Он уронил пистолет на покрывало. Я подошёл к нему лёгким скользящим шагом и вырвал пистолет из ослабшей руки. Бернар Лансана смотрел на меня со страхом и мольбой в глазах.
— Дай мне воды, — просипел он.
Я убрал оба пистолета за пояс и молча подвинул к нему кувшин, стоящий на прикроватной тумбочке. Лансана неловко поднял его и припал к воде, жадно глотая её, будто не мог напиться, и проливая всё на себя и покрывало.
— Спасибо, — выдавил он, возвращая мне кувшин.
Я кивнул и вытащил нож из-за пояса. В глазах мулата снова появился ужас, и он попытался закрыться от меня здоровой рукой.
— Ты поклялся! Поклялся! — взвизгнул он, сжимаясь на кровати в хнычущий комок, сбивая простыни и дёргаясь всем телом в нелепых попытках сопротивляться.
— Я же сказал. Я не стану стрелять, — холодно произнёс я.
— Ты что, убьёшь калеку? Бог накажет тебя! Ты попадёшь в ад! — заверещал надсмотрщик.
Я усмехнулся и ткнул ножом в грудь мулата, а затем ещё и ещё.
— Я там уже бывал, — произнёс я, вспоминая всё, что пережил в этом ужасном месте.
Спустя какое-то время я вышел из комнаты и увидел Эмильена, который тащил с кухни окорок и бутылку вина.
— Андре! Что случилось? — встрепенулся он. — Ты весь в крови!
Жестом я потребовал у него бутылку и немедленно выпил.
— Это не моя, — ответил я. — У вас всё в порядке?
— Да. Жорж по-прежнему блюёт, а так всё в порядке, — сказал Эмильен.
Я кивнул и вышел в прихожую, куда буканьеры теперь стаскивали добычу, которую складывали горкой под присмотр бледного после сотрясения Жоржа. Среди добычи я заметил коробку сигар, достал одну и закурил прямо в доме. С непривычки дым обжёг мне горло, я чуть закашлялся, но потом всё стало хорошо и спокойно. Я вышел на крыльцо, у которого караулили негры.
Обонга сидел на ступеньках, Муванга стоял, сжимая мушкет.
— Как дела? — спросил я.
— Хорошо, масса, — ответил Муванга. — Радость.
Я кивнул, пыхнув табачным дымом. Сам же я ощущал пустоту, отстранённо глядя на полыхающую казарму. Пожалуй, нам повезло, что огонь не перекинулся на усадьбу. Всё воспринималось как-то равнодушно, казалось таким далёким и незначительным. Я докурил сигару, неторопливо прошёл к бочке с водой, умылся, удивляясь, сколько крови на моём лице и руках. Рубаха промокла от крови насквозь, и я без сожаления её выбросил.
Негры вытаскивали из амбаров и сараев жратву, рядом с кузницей развели большой костёр, на который уже поставили котёл. Теперь, когда первоначальное безумие битвы прошло, негры радостно пели о славной победе и о далёком потерянном доме, в который мечтали вернуться. Вокруг костра подскакивали в воинственных плясках самые удалые из негров, чёрные тени метались вокруг, отскакивая от мерцающего пламени. Один из них бил в импровизированный барабан, сделанный из ведра, но ритм, который он отбивал, глухо отвечал сердцебиению каждого из танцующих и отзывался во мне где-то в глубине души, в её самой древней, первобытной части. Словно бы сейчас вершилась таинственная мистерия, захватывающая каждого, и участника, и случайного наблюдателя.
Пляски негров буквально излучали кровожадность, как литания кхорнита, ода винтовке, речь диктатора на трибуне. Ниггеры потрясали оружием в воздухе, со свистом рассекали воздух взмахами, утробно рычали, кричали, пели. Воздух был наэлектризован до предела. Я завороженно смотрел на происходящее, борясь с желанием присоединиться к безумной пляске.
Наконец мне удалось стряхнуть наваждение и я поднялся обратно на крыльцо. Муванга и Обонга тоже во все глаза наблюдали за соплеменниками, и я видел в них подавленное желание присоединиться.
— Вы смелые воины, — произнёс я. — Ступайте к ним.
Во всяком случае, они не струсили под огнём. Для этого тоже необходима смелость.
— Спасибо, вождь! — улыбнулся Муванга.
