Простить? Он по своим стрелял, часового чуть не убил. А один из техников и вовсе погиб. И за что?
— Ты извини, Елисеевич, но собаке — собачья смерть, — сказал я, пожал руку Дубку и пошёл обратно в модуль.
После событий новогодней ночи не приходилось рассчитывать на хорошее времяпрепровождение. С каждым днём пребывание в Шинданде становилось всё тяжелее и тяжелее.
Группу нашего полка, которую оставляли для несения боевого дежурства здесь, в полном составе, сменила другая. Из Союза прибыли нам на замену лётчики-истребители на МиГ-23х.
Под домашний арест нас не сажали, но большую часть времени мы проводили в нашем модуле. И каждый день, допросы, беседы, снятие показаний и так далее. Опрашивали всех, включая штабных работников и официанток в столовой. На нервной почве все стали заниматься спортом.
Сегодня нам вновь предстоял визит к особистам. Утренняя немая сцена в комнате, когда товарищи смотрят на тебя потерянным взглядом — стала обыденным делом.
— Конец моей карьере, — вздыхал Гнётов, сидя на кровати и «пересчитывая» свои пальцы.
По моим наблюдениям, тяжелее всех пришлось именно зам. комэска. Григорий Максимович понимал, что ему уже не светит повышение и дальнейшее продвижение по карьерной лестнице.
— Григорий Максимович, давайте оптимистично смотреть на вещи, — начал рассуждать Марк, который не унывал даже в такой ситуации.
— Барсов, прекрати говорить умные слова. Они тебе не идут, — ворчал Мендель, выводя очередной рисунок в своей тетради.
— Паша, ты Рембрандт недоделанный! — воскликнул Марк. — Всё рисуешь и рисуешь. Лучше бы делом занялся.
— Каким? Личную жизнь я себе на пару десятков лет уже устроил, — сказал Мендель, намекая, что по приезде его ожидают сразу две женщины.
— Это да! — ехидно улыбнулся Марк, но завидев мой осуждающий взгляд, успокоился. — Серый, а ты чего такой спокойный? Всё порешал?
— А ты всё болтаешь и болтаешь. Посиди молча, — сказал я.
— Серый, а ты когда нам расскажешь подробности боя? — спросил Паша, поправляя покрывало на кровати.
Почти две недели меня мучают этим вопросом, но ответить я не могу. Краснов и его коллеги постоянно говорят мне, что о воздушном бое нужно молчать. Мол, не нужно знать остальным, как можно сбить на «весёлом» МиГ-29.
Через полчаса я стоял в штабе дивизии перед кабинетом особиста — Полякова. Это уже третий мой разговор на тему угона самолёта. И каждый раз мне приходится вспоминать последовательность своих действий в тот злополучный день.
Дверь открылась, и из кабинета вышел Гнётов. Красный и мокрый, руки трясутся, и взгляд затравленный. Будто его пытали, выбивая признательные показания.
— Твоя очередь, — сказал Григорий Максимович и прошёл мимо меня. — Конец моей карьере, — тихо проговорил он, удаляясь по коридору, наступая на скрипучий деревянный пол.
Войдя внутрь, я опять оказался перед Поляковым лицом к лицу. Он, слегка небритый, сосредоточенный и с кружкой чая в руке, поздоровался со мной и продолжил свои бумажные дела.
— Я закончил, — сказал он, отодвинул в сторону рабочую тетрадь и взял бланк. — Чистая формальность. Хочу, чтобы мы с тобой общались, а не юлили.
Очередная бумага о неразглашении информации подписанная мной. Даже крупные личности в КГБ не проходят мимо таких формальностей.
— Замечательно, — сказал он, забрал у меня подписанную бумагу и положил в свою папку. — Должен тебе сказать, твои показания помогли нам полностью восстановить всю картину событий.
— Только мои? Я там был не один.
— Раненый прапорщик Дубок и погибший сержант из техсостава МиГ-29 — не в счёт, — сказал Поляков, отхлебнув горячий чай.
Прекрасно сказали! «Конторе» всегда было не до погибших людей.
— Рад, что был полезен, — ответил я. — Только я одного понять не могу. Почему вы нас так долго гоняли по допросам? Ни в Союз нас не отправляли, ни на дежурство не допускали?
