— Ыых, — ответил старик с непонятным выражением лица и неторопливо долил мне чаю.
Остатки из котелка он аккуратно вылил под куст, положил туда кусочек мяса и степенно поклонился.
«Жертва для духов» — подумала я.
Что примечательно, собака мясо для духов не тронула, только повела носом и демонстративно отвернулась.
— Мир-сусне-хум, — уважительно пояснил мне старик, кивнув на куст с подношением, и я поняла, что скорей всего это название местного то ли духа, то ли бога.
Ну да ладно, это не важно. Всё равно я такое слово не запомню.
Тем временем старик сходил к ручью, вымыл котелок и вернулся. Я все еще сидела у костра. Сил не было, хоть еда и сытная.
— Ыых? — спросил старик и показал на мои босые ноги.
— В болоте сапоги утопила, — пожаловалась я и вздохнула.
Не знаю, понял ли меня старик, но он тоже вздохнул, правда укоризненно, и полез в тючок, который был привязан к нарте. Немного покопавшись там, он достал похожие на длинные чулки унты из оленьей шкуры и бросил мне. Унты были старые, мех на них во многих местах облез, но я обрадовалась этой обувке как не знаю чему.
— Спасибо! — радостно улыбнулась я старику, осторожно натягивая обувку на мои бедные, израненные ноги.
Кожа на унтах была мягкая-мягкая, так что ногам в принципе было комфортно. Невзирая на многочисленные ранки и ссадины. Подцепить грибок я уже, после всего, что со мной сегодня случилось, не боялась.
— Ыых? — старик опять что-то спросил, но я не поняла и лишь недоумённо развела руками.
— Ыыр, ыых! — настойчиво повторил старик и провел по своей груди руками, а потом указал на меня. Я опять не поняла и покраснела.
Старик опять укоризненно вздохнул и снова полез в тючок. Так я стала обладательницей старой куртки с капюшоном. Куртка была скроена так, что одевалась через голову. К моей огромной радости к рукавам были пришиты рукавицы, как пришивают младенцам. Для рук оставались лишь небольшие прорези, чтобы можно было что-то делать. Куртка тоже была очень старая. Но от гнуса защита теперь у меня была преотличнейшая.
— Спасибо большое! — от всего сердца проникновенно поблагодарила я.
У меня ничего не было с собой, но я вспомнила о пачке «Беломора», вытащила из кармана и с улыбкой протянула доброму старику.
Он явно оценил мой подарок, неторопливо взял пачку, с удовольствием понюхал табак, аж зажмурился от удовольствия, затем вытащил две папиросы и бережно спрятал в свой кисет. С задумчивым видом немного подержал пачку в руках, слегка виновато улыбнулся, достал еще одну сигарету, а остальное вернул мне, там еще примерно штук пять-шесть оставалось.
— Нет, не надо! Что вы! — замахала руками я и попыталась отдать пачку обратно. — Это вам, забирайте!
Но старик строго посмотрел на меня, отрицательно помахал головой и повелительным жестом заставил положить пачку обратно в карман.
Пришлось подчиниться. Хоть и обидно. Я же от души, что есть.
Тем временем старик опять сходил к ручью, принес полный котелок воды и залил костер. Жестом он указал мне на нарты. Я, потихоньку, с кряхтением, поднялась и взгромоздилась рядом с тючком.
Старик вдруг отрывисто крикнул на оленей, и они слаженно побежали, причем довольно быстро. Я лишь покрепче уцепилась за перекладину. Старик некоторое время бежал за нартой, резко понукая оленей, пока они хорошо не разогнались, затем ловко на ходу запрыгнул прям чётко рядом со мной.
Пёс, навострив уши, нёсся впереди, то забегая в окрестные кусты, то выбегая обратно — контролировал ситуацию, как я поняла.
Мы летели на нартах по плотной подушке кустарничка среди тальниковых чащ и ощетинившихся елями провалов: ерник, багульник, голубика, черника, ивняки, –настолько густо сплетались ветвями, что сани буквально скользили по поверхности, словно по снегу или льду. Я удивилась — никогда раньше не ездила на летних санях. Всегда думала, что сани предназначены исключительно для снега.
