Не успела она закончить этот призыв, как почувствовала легкую короткую душевную боль и сразу вспомнила, как только что поговорила с мужем и через полстатера он прибудет сюда.
«Прав он, надо было сразу ему „звонить“. Как я могла забыть? Дура, совсем в самостоятельность заигралась. Ну почему он всегда прав, Величайшая!», — с этой досадной мыслью успокоенная княгиня опускала сына на мягкий ковер из овечьей шерсти классической тирской работы, в узорах кроваво-зеленых тонов. В этот раз ей показалось именно «кроваво», а не бордово-красно-изумрудных.
Как только ребенок сел на пол и обиженно спрятал руки за спину, а Гелиния, залюбовавшись его скучающим, но изо всех сил старающимся быть безразличным лицом, улыбнулась, погладила сына по нежнейшим кудряшкам и повернулась к кормилицам, чтобы извиниться перед ними за ложное беспокойство. Вдруг, лед в груди превратился обжигающий ужас, а из-за спины повеяло мощнейшим потоком незнакомой и в то же время кое-что напоминающей Силой, что-то неуловимое…
Через удар сердца вся комната наполнилась мельчайшими красными каплями, и Гелиния была готова поклясться всем, чем угодно, что это были капли живой крови. «Она живая?!», — эта мысль почему-то удивила больше всего. А капли меж тем завертелись — закружились в невообразимо отвратительном, в невероятно смертельном танце.
Гелиния успела разглядеть, как лопнула голова одной из удивленных кормилиц и её настоящая кровь смешалась с каплями зловещей структуры, напитанной Силой страшно знакомого оттенка и все — сгустился сплошной красный туман. О структурах на основе Силы Тартара, об использовании крови, которой, бывало, не брезговали представители противоположной Силы — Лооски, олицетворявшие само Рождение и Жизнь — обо всем этом несчастная мать вспомнила, когда наощупь искала сына. Лекцию о чем-то подобном, как-то вечером прочитал ей всезнающий Рус. О Лоосках, разумеется, а Силу Тартара она не раз чувствовала и ранее, в момент смерти некоторых людей. Рус утверждал, что такое случается только с теми, чья душа направляется прямиком в Его царство.
«Величайшая!!! Помоги мне!!! Гнатик!!! Ты где, отзовись, сыночек!!! — Гелиния кричала в полный голос, но звук в этой красной уплотняющейся вате медленно погружался и тонул, словно уставшая оса в сладком клюквенном киселе. — Русчик!!! Ты где, любимый!!! Скорее!!! Зачем мне эти знания, скажи?! Почему они всплыли именно сейчас?! сынок!!!», — Гелиния, прижав руку сердцу, к застывшему молчаливой глыбой, села на пол.
Наконец, ладонь почуяла первый стук. Женщина резко, будто сломавшись, расслабилась. Теперь холод, как ни странно, успокаивал, а не тревожил. Сын жив — это она ощутила всеми фибрами своей материнской души; поняла, что ни ему, ни лично ей немедленная смерть не угрожает, а самое главное — скоро придет Рус и он все решит. В мужа она верила непоколебимо. Да, обругает, как обещал он ей в своей «внутренней вселенной», но разве это имеет значение? К даркам гордость, когда пропал сын…
«Пропал?! Не-е-е-т!!!», — Гелинию снова обуяло отчаяние. Она вскочила, не замечая, как струится с неё серый пепел, некогда бывший отличным тирским ковром; не обращая внимания на то, что белая туника остается безупречно чистой — такой же, как и руки, еще хранящие родной запах сыночка… бесплодное хождение по абсолютно пустой комнате прервал Рус:
— Остановись, Солнце. — Его тихий спокойный голос, неподвластный вяжущим свойствам кровавого тумана, послышался откуда-то слева. — Мои Духи скоро покончат с этой структурой. Хитро сложена, черт. — Это слово, которым Рус очень редко называл дарков, окончательно угомонило Гелинию, приготовившуюся было, наконец-то, позвать стражу.
А буквально через два удара сердца красный туман пропал: необычайно резко осел — упал, разом превратившись в алый песок. И только теперь девушка обратила внимание, как алые капли струились по Русу, на доли дактиля не доходя до кожи или одежды — суконной куртки песочного цвета, штанов из такого же материала перепоясанных серым кушаком из каганского шелка. Непременного кушинарского головного убора — шляпы с полями — не было. Мягкие фасонистые коричневые сапоги из кожи дракончика — были. И пол был устелен слоем серой пыли. Мебели и людей — не было. Пахло смертью и веяло странной смесью Сил враждующих (согласно людским представлениям) богов: подзабытой Лоос и Тартара, культ которого был запрещен по всей ойкумене.
