Подражая Тропинину он завернул в лепешку кусок мяса с зеленью и откусил.
— Разве против? — жуя продолжил капитан. — Я только рад буду ещё разок на «Онисиме» выйти.
— У нас есть баркас, — предложил Кузьма.
Новенький баркас мы держали для местных сообщений. Но отправлять в такую даль судно без палубы (лишь на носу и корме были устроены небольшие закрытые «чердаки») я бы не решился. Да и оставлять город совсем без плавсредств не хотелось бы.
— Тысяча с лишком верст, — словно прочитав мои мысли, возразил Тропинин.
— Сдюжит и тысячу, — Березин отмахнулся. — Крепенький он. На нём хоть куда.
— И сколько туда народу поместится? — не отставал Лёшка. — Человек двадцать?
— Можно и сорок вместить, мудрёнть, — сказал корабельщик. — Дело-то не хитрое.
Он пожал плечами и принялся освобождать кусок рыбы от кости.
— Так ведь нам не на тот бережок прокатиться, — сказал я. — Припас нужно взять, оружие. Неизвестно, кто нас там встретит? Может, испанцы раньше успели.
— И что, с гишпанцами будешь драться, мудрёнть? — не поверил Березин.
— Дело-то нехитрое, — чуть ли не хором произнесли мы с Тропининвм.
Все рассмеялись. Но на самом деле Березин сомневался не зря. Испанцы, конечно, были уже не те, что лет сто тому назад. То есть, белого человека, скажем, не резали сразу, если он не мог прочестьAve Maria, Pater noster или хотя бы Credo. Но и на дружескую пирушку нам рассчитывать не стоило.
— Завтра перегонишь «Онисима» к верфи, вытащим на берег, посмотрим, — сказал Березин Окуневу. — Тогда и скажу точно, сколько чего потребуется.
— Лады.
На том и порешили.
Немедленно выйти, конечно, не получилось. Дело вышло куда серьезнее, чем предполагал даже Окунев. Наши корабельщики только в затылках чесали, осматривая изъеденную обшивку, проржавевший крепёж и гнилые шпангоуты. Но, вздохнув, в который раз взялись латать легенду фронтира. На помощь им отправилась чуть ли не половина города. Побросали достройку домов, огородничество, рыбалку, торговлю с индейцами. Окунев суетился больше всех, бегая вокруг корабля, как наседка. Раньше капитан ничего не хотел слушать о списании ветерана, обижался, когда речь заходила о замене, и вот теперь его упрямство вознаградилось.
— Прав я был, послужит ещё кораблик! — довольно бормотал Окунев.
— Послужит, мудрёнть, — соглашался Березин. — Если по уму всё делать. Нужны блоки, медные шкивы, пакля, смола, скобы, гвозди. А так, чего ж, дело-то нехитрое.
Моя спина вновь расплачивалась за срочность. Таясь от Тропинина я завозил на верфь нужное снаряжение. Зато с народом проблем не возникло. Людей даже пришлось отбирать из многочисленных охотников. Засиделись парни на одном месте, застоялась кровушка молодецкая.
Тропинин, понятно, решил идти в Калифорнию одним из первых. Тем более и узнал он о походе раньше других. К кирпичному производству Лёшка охладел также быстро, как до этого им загорелся.
— Там всё на мази, — заверил он. — Кирпичи пекутся как горячие пирожки. Знай, укладывай. А для меня высадка в Калифорнии — это мечта.
— Я думал, твоя мечта — Индия., — не без сарказма заметил я.
— Дай только срок, доберёмся и до Индии.
Затем на корабль попросился Расстрига. Его бригада возвела больше половины наших построек, и терять такого прораба совсем не хотелось. Но, с другой стороны, и отказывать нужным людям в их маленьких просьбах я не привык.
— Ребята справятся сами, — успокоил меня Расстрига. — А мне уж больно любопытно поглядеть на далёкие дали. Для того ведь и пошёл сюда.
А когда в поход засобирался Комков, у меня опустились руки.
— Ну, хоть ты-то останься! — взмолился я. — Кому-то надо за всем присматривать.