Обонга молча склонил голову, и они оба отправились к костру, потрясая мушкетами. Муванга завопил что-то на своём языке, несколько негров поддержали его одобрительными воплями. Я уселся на крыльцо, провожая их взглядом.
Скрипнула дверь, я обернулся. На крыльцо вышел Шон, обмотанный какими-то шёлковыми тканями на манер индийского сари, прямо поверх рубахи и штанов. Он покосился на пляшущих негров и протянул мне початую бутылку рома.
— Будешь? — спросил он.
— Давай, — я не стал отказываться и основательно приложился к бутылке.
— Господь всемогущий, ну и дикари... — тихо протянул ирландец.
Я пожал плечами, притопывая ногой в ритм барабана.
— И эти тоже там? А я-то думал, из них получится человеков сделать, — хмыкнул он.
— Как добыча? — сменил тему я.
— Лучше, чем я ожидал, — оживился ирландец. — Там на втором этаже даже тайничок с золотом нашёлся.
— Превосходно, — улыбнулся я. — За Рябым приглядывай.
— Само собой, — кивнул Шон.
Какое-то время мы посидели молча, потягивая ром прямо из бутылки. Начинало светать, и я наблюдал, как за горной грядой на востоке поднимается солнце, а тени ползут по склону, отступая назад, в долины и распадки. Я широко зевнул, понимая, что не спал всю ночь, и не посплю ещё довольно долго.
— Пора уходить, — сказал я.
Мы поднялись и зашли обратно в дом. Я равнодушно скользнул взглядом по груде добычи, в которой виднелись и женские платья, и резные табуретки, и даже посеребрённый ночной горшок. На мой взгляд, это была груда хлама, а не добыча.
Я громко свистнул, созывая всех. Бедолага Жорж поморщился и застонал от резкого звука. Робер и Эмильен спустились с лестницы, грохоча сапогами, поддатый Рябой вышел с кухни, на ходу дожёвывая какую-то булку.
— Вы какого-то дерьма набрали, месье, — произнёс я, отпинывая ночной горшок от остальной добычи.
Горшок жалобно звякнул и покатился прочь.
— Продадим! В Сен-Мишель утащим и продадим! — с горящими глазами выпалил Рябой.
Я поднял с пола батистовый платочек с вышитыми инициалами владельца, рассмотрел и бросил обратно.
— Потащишь на своём горбу, так? — хмыкнул я.
— Вон, там ниггеров полно! — Рябой указал на дверь.
— Ну, попробуй теперь их заставь, — пожал я плечами.
Жак нахмурился и потупился, понимая, что не заставит. Никто бы не заставил.
— Пора уходить, мы же опаздываем на рандеву с испанцами, — сказал я. — Берём только самое ценное из добычи, деньги, золото, оружие. Оставляем всё, что не жалко бросить.
— Всё жалко бросать. Столько добра... — протянул Робер.
Я нагнулся к куче и вытащил оттуда тяжёлый палаш в украшенных ножнах. Меч приятно оттягивал руку, и я освободил его из ножен. Выходил он туго, будто его нечасто оттуда вынимали, но металл поблёскивал, и ни единого пятнышка ржавчины я не увидел, а когда проверил остроту, то тут же сунул пораненный палец в рот. Палаш был острым, как бритва.
— Я возьму это. Больше мне ничего не надо, — сказал я. — Берите что хотите и сколько хотите, мне плевать.
Глава 38
Покинуть плантацию удалось ещё очень нескоро. Буканьеры долго делили добычу и выбирали, что взять с собой, а что бросить, и в итоге мы вышли сильно позже рассвета, навьюченные, словно мулы. Испуганных и уставших женщин освободили из чулана и отпустили, усадьбу подожгли.
На плантации ещё оставалось несколько негров, которые, как оказалось, ждали меня. Среди них я увидел Себадуку и нескольких его соплеменников. Они поглядывали на меня искоса, тихо перешёптывались между собой, будто стеснялись заговорить. Их было шестеро.
Я остановился рядом с ними, жестом показал всем подождать.
— Хотели чего-то? — спросил я, обводя смущённых ниггеров пристальным взглядом.
— Да-да, масса! Вождь! Наша хотеть с тобой! Много добыча! — произнёс один из негров.
Себадуку что-то радостно защёлкал и засвистел, будто доказывал всем, что оказался прав, не забывая демонстрировать укушенную руку.
— Как твоё имя? — спросил я у говорившего ниггера.
— Моя звать Адула, масса, — сказал он.
