Я сразу же залез в ванную, а когда вышел из нее, родственница позвала к столу. Правда — не на кухню, а в наше с ней жилище. Это меня удивило, но не насторожило. Соседей не было видно, ну так они, может, отсутствовали или по комнатам своим сидели?.. Хотя почему все-таки Наденька накрыла к ужину не на кухне?.. Жареная картошечка. Квашенная капустка. Котлетки. Чай. Все очень просто и сытно. По-домашнему. Сама родственница ела мало. Больше на меня поглядывала. Виновато.
— Что-то случилось? — спросил я, набив брюхо.
— Да нет… — смутилась Надя. — Ничего особенного…
Так. Я поднял на неё уже более внимательный взгляд.
— А что именно?
— Да так… Марианна Максимовна на меня обиделась.
— Из-за чего?
Честно говоря, мне сложно было представить, из-за чего могла обидеться эта мягкая женщина.
— Да ни из-за чего! — возмущенно произнесла родственница. — Просто она меня ревнует…
Та-ак… Началось. Только ссор в коммуналке мне не хватало. И что теперь с этим делать? Юрьева, видать, почувствовала, что Савелий Викторович к Наденьке неравнодушен. Я прикинул, что тут можно сделать. Попробовать поговорить с Марианной Максимовной? А что я ей скажу?.. В такие дела лучше вообще не лезть, себе дороже.
— А ты что — дала повод? — спросил я, чтобы не молчать.
— Да какой там повод! — отмахнулась Наденька. — Я тут вообще ни при чем… Савелий Викторович меня в кино пригласил на воскресенье… Вот она теперь на меня и дуется.
— Могла бы отказаться, — пробурчал я.
— Да с какой стати? — вскинулась она. — Она же не жена ему, чтобы командовать!
— Марианна Максимовна на работу тебя устроила, — напомнил я.
— Устроила! Ну и что⁈ Театр — не ее личный, а государственный…
— Слушай, Надежда, — устало произнес я. — Не мути воду. Ты у нас без году неделя, а уже вносишь раздор. Мне эти люди — больше, чем соседи. Они мне почти родня.
— А я разве не родня? — надула Наденька губки.
— Родня. Вот потому я тебя и прошу, откажись от похода в кино с Телепневым, — сказал я. — Хочешь, я сам с тобой схожу!
— Хочу! — буркнула она.
— Вот и ладно, — вздохнул я. — Спасибо за ужин!
Я поднялся из-за стола и вышел в коридор. Постоял в задумчивости возле двери соседа. Постучал. Послышался глухой отклик. Я толкнул дверь и вошел.
— Добрый вечер, Савелий Викторович!
— А-а, Тёма! — не слишком радостно воскликнул он. — Добрый вечер! Заходите.
— Я на минутку, — пробормотал я. — Простите, повод дурацкий, конечно, но… Вы и вправду Надю в кино пригласили?..
— Пригласил… А что здесь такого?
— Ничего, но Марианна Максимовна, похоже, расстроилась.
— Кто же ей сказал об этом? — удивился Телепнев. — Неужели… Надя⁈
— Похоже на то.
— Зачем же она это сделала?..
— А черт ее разберет! — буркнул я и выскочил из его комнаты.
Ворвался в свою. Родственница складывала в стопку грязные тарелки.
— Так это ты сказала Юрьевой, что идешь с Телепневым в кино? — с трудом сдерживаясь, спросил я.
— Я, — как ни в чем не бывало, ответила она. — На кухне готовили, болтали о том, о сем, ну я и сказала…
— Да кто ж тебя за язык тянул?.. Промолчать не могла⁈
— Да почему я должна молчать! — пожала плечами Надя. — Не в ЗАГС же собрались. Тем более — я же уже отказалась, какие ко мне еще претензии?
— Никаких, — вздохнул я, не зная, как начать объяснять такие очевидные вещи. — Только в следующий раз думай — кому и о чем рассказывать…
Глава 17
Родственница, конечно, на меня обиделась и, хлопнув дверью, ушла в ванную. А я, как ни в чем не бывало, уселся за стол. Надо было записать еще один рассказ из «Откровенных сказок». А вдруг Мизин уже прочел и предложил мои рассказы кому-нибудь из своих коллег, командующих молодежными журналами? Для «Грядущего века» мои опусы слишком уж легкомысленны, как тот, название которого, «КАК ПЕТР ПЕТРОВИЧ К ЧЕРТУ ХОДИЛ», я сейчас вывел на листке бумаги.