— Нет уж, — ухмыльнулся Комков. — Вместе из Охотска выходили, вместе до конца дойдём. Там ведь он, твой край света? Вот посмотрю что да как, помогу обустроиться, тогда и вернусь.
В общем, люди набивались в старенький галиот, как в утренний автобус. Зато это были лучшие люди, можно сказать, гвардия нашего завоевания. Разумеется, Анчо, Чиж, Тёма и Ватагин даже не спрашивали разрешения, а просто собирали вещи и грузились на обновленный кораблик. Из старых туземных соратников в городе решил остаться только Ты Налей с дюжиной коряков. На их плечи и легла теперь оборона Виктории.
Наконец, ближе к концу лета всё было готово к отплытию. Мне вдруг захотелось произнести пламенную речь, объявить о великом походе, что даст начало новой эре в освоении земель. Но промышленникам было плевать на речи, а туземцы тем более не нуждались в дешёвом политическом пафосе.
Так что речь пришлось прочесть про себя, точно молитву перед сном. И представить бурные и продолжительные аплодисменты. Наступил очередной момент истины. Мы столбили южные рубежи колоний. Земли, за которые наверняка предстоит сражаться со многими претендентами.
Глава четырнадцатая. Such a lovely place…
Глава четырнадцатая. Such a lovely place…
Долгое плавание позволило нам всем отоспаться, после чего, мало-помалу, возобновились старые споры с Тропининым. Наверное, всё это от скуки. Пока мы занимались строительством города, разговоры о политике как-то сами собой угасли. Но на корабле занятий не находилось. А быть может, рецидиву мы обязаны походом на Калифорнию — этой извечной боли всякого русского любителя истории.
Лёшка не оставлял попыток убедить меня в своей правоте. С миссионерским пламенем в глазах взывал к национальным чувствам, к патриотизму. Но он явно нажимал не на те кнопки. Я по прежнему не видел в патриотизме ничего привлекательного, тем паче, что под этим соусом мне всю жизнь постоянно пытались всучить верноподданичество. Не брезгуя никакими приёмами.
Целые институты разных стран разрабатывали национальную идею, будто средство от перхоти. Но это ещё полбеды. Гораздо хуже, когда эта синтезированная идея возбуждает чувство национального унижения. Причём унижение это странным образом соседствует с идеей превосходства и национальной мощи. Как бы мы самые сильные, но вот нас все обижают.
Логики в этом я не видел. Это всё равно, что подойди к Дышлу и попробовать об него ноги вытереть. А он вместо того, чтобы размахнуться и вышибить из тебя дух, начнёт хныкать и жаловаться окружающим. Меня, мол, этот сопляк унизил. Нелепо? А людям зачастую пытаются выдать подобную картинку за истину. Но логика проста — униженную нацию проще объединить. И пара пустяков привести к фашизму.
— Ты пойми, — говорил я Лёшке. — Я допускаю, что человек от природы призван защищать собственных детей, семью или пусть даже род. Но вотчину должны защищать хозяева — это логично. У князей хватало ума оставить в покое крестьян и опираться на дружины. То бишь на наёмников. Им и в голову не приходило заставлять пейзанов драться.
— А ты как бы совсем отрицаешь гражданский долг?
— Тут ключевое слово «гражданский». А с этим термином в нашей империи туго. И потом долг дело такое. Нужно ещё подбить баланс кто и кому больше должен.
— В каком смысле?
— В самом прямом, — я завёл свою любимую песню. — Свободные люди принесли государству гораздо больше, чем оно им. Не знаю, как там другие империи, но нашу создали именно вольные люди. Запорожцы, донские казаки, новгородские купцы, поморы, сибирские промышленники. Они, желая того или нет, фактически сколотили империю, раздвинули её границы до той самой пресловутой одной шестой части суши. Все эти многотысячные армии, храбрые генералы, которыми нас заставляют гордиться, пришли уже на готовое. Так что при окончательном расчёте соотношение будет не в пользу государства.
— А знаешь, вот в этом ты прав, пожалуй, — сказал вдруг Лёшка. — Я больше не буду с тобой спорить. И мешать не буду. Делай что считаешь нужным. Империя придёт сюда, как только ты расчистишь поляну. Хочешь ты того, или нет.