— Да хватит уже с вас дежурств. Подежурили, что до сих пор расхлёбываем. Ну а если серьёзно, то мы не нашли останки капитана Гаврюка. Зато был обнаружен парашют и вскрытый носимый аварийный запас. Шли поиски, но, увы. Безуспешно. Ты не переживай Родин. Рано или поздно мы его всё равно найдём.
— А почему я должен переживать?
— Ты — тот, кто его сбил. Мы думаем, что рано или поздно, он захочет с тобой поквитаться.
Значит жив…
— Я могу идти?
— Береги себя, Родин, — сказал Поляков и пожал мне руку. — До встречи.
Ох, и не хотелось бы!
Следующим местом, куда мне необходимо было попасть, был штаб полка на аэродроме. В коридоре, который вёл к кабинету командира, было много людей. Все шли к новому старшему авиационной группы в Шинданде с документами для подписи. Сегодня как раз улетает самолёт в Союз, а значит, будет много «передачек» документов для утверждения в штабе округа. Документооборот — вещь сложная и долгая.
— Вы куда без очереди? — возмутился старлей со стопкой красных папок.
— Меня ожидают, — спокойно ответил я.
— Это у вас раньше тут были такие порядки в Шинданде, — проворчал майор, размахивающий кипой листов, словно опахалом. — Теперь по-другому будет.
Интересные перцы! Судя по ширине рожь, красивой форме и остаткам печенья на усах, явно не воевать сюда приехали.
— Вам бы вытереться, товарищ майор, прежде чем к командиру заходить, — сказал я и постучался в дверь.
Заглянув внутрь, я увидел сидящего за столом полковника и стоящую рядом с ним Асю. Они вполне себе весело ворковали, смеясь над какой-то шуткой.
— Товарищ полковник, разрешите войти, старший лейтенант Родин? — спросил я, и командир жестом пригласил меня.
Уже ефрейтор Кисель оценивающе посмотрела на меня, а потом сравнила с новым командиром. Полковник был вполне себе статным мужиком. Высокого роста, черноволосый, плечистый и выглядел явно младше своих 38 лет. Плюс — не женат. Хорошая партия для брюнетки Аси с навыками массажистки.
— Вы идите. Чуть позже зайдёте, и мы обсудим ваши… документы, — сказал командир и Ася, покачивая бёдрами, пошла к выходу.
Полковник внимательно смотрел ей вслед, кивая при каждом шаге ефрейтора. Как только она закрыла дверь, он повернулся ко мне.
— Хороша? — спросил он.
— Не пробовал, товарищ полковник, — честно ответил я.
— Понятно. Родин, верно? Герой войны и орденоносец всего, чего только можно. Что там у тебя? — спросил полковник.
— Документы, выписки на убытие. Сегодня улетаем. И постановку бы надо провести на перелёт, — сказал я, выкладывая перед новым командиром базы документы.
— На перелёт постановку проведём. А ты уверен, что после всех событий здесь, для вас это будет не крайний вылет? — спросил он.
Изначально нас вообще не хотели подпускать к самолётам. Мол, потеряли доверие и всё такое.
Даже меня подозревали. Реакция особиста в Кандагаре была лишним тому подтверждением. Ему, кстати, позвонил в тот день наш Никитин и в таких «красках» обрисовал меня, что капитан Гуманов был готов сразу вывести такого негодяя, как я, за капонир и расстрелять. Только потом, по приезде Краснова и Сергея Ивановича, меня перевели в разряд свидетелей.
Сейчас оттаяло руководство в Кабуле и решило дать нам возможность улететь своим ходом. А может, просто кому-то надо перегнать отсюда в Осмон оставшиеся МиГ-21. Новый командир прибыл сюда со своими лётчиками на МиГ-23. Теперь в Афганистане только в Баграме осталось звено «весёлых».
— Думаю, в Союзе решат, что с нами делать, — сказал я.
— В этом ты прав. Не мне разбираться с вами, но если хочешь, выскажу своё мнение, — сказал полковник и расписался во всех документах.
— Это необязательно, — ответил я.
— Но я всё же скажу, — поднял он на меня глаза. — Вы теперь с чёрной меткой. Каждый из вас. Не знаю, что там действительно произошло и кто виноват, но доверия к вашей группе теперь никакого.
С этими словами он собрал все бумаги и протянул их мне.
В Ан-12 продолжали загружаться техники. Сумки, рюкзаки, чемоданы, ящики с запасным имуществом и принадлежностями — всё нужно забирать с собой.
