Если кто из нашей компании и мог замышлять против меня, так это он. Мы друг друга взаимно недолюбливали, и секретом это не являлось. Так что если Жак и его дружки намеревались склонить кого-то на свою сторону, то только его.
— Мой хорошо, масса, — сказал Обонга. — Родина вспоминай.
Я покосился на Робера. Что это он ему такого наплёл про его Родину? Буканьер будто прочитал мои мысли.
— Я же в Африке бывал, — улыбнулся щеголеватый буканьер. — На слонов охотились.
Так я тебе и поверил, ага. За чёрными, тощими и беспомощными слонами.
— Моя раньше думай, бели народ человеки ест, — посмеялся Обонга.
Я коротко хмыкнул, и ниггер продолжил.
— Много человеки большой лодка загоняй, раз загоняй, два загоняй, — сказал Обонга. — Моя думай ваш земля голод. А потом и моя большой лодка загоняй...
Негр помрачнел, вспоминая пережитый ужас. Робер хитро улыбался, тоже, видимо, вспоминая свои африканские приключения. Я же представил, каково это, находиться несколько месяцев в душном и тесном трюме, в нечеловеческих условиях, фактически друг у друга на головах. Мне стало немного дурно от одной только мысли.
— Масса плантация воевай будет, Обонга тоже воевай будет, — ниггер воинственно потряс мушкетом, будто дубиной.
— Так держать. Молодец, Обонга, — подбодрил его я и отошёл.
Мои опасения немного рассеялись. Обонга хоть и был ленивым тупым негритосом, но всё равно оставался нашим негритосом. Да и оба брата будут только рады отомстить за всё пережитое на плантации. Спины у них, конечно, давно зажили, но шрамы и клеймо останутся на всю жизнь безмолвным напоминанием.
Впереди, за опушкой леса, уже показались поля сахарного тростника. Мы подходили к плантации немного с другой стороны, не там, покуда мы убегали, но я узнавал эти места, виденные сотни раз.
— Стойте, — сказал я, пока Рябому не взбрело в голову выйти из леса прямиком к охране.
Мы остановились на опушке, под защитой деревьев, в благословенной тени. Безжалостное карибское солнце было ещё высоко, на полях кипела работа. Негры убирали урожай под пристальным взором вооружённых надсмотрщиков. Я почувствовал, как сами собой сжались мои кулаки и заскрипели зубы.
Рабы теперь вкалывали с кандалами на ногах.
Шон выплюнул какое-то ирландское ругательство, сорвал мушкет с плеча и взвёл курок, целясь в ближайшего из надсмотрщиков, но я тут же схватил его за руку.
— Имей терпение, мой друг, — скрепя сердце, произнёс я. — Привал до вечера. Только чуть назад в лес отойдём, на всякий случай.
— Некогда нам тут рассиживать, — снова начал свою шарманку Рябой.
— Прекращай ныть, успеем, — сказал я.
Мы отошли обратно в лес, не слишком далеко, просто чтобы с полей нас не было видно. Подходящая полянка нашлась почти сразу, и мы уселись на земле под деревьями. Я низко надвинул шляпу на глаза, намереваясь отдохнуть.
— До заката ждём. Потом сразу же выступаем. Проверьте оружие, — сказал я.
Я думал немного поспать, но сон не шёл. Вместо этого в голову лезла всякая дрянь. Воспоминания о проведённых на плантации днях, надменные ухмылки надсмотрщиков, лязг цепей, щёлканье кнута. Засохшие брызги крови на деревянных колодках, душная, спёртая вонь рабского барака. Лопающиеся мозоли, солёный пот, разъедающий кожу. Вкус похлёбки, тяжесть мотыги. Больше всего на свете я боялся открыть глаза и обнаружить, что всё мне привиделось в горячечном бреду, и я на самом деле до сих пор нахожусь в бараке, на своём угловом месте, где через небольшую щель поддувает свежий ветер.
Зато теперь я точно знал: никакой пощады не будет. Эти люди не заслуживают милосердия. Каждое новое всплывающее воспоминание наполняло меня решимостью довести дело до конца. Наверное, именно в этот момент остатки гуманности и цивилизованности покинули меня.
