— А ты был… Там?
— Только в ГДР, в Дрездене, по комсомольской путёвке. Но слушаю «голоса». То, чем они заманивают в капитализм, мне не подходит. Эх, если бы здесь ещё открыли казино и стриптиз!
Что упомянутая часть Германии к его приезду давно вошла в ФРГ, Егор умолчал.
— Ты на меня время не нашёл, а ещё стриптиз?
— Сходили бы вместе, потом к тебе или ко мне, я бы, распалённый, не знал удержу… Так это работает. В теории. Смотрел стриптиз только по видаку. В ГДР нас, сознательных комсомольцев, от всего подобного ограждали.
Вместо символического товарищеского чмока на прощанье девица буквально залезла на парня и впилась в губы таким хищным поцелуем, что языки встретились. Туманя рассудок, всколыхнулось чисто животное желание сказать, что через пару часов должен быть ещё поезд на Брест, подняться с ней и прямо на коврике в прихожей…
Одолеть наваждение помог запах табака. Ольга, узнав, что «Жора» не курит, стоически выдержала весь вечер, но её шубка, шарф и шапка давно пропахли насквозь. Духи смешивались с этим амбре, но не перебивали его. Егор даже Элеонору заставил бросить и спрашивал с неё, если приносила с работы табачный душок, та оправдывалась как школьница: это материальные дымили…
Тем не менее, возбуждение дало о себе знать, хоть и не насмотрелся стриптиза. Дома, скинув верхнюю одежду, буквально сграбастал подругу и потащил в спальню, игнорируя слабые протесты вроде «у меня на кухне подгорит».
— Подгорит — проветрим, не беда. А если у меня лопнет?
Не лопнуло. И вообще, хотелось возместить себе наперёд новогоднюю ночь в райотделе, Элеонора не возражала. Прошлый Новый год после танцев в Мраморном зале Егор провёл намного интереснее, чем намечавшийся… Куда катится жизнь?
То воспоминание оказалось — точно сон в руку. Телефон зазвонил в самом начале десятого.
— Егор?
Он, притащившийся на службу тридцать первого утром, затянутый в милицейскую парадку, только через секунду врубился, кому принадлежит голос в телефонной трубке.
— Вот так подарок! Поматросила и бросила, а теперь звонишь?
— Не думала, что ты сразу начнёшь с упрёков. Просто поздравить хотела.
— И тебя с наступающим. Но — да, не скажу, что очень обрадован. Девушки звонят бывшим, когда у них не всё хорошо. А тебе желаю только счастья, как бы ни прервались наши отношения. Что-то стряслось?
— Пискострадалец хренов, — брякнул Вильнёв, добавив пошловатую и нецензурную шутку. — Кончай. До восемнадцати-ноль-ноль времени в обрез.
— В обрез — это у еврея. У девочки жизнь поломана, — отбил шар Егор, прикрыв трубу ладонью.
— Нет, у меня нормально, — продолжила Настя. — В семье наладилось. Ну а с личным — никак. Мама всё не найдёт мне приличного поляка из хорошей семьи. Да… Сестра говорила, ты съехал с той квартиры, что на Калиновского?
— Не остался жить с ней, иначе ты была бы в курсе.
— Твой ядовитый тон… Но я не вправе упрекать.
— Ты вправе говорить всё что угодно. Я слушаю.
Вильнёв больше ничего не произнёс, но меняющиеся на его лице гримасы были информативнее бегущей строки на световом табло.
— Знаю, прошлое прошло, — вздохнула она. — Но у тебя по службе… Не случится повода заехать в Гродно? Я бы сняла гостиницу.
— По службе — нет. И не по службе тоже. Я не один. В апреле распишемся. Прости, что разочаровал.
Ответом был новый глубокий вздох, пауза, потом шёпотом: «спасибо».
— За что — спасибо?
— Иногда нужен последний штрих, чтобы добить иллюзию. Прощай.
Бип-бип-бип в трубке.
— Сколько у тебя ещё бывших?
— Одна. Но её убили. Не позвонит. Так что, товарищ капитан, я весь в работе. Без перекуров. Или надо написать слово на букву Х на капоте «волги» начальника?
— Ты о чём? Всепрощение давно ушло в прошлое и забыто! Арбайтен унд дисциплинен!
