в лицо Овечкиной. Та заходится кашлем и с шумным вдохом открывает глаза. Затем она моргает. Очень долго моргает, разводя руками. Я беру её за одну ладонь и помогаю приподняться.
Взгляд Ларисы наконец-то проясняется. Она с детским удивлением пялится на меня, после чего медленно переводит взгляд на Пашу.
— Лариса, — начинает тот, предположительно, издалека, — ты помнишь меня?
— Лера?.. — дрожащим голосом спрашивает Овечкина.
Я, не сдержавшись, прыскаю в кулак.
— Нет, Ларис, это я — Паша, — хмурится староста. — Дело в том, что Лера, — он косится на меня. — В общем, сейчас это не Лера.
— Понятно, — как-то заколдованно отвечает Овечкина. — А где она? — и улыбается.
— Мы думаем, что сейчас она…
— В моём теле, — я скрещиваю руки на груди, бессовестно перебив старосту. — Наверное.
— Вы же шутите? — до конца не верит Овечкина. — Так не бывает.
— Поверь, я сам не в восторге от всего этого. — Я плюхаюсь рядом с Овечкиной, закинув руки за голову и как можно шире расставив ноги. — Дело было как…
И я всё ей рассказываю. От начала и до сегодняшнего дня. Даже чуть подробнее, чем старосте.
Сомнения в изумлённом взгляде Ларисы постепенно развеиваются, чем ближе я подбираюсь к сегодняшнему дню в процессе повествования. Я делюсь с ней впечатлениями о нашем знакомстве, о знакомстве с Пашей и остальными невольными участниками Лериной жизни. Ну а когда уж дошла очередь Светланы Васильевны, то я сверху-донизу рассказываю ребятам о всех плюсах этой цыпочки. Минусов в ней нет.
Когда я заканчиваю говорить, Пашка уже сидит рядом на стуле с бутылкой колы, а в руках у Овечкиной стынет чай.
Она даёт мне подержать свою кружку, которую я перенимаю. Сразу после этого мне в лицо прилетает её крохотная ладонь, наградив звонкой пощёчиной.
— Блять, за что?! — выкрикиваю я, растирая щеку ладонью.
— За тот случай в раздевалке! — краснеет Овечкина и отнимает у меня чашку. Пашку это очень веселит, он не препятствует.
Немного побубнив, Лариса говорит, обращаясь ко мне:
— Ты пытался связаться со своими родителями?
— Он пытался, — вместо меня отвечает Паша, — его отец не берёт трубку.
— Алкаши не берут трубки, — всё ещё потирая щёку, добавляю я.
— И какой у вас план? — спрашивает Лариса. Её взгляд бегает от моего лица к лицу старосты. Она полна решимости и, судя по её виду, очень хочет вернуть Леру. — Вы будете что-то делать с этим… чудом?
Я вскидываю обе ладони, будто сдаюсь.
— Есть один вариант, — подаёт голос Паша, и мы синхронно оборачиваемся в его сторону. — Поехать в Муторай.
— В Муторай? — охает Лариса. — А если мы ничего не выясним!
— Мы? — я морщусь и красноречиво заглядываю Ларисе в лицо. Та тычет пальцем мне в лоб.
— Да, мы, — говорит она, — теперь это и моя проблема тоже. Лера моя сис, забыл?
Я хмыкаю. С такой, как Овечкина, фиг забудешь.
— Я смотрела много подобных фильмов, — продолжает говорить Лариса, — где парень и девушка менялись телами! В одном это была кара для них обоих, в другом плохой парень оказался в теле хорошей девочки, так было надо, чтобы оба героя извлекли из этого пару уроков. А в ещё одном фильме главный герой оказался в чужом теле, потому что… другой герой умер.
— Ой, не нагнетай, а. — И я хлопаю её по спине прежде, чем Овечкина успевает загнаться. — Жива твоя Лера.
— Да откуда ты знаешь?
— Жопой чую, — отвечаю я, слегка сжимая Овечкину за плечо. — Если за месяц я не верну себе своё тело, мы поедем в Муторай. А пока предлагаю поднапрячься и понять, почему Лера хотела покончить с собой.
Красиво жить не запретишь. Особенно когда в тумбе у кровати обнаруживаются рабочие наушники. Давно я «дискотека авария» не слушал, так что сегодняшний день — идеально подходит, чтобы яйца всмятку — на завтрак, и в наушниках тоже.
Хорошо пожрав, я, запаковавшись в костюм, выхожу на пробежку. Настроение у меня отменное. Я даже улыбаюсь по пути парочке Московских цыпочек в узких офисных юбчонках, сквозь которые отчётливо видны все их прелести. Но всё портит дед.
— Дед, ты охуел? — я оборачиваюсь и выдёргиваю один наушник.
Ещё бы, блядь, день просто не может быть охуенным. Этот старый пердун буквально дышит мне в жопу. Так близко в очередях ко мне ещё не подходили. Я мариную его тяжёлым взглядом, и седоватый мужик, не то чтобы дед, но явно почтенного возраста, мямлит извинения, отступает назад, а потом и вовсе сваливает. Стрёмный тип.
Я втыкаю наушник обратно в ухо и продолжаю стоять, но настроение уже испорчено.
Тогда я вырубаю музыку и просто слушаю, как пикает кассовый аппарат, и тётка впереди считает мелочь. Вот ведь. Не с той ноги, что ли, встал? Какого хуя меня все бесят.
Я бросаю бутылку воды на кассу и тоже сваливаю.
***
Сидя на унитазе, я испытываю… пиздец я испытываю, иначе не скажешь.
— В общем, — из соседней кабинки доносится голос Овечкиной. — Вася ничего, конечно, но он мне разонравился. Теперь я запала на Игоря. Ты бы видела… ой, вернее, видел Игоря! Ай, блин, точно. Ты ж никого с других курсов не помнишь. Вернее, не знаешь. Капец, это так непривычно.
А мне-то как непривычно.
— Овечкина, — говорю я, полный ужаса, — мне нужна затычка.
— Что?
— Ну… та самая. Бабская приблуда.
— Ты о, а-а, у-у, — охуенно, блин, лучше не скажешь. Овечкина очень вовремя затыкается, и я мельком слышу, как она экстренно доделывает свои дела. Потом смывает и ещё какое-то время шуршит рядом.
— Держи, — я задираю башку и замечаю ладонь Ларисы, в которой зажато маленькое нечто.
Приподнявшись, я перенимаю цветастую фигню, полный надежд, что это какая-нибудь супер-дупер-таблетка, способная меня раз и навсегда избавить от этого кошмара. Но распаковав упаковку, я едва ли не кричу. Спрессованная вата качается аки маятник в моей руке на верёвке. Нет слов. Разве что матерные.
— Пиздец, — громко вздыхаю я, — нет, нет, нет. Ни за что. Ищи что-нибудь попроще.
— Но другого у меня нет,