Рядом раздавались ритмичные шорохи. Шон, тихонько напевая какую-то ирландскую песню, точил нож, раз за разом проверяя его остроту ногтем. Эмильен гладил собаку, калачиком свернувшуюся у его ног. Муванга бродил по поляне, не находя себе места, его брат хищно поглядывал в сторону опушки. Негры тоже предвкушали грядущую битву, хотя я понимал, что особой пользы от них не будет. Жак, Робер и Жорж лежали на траве, так же низко надвинув кожаные шляпы. Этим троим я не доверял, но не сомневался, что ради обещанной добычи они тоже будут сражаться.
Я пытался припомнить, сколько охраны вообще присутствует на плантации, но в любом случае выходило, что их там больше, чем нас. Поэтому мы могли рассчитывать только на эффект внезапности, нашу отвагу и помощь изнутри, от освобождённых рабов. Люди дерутся гораздо отчаяннее, когда знают, за что сражаются, а мы точно знали, за что.
Поганое, томительное ожидание заставляло сомневаться во всём, раз за разом продумывая план сражения, которое всё равно пойдёт не по плану. В моём воображении всё шло как по маслу: подкрасться к воротам в темноте, снять часового, освободить рабов, подпереть чем-нибудь двери казарм и снова поджечь их. В общем, примерно повторить схему нашего побега, только наоборот. Вот только я прекрасно понимал, что среди нас нет ни Солида Снейка, ни казаков-пластунов, и бесшумного проникновения не получится, тем более, проникновения аж восьми человек.
Поэтому в какой-то момент нужно будет действовать по ситуации, а это всегда ненадёжно. Оттого я и сомневался в каждой детали.
Солнце начинало заходить, и скоро рабов поведут обратно в бараки, готовиться к следующему бесконечно долгому дню. Я подождал, пока багровый диск скроется за деревьями, затем встал, разминая затёкшие от долгой неподвижности мускулы, оглядел свою команду по спасению мира. Пора было идти на дело.
Я растолкал спящих, проверил своё снаряжение ещё раз. Мушкет и пистоль заряжены, порох абсолютно сухой, нож свободно выходит из ножен.
— Выходим, — приказал я. — Пора.
Глава 35
Рабов уводили с полей, и я даже с опушки слышал лязг цепей. Больше я не нервничал, на смену беспокойству пришла холодная и расчётливая злоба, которая только усиливалась с каждым мгновением.
Опустились короткие сумерки, ворота плантации закрылись изнутри. Нашу затею облегчало то, что охрана почти не следила за тем, что происходит снаружи, а приглядывала за тем, что происходит внутри.
Низко пригибаясь, мы вывалились из леса и поспешили к воротам. Знакомые пейзажи только усиливали решимость. Жаль, нельзя было поджечь поля тростника, я бы с огромным удовольствием спалил их дотла, но, похоже, придётся ограничиться усадьбой.
Я шёл первым, стараясь двигаться как можно незаметнее, аккуратно переступая с носка на пятку, но это всё было совершенно бесполезно. Собаку, которая могла гавкнуть или зарычать, на всякий случай оставили в лесу, но восемь человек всё равно издавали достаточно много шума. Охотники-то могли двигаться тихо, это входит в привычку, а вот остальные... Шон громко пыхтел, Муванга при каждом шаге чем-то лязгал. А останавливаться и делать им внушение было уже поздновато. Можно было только обернуться, сделать страшные глаза и шикнуть на обоих, что я и проделал. Не помогло.
Но до частокола мы добрались незамеченными, и тут же рассредоточились вдоль забора, укрываясь в его тени. Можно было бы перелезть, но был велик риск нарваться на патрульного, который обязательно поднимет шум, и я решил действовать в наглую. Я начал пробираться к воротам. К тем самым, из которых мы бежали не так давно.
— Тихонько... За мной, — шепнул я.
Я пошёл как можно тише, крадучись, медленно приближаясь к запертым воротам. С той стороны послышались какие-то шорохи, чирканье. Я замер, как вкопанный, жестом приказывая остальным сделать то же самое. Через несколько секунд чирканье прекратилось, а с той стороны потянуло крепким табачным дымом. Грубое нарушение устава гарнизонной и караульной службы, вообще-то, подумалось мне. Но если охранник мог позволить себе раскурить трубочку на посту, то значит, внутри всё спокойно.
