— И вы всех — в тюрьму? Особенно клиентов? Что-то не верю.
— Ты прав. Арестовать половину республиканского, областного и городского партаппарата нам никто не даст. Товарищ Андропов не допустит массовой дискредитации Советской власти. Замаранные будут увольняться с устройством в народное хозяйство, и не только на руководящие либо идеологические должности.
— Жабицкий?
— По нему вопрос стоит, но ещё не решён. Егор! Ты пытаешься узнать намного больше положенного. Я иду навстречу, но всему есть предел. Кстати… Завёл разговор о здоровье Генерального Секретаря. Между делом. С одним очень ответственным товарищем. Тот заверил: никаких серьёзных проблем.
То, что смерть Андропова Егор проходил на уроке истории, причём — мельком, программа средних школ Российской Федерации не слишком уделила время этому деятелю КГБ и КПСС, Виктору Васильевичу лучше было не знать. В получение сведений о будущем с помощью какой-то эзотерической фигни, типа духовных откровений во сне, гэбист ещё с трудом… ну, если не верил, то хотя бы как-то воспринимал. Рассказ о попаданстве немедленно приведёт к психушке.
— Не могу сказать, какая динамика у его болезни, — признался лейтенант. — Год у вас точно есть. Пользуйтесь. Даже, наверно, чуть больше года. Потом поговорим о следующем этапе. Надо сначала дожить. Жаль, что мои чистые руки и холодное сердце принадлежат другой организации.
— Горячее сердце, — машинально поправил Сазонов. — Хотя, если речь о твоём, пусть будет так. Кстати. Операцией с детьми партийных чиновников будет руководить хорошо тебе известный Аркадий. От «Песняров» он пока временно освобождён. У меня не так много толковых людей. Ты в их числе, хоть не в штате. К сожалению, о твоём отце ничего не известно.
— А о Нестроеве?
— С ним странно. Действительно, российский алиментщик. Освобождён условно-досрочно. Больших грехов за ним не числится. Снимает комнату недалеко от твоего «Счастья», платит сорок рублей в месяц, но нигде не трудоустроен.
— Сыщики называют его «мать Тереза». Собирает вокруг себя экс-сидельцев. Вроде помогает вернуться к нормальной жизни, а мне что-то говорит: готовит к работе по основной «профессии». Нормальное дело для смотрящего.
— Бери копию.
Сазонов сунул распечатанный машинописный лист. Треть его занимала довольно чёткая фотография. Егор оторвал гриф «сов. секретно» и сунул себе в сумку.
— Попробую навострить Папаныча. Наши районные точно не будут. Считают гада чуть ли не общественным помощником милиции. Он им стучит.
— Даже так?
— Именно. Это Нестроев меня предупредил о наезде Леонова и его «бригады ух». Информированный, сука. Расспрашивал об обстоятельствах задержания Кожемякова, хотел вычислить, кто его сдал.
— А ты?
— Сказал, что сам вёл себя настолько нагло, что привлёк внимание и прокололся. Хотя кто-то из «Песняров» наверняка стукнул. Но не повторять же ему судьбу Валеры Мулявина. Не в курсе? Это старший брат Владимира Мулявина, его блатные порешили. Хватит у них смертей.
Под занавес выторговал у Сазонова пару билетов на московский «Ленком», гастролировавший в Минске, в том же Русском драматическом театре имени Горького, куда водил Ингу, Настю, а после Нового года собирался с Элеонорой. Конечно, Эля могла достать ещё и на тридцатое декабря, но… Не хотелось её просить.
Со всеми четырьмя в один театр! Но не так много в Минске сцен, где соглашаются выступать надменные москвичи. Или, быть может, в здании бывшей городской синагоги сохранилась особая русская драматическая аура.
В УУР к Папанычу Егор не успевал. Всё же конец года, следственное отделение должно было показывать «план по валу», а именно отправлять уголовные дела в суд с обвинительным заключением, принимавшиеся прокуратурой в счёт уходящего только до 18−00 31 декабря. Смысла — ноль, если не выработан положенный Уголовно-процессуальным кодексом двухмесячный срок предварительного расследования. Конечно, подопечные Сахарца благодаря спешке избегали затоваривания делами. С другой стороны, доходило до абсурда. Например, пятого или шестого января ожидается заключение эксперта, необходимое для точной и правильной квалификации преступления, и ничего не изменится, если дело ляжет на стол прокурору седьмого января. Так нет, несчастный следак за считанные часы до нового года вынужден ползать перед экспертом на коленях, размахивая презентом в виде бутылки водки и упрашивая написать заключение немедля. Тут же нестись в РОВД, где уже адвокат с обвиняемым знакомятся с материалами следствия, прямо на их глазах подшивать постановление в папку и лихо отметать любые ходатайства о совершении дополнительных следственных действий, потому что Новый год, 31 декабря, статистика не закрыта… Плановое социалистическое судопроизводство в действии.