Обычный пенсионер ходит по кабинетам, пытаясь получить пустяковое разрешение на разведение цветов в палисаднике многоквартирного дома, но его все время направляют в следующую инстанцию. Наконец, очередной чиновник в сердцах посылает Петра Петровича к черту. Ну а пенсионер отправляется в Пекло, дабы получить требуемое разрешение, хотя бы и от князя тьмы. Увы, в Пекле оказалось не лучше. Там тоже процветает махровый бюрократизм. И в конце концов, неутомимого пенсионера послали к… людям.
Утром в четверг я отправился на работу. Первым делом подошел к Валентине Антоновне и попросил ее напечатать мой рассказец. Она строго посмотрела на меня поверх очков, однако кивнула, соглашаясь. Я так понял, что с меня, как минимум, шоколадка. Евлампий Мефодьевич спросил меня о том, как прошла встреча с драматургом Сивашовым. В том смысле, что просмотрел ли он корректуру. Я честно ответил, что нет, ибо пребывает в запое, но поручил это сделать мне.
— Ну что ж, вам, как начинающему литературу, это будет полезно, — пробормотал завотделом, — только будьте аккуратны с правками. Марк Эрастович-то, когда протрезвеет, поднимет крик, если обнаружит в тексте своей пьесы изменения, которые ему не понравятся. Это сейчас ему как будто бы всё равно.
— Лучше я ничего менять не буду, — улыбнулся я. — Только приму правки по орфографии.
Начальник кивнул, и я приступил к работе. Первым делом просмотрел пресловутую корректуру. Обычно корректоры правят только орфографию и синтаксис, а если замечают стилистические или смысловые ляпы, то просто подчеркивают их карандашиком, предоставляя разбираться с ними автору или — редактору. В данном случае этим выпало заниматься мне. В каком-то смысле это было повышение, ибо такими вещами должен заниматься ответственный редактор, а не литсотрудник.
Я просмотрел всю правку корректора, не вдаваясь в содержание пьесы. Тем более, что речь в ней шла о повышении то ли отёла, то ли — надоев с отдельно взятой коровы. В общем — это была драма о современной колхозной жизни. Передовая телятница Маруся борется с консервативной бригадиршей Фёклой, которая привыкла к устаревшим формам хозяйствования и тянет молочную ферму назад, ко временам хрущевского волюнтаризма. В общем — скука смертная. Кто это будет читать? А если поставят в театре — как такое смотреть?
Впрочем, не моя это забота. Я хорошо помнил, что процентов восемьдесят литературной продукции, производимой в СССР, было именно такого толка. «Толстые» литературные журналы старались, по возможности, публиковать в своих номерах что-нибудь по-настоящему интересное читателю, наряду с производственной или другой идеологически правильной лабудой, вроде пьесы Марка Сивашова «Марусины рассветы», с которой я сегодня возился. Я же поклялся себе, что не потрачу ни минуты на сочинение подобной ерунды. Пусть даже и неплохо оплачиваемой.
Нет. Мои книжки не будут лежать мертвым грузом на полках магазинов и библиотек. Их станут расхватывать, как горячие пирожки морозным днем. Товароведы в книжных начнут припрятывать мои сочинения, дабы распределять оные по нужным людям, а из библиотек их будут красть не слишком чистоплотные посетители. На черном рынке томики моих романов и повестей пойдут по цене в пять, а то и в десять раз выше номинала. И жаждущие чтива трудящиеся станут безропотно выкладывать кровно заработанные рублики. Ух! Размечтался… Но, как утверждает одна компания из современной рекламы — мечты сбываются. Особенно если не сидеть на стуле ровно, а что-то делать в этом направлении.
Популярные произведения выпускались в Союзе невиданными тиражами: сто, двести, триста тысяч экземпляров первого издания, но это было каплей в море для советских читателей. Кратно увеличить тираж не позволяли типографские мощности, да и с бумагой в стране была напряженка, как сказано в одном популярном фильме, который сейчас еще не снят. Поэтому популярные книги буквально зачитывали до дыр, передавая из рук в руки.
Кстати, о фильме. Надо бы отпроситься у начальства сегодня. Ведь начало съемки в 15.00, а до киностудии нужно еще добраться. Я сунулся было с этим к Синельникову, но тот сказал, чтобы я обратился к главреду — но таким голосом, чтобы я, свежий молодняк, не ожидал там ничего хорошего. Впрочем, это меня как раз и не пугало.