Какое там арбайтен… Матюгальник зазвал в ленкомнату, где замполит вручал пряники лучшим молодым сотрудникам по профессии: Лёхе Давидовичу (угрозыск) за раскрытые Егором кражи, Диме Цыбину (ОБХСС) за лучшее количество наструганных «палок» в сфере торговли и обслуживания населения, причём от такой чести он был готов провалиться сквозь доски пола, самому бравому ГАИшнику, самому внимательному инспектору ИДН, самому квалифицированному эксперту ОТО (самому — потому что единственному в районе) и так далее. Следствие не упоминалось, благодарности министра одному их них, молодому и борзому, хватит на всех. Потом долго зачитывалось поздравление начальника УВД, слово взял начальник РОВД, по кабинетам следователи и опера разбрелись ближе к одиннадцати, после чего Егор «предал коллектив», укатив по местам происшествий, мелкие заявления сыпанули как из рога изобилия.
В итоге притащился в дежурку после заветных восемнадцать-ноль-ноль, когда падает шлагбаум прокуратуры, узнал, что пока заявлений по его части нет, и пошлёпал из дежурки в отделение.
— Где тебя носит? — рявкнул Вильнёв в обычной своей манере: все у него виноваты во всём.
— Не поверишь, Коля. Работал на месте происшествия.
— Идём. Горячие закуски стынут.
Этажом ниже в кабинете Сахарца источал ароматы неплохой по наполнению стол, жёны следователей постарались вдвойне — праздник продолжится и дома, в семьях. Следом за Вильнёвым и Евстигнеевым вбежал Серёга, старлей из кабинета напротив. Стряхивая снежинки с ондатровой шапки, радостно выпалил:
— Успел без минуты шесть! Все зарегистрированы текущим годом!
— Добре, — расслабил булки Сахарец. — Вот ты, Егор, понять не можешь. Городской отдел посчитает, сколько дел закончено передачей в суд, разделит на количество штыков в отделении. У фрунзенцев завал по загрузке. Если бы не восемь папок, что прокуратура сейчас приняла, одну штатную единицу запросто перекинули бы во Фрунзенский.
— Отличный повод от меня избавиться, Александр Сергеевич.
— Без сомнений. Но тогда я должен был бы снять с живых дел Серёжу, отдать ему нераскрытые, — начальник отделения проигнорировал умоляющий жест следователя «только не это!» и продолжил: — С тобой тяжело. Ты не подчиняешься правилам и доставляешь проблемы. Но лямку тянешь. В коллектив вписался, пусть даже пятым колесом. Так что — заслужил. Садись с нами и празднуй. Только спиртного — ни-ни. Может, шампанское только.
Выпили. Закусили. Побалагурили. Никто больше не пытался накачать Егора как первый раз — до отключки. Потом начали расходиться.
В студенческой среде он не прижился, потому что унаследовал репутацию прежнего Егора, хоть не желал ей соответствовать. В Первомайском, начав с чистого листа, сумел стать своим, «следователем уголовного розыска», смешно, но как есть.
Коллеги разошлись, Вильнёв живущий в трёх минутах ходьбы и назначенный ответственным, напомнил свой телефон — набирай меня, а не партизанствуй в прежнем духе. Позвонила Элеонора, поздравила от себя и от Кабушкиных, с которыми сидела за столом в Ждановичах. Около полуночи матюгальник зазвал в ленкомнату — слушать по телевизору поздравление Андропова советскому народу. Егор гадал — хватит ли у очкастого сил зачитать аналогичный спич перед камерой годом позже. Не мог вспомнить, память из двухтысячных не сохранила эту подробность.
Проспав на стульях, укрытый шинелью, до самого утра, спустился к дежурке, куда тянулись первые заявители. Поздоровался со следователем и операми, коим предстоит разгребать события новогодней ночи, а организм в состоянии «после вчерашнего» яростно не приемлет саму идею работы 1 января.
— Егор! — окликнул помощник оперативного. — Не наш район, а Фрунзенский, но тебе будет интересно. Четыре машины ушло, и все разные: «Москвич-412», ВАЗ-2106, ГАЗ-24, даже одна «победа».
Остатки сонливости как рукой сняло. Нужно только организовать звонок Ольге, якобы из Бреста. Гонки на убивание машин ожидаются вот-вот. Повезёт — пригласит.
Вернувшись в кабинет, набрал знакомый номер, где с садистским удовольствием заставил папанычеву супругу растолкать мужа и прислонить к телефону.
— Му-у-у… Му-у… — промычало в трубке. — Му-уда-ак! Ты — хто-о?