Поскольку Егор сидел исключительно на нераскрытых, и в суд ему нечего отправлять, Сахарец отстранил его от работы по своим делам и превратил в мальчика на побегушках для тех, кто имел шанс закончить следствие в 1982 году. То есть — допрашивать чужих свидетелей, клянчить заключения у экспертов по делам коллег и возить в прокуратуру на получение санкции для заключения под стражу чужих обвиняемых.
В «перекур» некурящий следователь заглянул, как обычно, к приятелям.
— Был «следователь уголовного розыска», стал «следователь ОБХСС»? — ухмыльнулся Трамвай.
— Цыбин, наверно, в восторге.
— Да! — подтвердил Лёха. — В таком, что готов нырять под стол при каждом шорохе за дверью. При самом непосредственном участии Первомайского РОВД арестован за взятку на Первомайской территории аж зам начальника городского отдела, начальник отстранён от должности, глотает корвалол и вместо УВД ходит как на работу в КГБ — давать показания. До тебя не дотянутся, а наши ОБХССники трясутся… Зато по показателям социалистического соревнования район едва ли не лучший в республике.
— Главное, чтоб министру не ввели в уши, благодаря кому. У него на меня и так вырос жёлтый клык длинной в километр. Не спрашивайте за что.
— Да и так ясно. По привычке не тому руку сломал. Как ГРУшнику или старшему оперу из УВД. Мясник! А как вспомню задержание в гаражах…
— Лёха, самые яркие эпизоды из моей биографии ты не видел. И это твоё счастье. Лучше скажи, как нархозовки поживают?
— Регулярно. Даша жалуется, что Оля задолбала её вопросом: когда Жорик позвонит?
— Хорошо, что напомнил. Уж и подзабыл, что я — Жора. А телефон где-то у меня записан.
— Не надо, я помню наизусть, — Лёха продиктовал шесть цифр. — Три часа. Можешь хоть сейчас набирать. У них сессия, сидят дома зубрят.
Егор не заставил уговаривать себя дважды. Опера в четыре уха прислушивались к его мурлыканью с Плоткиной, словно это касалось их самих.
— Мастер! — уважительно резюмировал Василий, когда трубка легла на аппарат. — Буквально трусы с неё снял — прямо по телефону.
— Фу, пошляк. Наша любовь не уйдет дальше платонического рубежа, я не изменяю Элеоноре даже по долгу службы.
На лицах обоих собеседников крупными буквами проступило: «ну и дурак».
— Зря, — повторил Лёха вслух. — Оля ничего такая. Свежая.
— Пока да — в восемнадцать. Курит, пьёт, ширяется коксом, предлагается. Не женщина — мечта поэта, но скоропортящаяся. И с ней есть проблемка. Завтра надо вести в театр, а у неё значится дежурство в факультетской народной дружине. Какие бы они ни были при блатных родителях, первый курс — в каждой дырке затычка, как я на первом году в следственном…
— Понимаю, — кивнул Лёха. — Сам такой был недавно. Звони.
Он пихнул следователю справочник городской телефонной сети и аппарат.
— Деканат факультета советской торговли? Следователь Евстигнеев, следственный отдел УВД Мингорисполкома, служебный телефон… — он назвал номер Лёхи. — С кем я разговариваю? Да, спасибо, Надежда Иосифовна. С наступающим. Подскажите, у вас учится на первом курсе Ольга Плоткина, 1964 года рождения? Конечно, обожду. Хорошо. Мне необходимо её присутствие на следственных мероприятиях завтра, с 14−00. Прошу обеспечить её явку по адресу: УВД Мингоисполкома, Добромысленский переулок, 5. Из дежурной части её проводят. Нет, никаких претензий, наоборот, она помогает в расследовании. Можно не отправлять повестку? Спасибо за сотрудничество, Надежда Иосифовна, и всего наилучшего.