Гелиния нервно сглотнула, в который раз огляделась и со стоном: «Гнатик, сыночек…», — упала в руки мужа. Ледышка, несколько мгновений назад заменявшая ей сердце, куда-то пропала. То ли скользнула в пятки, то ли растаяла — девушка не обратила на это внимания.
— Верни его, Русчик, — шепотом кричала она. — Я больше ни на мгновенье его от себя не отпущу! Брошу княжество, вот увидишь! Во всем тебя слушаться буду, только верни мне сына! Русчик! Прости, не уберегла.
Как она хотела, чтобы сейчас у неё хлынули слезы! Но по неизвестной обидной причине, глаза оставались сухими. Это стало её раздражать. Захотелось, чтобы Рус на неё наорал. Приготовилась накричать на супруга сама, совершенно не замечая столпившихся вокруг людей — служанок, стражей, растерянных телохранителей, на свое счастье в момент покушения стоявших за дверью детской комнаты. И народ все пребывал и пребывал.
— Все вон отсюда, — рыкнул Рус и толпа, хаотично и в то же время синхронно, как стая рыбешек перед акулой, расплылась, покинула пределы комнаты и прижалась к противоположной стене коридора. Дверь, с внутренней стороны сильно изъеденная структурой, будто годами лежала в муравейнике, — оставалась распахнутой.
Со всего дворца продолжали сбегаться люди. Замедлялись при приближении к детской и незаметно пристраиваясь к коллегам-придворным. Перекидывались короткими шепотками. Ахали-охали, закрывая ладошками любопытные рты и носы, и замолкали.
Сама собой установилась тишина. Люди боялись нарушить её даже шумным дыханием. От этого у многих свербело в носу и тянуло чихнуть. Время текло медленно-медленно и каждый, включая венценосных супругов, чего-то ждал. Гелиния продолжала прижиматься к груди Руса, а он медленно гладил жену по спине, глаза которой были широко распахнуты и совершенно сухи. И не выражали ничего. По дворцу разливался неуместный (Гелиния с Русом это чувствовали совершенно точно!) траур.
— Где мой внук?!! — яростный вой Пиренгула перекрывал стук его же сапог, неумолимо приближающийся. Обстановка, как ни странно, наоборот, разрядилась и пару десятков носов пробил чуть ли не одновременный облегченный чих. — Что?!! Заболели все?!! Убью!!! — с этим криком по коридору пролетел жар и на лестнице показался взъерошенный властитель Тира и Альвадиса. Его бешеные глаза метали молнии. Придворные еще сильнее прижались к стене, мечтая слиться с ней, стать незаметными.
Пиренгул быстрым шагом пролетел по коридору, последний раз ожег взглядом притихшую челядь, принадлежащую Гелинии — вполне независимой государыне, и шагнул в детскую, где чудесным образом успокоился. Горячее марево, кружившее вокруг его тела, опало.
По сравнению с прибытием Пиренгула, явление Максада, Отига, Леона, Андрея и даже яркой Грации в полном облачении Верховной жрицы прошло почти незаметно. Тем более, что лишних свидетелей, наводнивших коридоры, подчиненные коронпора как-то тихо и незаметно вывели-увели в только им известные места.
Все безопасники были неприметными людьми: кто был склонен к Силе, кто не был, но они были единственными, кто имел доступ к некоторым хитрым каганским амулетам. Их очень уважали. Часто уважали заочно, потому что ни один обыватель никогда не был точно уверен с кем он имел честь беседовать по тому или иному поводу. Если, конечно, собеседник не представлялся и не показывал специальный медный ярлык — защищенный от подделки не только алхимией, но и страхом неминуемого разоблачения. Самозванцы всегда исчезали и еще ни один родственник не смог вымолить у Максада показать место могилы. Подобные слухи, распространяемые и поддерживаемые самой службой безопасности, упорно циркулировали по всему Кальвариону с Альвадисом. И вдруг, покушение на саму княгиню с наследником. Сказать, что это больно ударило по престижу всей службы страшного коронпора — ничего не сказать.
Но в детской комнате всех собравшихся меньше всего волновал престиж безопасников.
— …таким образом, пропали одна кормилица, новый помощник Гелингин, и наследник, — закончил доклад Максад. Слова «новый помощник» выделил с чувством собственной вины — коронпор лично подпустил того парня к своей, можно сказать, дочери: Гелингин он знал с самого её рождения и любил совсем по-отечески. А имя «Игнатий», не хотело срываться с языка — о нем и думать было больно.
Весь вышеперечисленный ближний круг сидели по-тирски на голом каменном полу. Серый пепел, в котором распознали прах второй кормилицы, её годовалого сына — молочного брата Игнатия, и охранника, тщательно вымели и упаковали в каганскую погребальную урну. Придется родственникам, малознакомым семьям, хоронить их вместе. Смерть связала всех, не спросив разрешения.
