хочет погладить меня по чешуйчатой голове.
Я откусываю эту руку, кости хрустят на моих зубах.
Визг девушки...
Через миг её сердце — уже во мне, а её тело — мертвое, на земле.
ВКУСНО.
Дальше, скорее дальше...
Еще трое магов — я жру.
Еще индейский шаман — ЖРУ.
Еще сердца, еще кости, еще кровь — гамма вкусов в моей пасти.
ВСЁ.
Теперь маги кончились.
Я слушаю себя и слышу, что все одаренные в этих джунглях мертвы.
Индейцы еще где-то кричат, но они несъедобны, у них нет магии.
Я наелся.
Как и всегда в таких случаях ощущаю только злобу.
Только обиду.
Я мог бы есть больше.
А еда кончилась.
Горе, беда.
Я ложусь на землю, дождь стучит по моей чешуе.
Я начинаю кататься по земле, плакать.
— Бтя, еще! ЕЩЕ ЕДЫ!
Я кричу в черные небеса.
Но надо мной только качаются на ветру лианы и пальмовые ветви.
А батя уже отключил магию.
Сегодня кормить больше не будут.
Батя, за что ты так жесток со мной?
Я хочу ЕЩЕ, просто хочу ЕЩЕ...
Крокодильи слезы текут по моим чешуйчатым щекам.
***
Павловск.
Грязь. Кровь. Руины.
Небо красное.
Тут всегда так.
Дворец сожжен, он весь черный.
И трупы всюду.
Но батя уже ждет меня.
Вокруг него мертвецы, многие уже превратились в перегной.
Вонь такая, что даже у меня слезятся глаза.
Но батя улыбается мне.
— ТЫ ХОРОШИЙ, КРОКОДИЛ.
Голос бати успокаивает.
— ЗАВТРА ПОЕШЬ ЕЩЕ. НЕ ГРУСТИ.
Я падаю перед батей на колени.
Мой хвост бьет в нетерпении по земле.
— Сгодня, — умоляю я, — Сгодня! Дай мгии. Дай мгии. Дай, дай, дай!
Я хочу есть.
ГОЛОД неутолим.
И батя весело смеется:
— НУ ХОРОШО. ТЫ ЗАСЛУЖИЛ. Я НАПОЮ ТЕБЯ МАГИЕЙ.
Я на коленях подползаю ближе к бате, к тому месту, откуда из него исходит чистая магия.
Конец.
«Многоженство гораздо священнее считалось, чем одноженство: что видно из того, что, например, одноженный Исаак был „так себе“ у Бога, без знамений, без посещений, без особенных ему обетований, — многоженных же Авраама и Иакова Он посещал, говорил с ними, и точно всячески лелеял и ласкал.
Да и понятно: если „женность“ хорошо, то многоженность лучше одноженности, как „пять“ больше, лучше „единицы“, как полководец, выигравший „три сражения“, лучше выигравшего „одно“, и учитель, обучивший „толпу“ детей, лучше, угоднее Богу и нужнее в миру, чем обучивший единственного ученика»
Василий Розанов, «Люди лунного света»
— А я буду спасать своих жен, — сообщил я Тане.
— Что? — Таня уставилась на меня, как на безумца.
— Время спасения жен, говорю. А вы валите отсюда. И быстрее. Защитный купол падёт через пару минут.
Наш катер уже был возле кораблей Арктического флота, я даже видел последнюю не ушедшую подлодку, она сейчас всплыла.
Так что шансы на спасение у Тани и Чуйкина были.
— До встречи, друзья! Надеюсь увидеть вас обоих на этом свете, а не на том.
Жать руку Чуйкину и делать обнимашки с сестрой мне было некогда.
Так что я просто кастанул на себя полётовское заклятие, усиленное теперь до тысячного ранга, а потом взмыл в небеса.
Море и земля остались где-то внизу, через миг я уже несся сквозь облака...
Я летел в сторону Питера, где в застенках томились мои жены.
Мне не нужны были никакие карты, чтобы ориентироваться, моя божественная чуйка сама вела меня.
Я мчался над Европой, по пути мне даже попался военный самолет-штурмовик, явно служивший Либератору, но я просто облетел машину.
Конечно, можно было и протаранить, но я не собирался привлекать к себе лишнего внимания.
А других самолетов мне не встретилось — я прислушался к своей чуйке и теперь прокладывал свой небесный маршрут таким образом, чтобы меня не заметили.
Я знал, где мои враги, у меня в голове теперь была будто полная карта мира, где все силы Либератора были отмечены звездочками. Так что я был не только сверхбыстр, но еще и неуловим.
Неуловимый Джо, да.
Именно таким я и был сейчас, ибо летел не сражаться со Злом, а спасать свой гарем. Возможно если бы Либератор узнал, какой хренью я занимаюсь — то просто расхохотался бы и даже не стал бы мне мешать...
Но для меня это была не хрень.
Я знал, что делаю.
Я почуял, что внизу уже Питер и резко спикировал, спустившись ниже облаков.
По словам Алёнки, моих жен держали в «Крестах» — в этом мире это была единственная тюрьма, располагавшаяся на территории Петербурга. Все остальные места заключения были давно выведены за пределы города.
Питер сверху казался огромным, он распластался до горизонта во все стороны, как гигантский каменный спрут.
Самой высокой постройкой в городе был Монумент Магократии на Дворцовой площади. С монументом соперничали небоскребы Голландского Квартала.
Ижорский Квартал, располагавшийся на юге и застроенный деревянными хибарами и местными хрущобами, выглядел посреди блистательного Петербурга, как грязная лужа дерьма на идеально ровном автобане...
Но Ижорский Квартал мне сейчас был не нужен. Мне нужно было в центр, туда, где торчал Монумент Магократии. Недалеко от него на набережной Невы и располагались «Кресты» — политическая тюрьма, где держали только магократов, обвиняемых в преступлениях против короны.
Я уже мчался над рекой, я спустился еще ниже, я пролетел над тем местом, где раньше был остров с Петропавловской крепостью.
Но теперь здесь молчала водная гладь Невы...
Улицы Питера выглядели странно безлюдными. Кое-где явно шли бои, казаки с кем-то перестреливались. Вероятно, кто-то из горожан все же пытается сопротивляться Либератору.
Но в Центральном Квартале все было спокойно.
На Дворцовую площадь перед Зимним дворцом по древней русской традиции вывели танки и БТР, но никаких боев тут не было.
Военная техника вроде была принадлежала клану Дубравиных...
«Кресты» на набережной тоже казались вымершими. Во дворах тюрьмы я разглядел лишь пару десятков охранников. Сверху тюрьма выглядела действительно, как буквальные «кресты», полностью оправдывая свое название. Она представляла собой восемь длинных построек из красного кирпича, эти восемь зданий и складывались в два креста.
Алёна вроде говорила, что мне нужны подвалы, именно там мои жены...
Вопрос был лишь в том, какие именно подвалы мне нужны.
Впрочем, я сейчас был божеством, а божества не размышляют. У них есть чуйка,