Странно, я поймала себя на мысли, что думаю о том, что было раньше, — откуда-то я точно знала, что раньше на санях летом я никогда не ездила, однако, при попытке вспомнить еще что-то — опять дико разболелась голова, да так, что почти потемнело в глазах и я теперь сидела, судорожно уцепившись в края нарты, борясь с подступающей дурнотой и ругая себя за глупость.
Нашла время копаться в больной голове!
Наконец, бесконечная гонка на нартах закончилась, старик что-то гортанно воскликнул, обращаясь к собаке, дернул упряжку, и мы резко остановились.
— Ыых, — сказал старик и жестом поманил меня, мол, вылезай, приехали.
Я подчинилась и вылезла.
— Ыых, — опять сказал старик и многозначительно добавил, — Ыыр.
Я осмотрелась: здесь тайга была совершенно другая, уже зеленомошная, тёмная, там и сям разбросанные ледниками валуны совершенно изменили, искорёжили ландшафт, — если ёлки и кедрачи росли плотной стеной, зато тонкие облысевшие лиственницы слева расступались широкой просекой.
— Ыых, — строгим голосом вдруг сказал старик и указал на просеку.
Я взглянула в ту сторону и сказала:
— Ага, понятно, — хотя мне было непонятно ничего, но я не хотела обижать доброго старика и была благодарна ему за всё, включая эту непонятную экскурсию.
— Ыых, — в голосе старика проскользнуло раздражение.
Он нагнулся и ткнул пальцем на землю в просеке. Я тоже нагнулась и рассмотрела там еле заметную в щучке и мятлике колею. Причем сразу было понятно, что это явно не лосиная тропа или что-то там еще, а самая настоящая колея. Кроме того, по просеке там и сям росли ромашки и полынь — извечные спутники человека.
Сердце у меня учащенно забилось.
— Хеолоха! — сообщил старик, еще раз указал рукой на просеку и внимательно посмотрел на меня, мол, поняла, дура, или нет.
— Спасибо! — расцвела улыбкой я, кивая, дескать, поняла, поняла.
Старик ничего не ответил, лишь еще раз пронзительно взглянул на меня, затем резко гортанно что-то крикнул псу, гикнул на оленей, прыгнул в нарты, и они унеслись в другую сторону.
Даже не попрощался…
Мне было неприятно признавать, но я обиделась. Понимаю, что детский сад, он же столько всего для меня всего сделал, но вот всё равно как-то так… осадочек остался, что ли. Хотя, скорее всего, мне просто было страшно опять оставаться одной в этой дикой тайге.
Но одной я не осталась.
Через минут пять из кустов справа вдруг выскочил пёс и подозрительно уставился на меня. А я — на него. Так мы стояли и смотрели друг на друга, пока псу не надоело играть в гляделки, и он на меня возмущенно гавкнул.
— Ну, не ругайся, я уже иду, иду! — сказала я ему и пошла по просеке.
Пёс с досадой чихнул и побежал впереди, проверяя окрестные кусты и периодически оглядываясь на меня, иду ли я или опять затупила.
Так мы всё шли и шли, вдвоем: я бодро шагала по относительно широкой просеке, и рядом туда-сюда носился пёс, обшаривая все окрестные кусты и забегая за рвущиеся вверх мощные ели. Остро пахло сухой хвоей, грибницей и иван-чаем. А вокруг стола почти мистическая тишина, нарушаемая лишь отдаленным рокотом свирепой таёжной реки и назойливым посвистыванием какой-то мелкой птички.
В общем, красота. Дикая, первозданная красота.
Если не считать моих приключений, конечно.
Я затрудняюсь сказать, сколько мы так прошли, но солнце уже начало садиться. Я капец как устала, но скотина пёсик не давал мне возможности сесть отдохнуть, даже на пару минут, он, словно строгий пастух паршивую овцу, — всё гнал меня вперед и гнал.
В общем, уже скоро я еле-еле переставляла ноги.
Еще через полчаса меня больше не радовали ни вкусные таёжные запахи и звуки, ни красивейшие виды природы, — хотелось упасть и умереть. И то срочно! Но пёсику было категорически плевать, и он продолжал меня торопить вперед.
Вскоре просека стала тонуть в прозрачной синеве, немного погодя следом подступит мрак. Нужно бы найти безопасное место для ночлега, но в планы гадского пёсика это, видимо, не входило.
