросил. Видать в доле с бабкой.
— Вам же в двадцать третью палату к Ярмолову? — уточнил санитар.
Саня замялся — ну наверное ж. Хотел ответить, что пришёл к Тимофееву, но не успел — опередили.
— Да, ему в двадцать третью! — раздался из-за спины знакомый ангельский голосок.
Зоя, блин!
Какого лешего она делает здесь?
Тоже по башке получила?
Девка выглянула из-за плеча в своих огромных увеличительных очках. Расплылась в улыбке и скривила для Пельменя личико, корча одну ей понятную гримасу.
Аркадий Степаныч посмотрел на Зою, на Пельменя, сначала напрягся, а потом облегченно вздохнул. Посещение то по выходным официально закрыто, но слава богу подростки знакомы, а значит не будет жалоб и разборок. Проблемы то никому не нужны.
— Соизволил он видите ли друга в больнице навестить. Ты бы ещё на выписку пришёл! Пф... Если что, то это — местный хулиган, доктор! Вот из-за него Семушка в больницу попал.
Зоя протиснулась в кабину и нажала на первый этаж.
— Я, Пельмененко, между прочим, уже второй раз его навещаю! А это на секундочку твой друг, а не мой!!
Дверцы сомкнулись и лифт уехал.
— Аривидерчи, — бросила напоследок Зоя.
Пельмень облегченно выдохнул — от девки можно ожидать, что угодно. Вопрос — что она делает здесь? И на хрена к Семе пришла? Зоя его вообще знает в принципе, если че так.
Впрочем, долго ломать голову Саня не стал.
Аркадий Степаныч проводил его до искомой палаты. По пути Пельмень обратил внимание, что в больнице «перегруз» — мест в палатах для всех не хватало и несколько человек расположились на каталках вдоль стен в коридоре.
— Проходите, только ноги тщательно вытрите, — санитар указал на серого цвета тряпицу у входа в палату за номером двадцать три.
Саня ноги вытер.
И зашёл.
Сёма лежал на больничной койке, один одинёшенек в целой палате — ещё три койки пустовали. Странно учитывая, что несколько человек не имели своей палаты и лежали в коридоре, но «Д» — демократия, и животворящая сила русского рубля. Не трудно догадаться, что папа Сёмы дал на лапу заведующему невралгией, чтобы сынка поместили в особые условия.
Малой занимался, тем что наматывал сопли на кулак, а заодно стрелял козюльками по стойке с капельницей. Другими словами — сходил с ума от скуки. Понятно, что ни телевизора, ни другого способа развлечься в палате не имелось.
