Во втором помещении были ящики, набитые, как я смогла определить на глаз, образцами то ли почво-грунтов, то ли горных пород. Образцы, что в ящиках, были упакованы в конвертики из тонкой желтоватой пергаментной бумаги (или плотной кальки) и подписаны. Другие были расположены в одну линию и лежали насыпом на развёрнутой бумаге на полу — очевидно, ещё сушились. Я прочитала надпись на одной из этикеток: «уч. № 3–47/1–15.06.1972 — граниты серые мелкозернистые». Точно образцы.
Все мешки были столь крепко завязаны, так что определить, что внутри, я не смогла. А развязывать побоялась. Но решила, что там примерно такие же образцы, как и в ящиках.
За дверью стукнуло, грохнуло и послышался сердитый голос толстой женщины:
— Дверь открой! Быстрее!
Я подхватилась и торопливо распахнула дверь. Женщина, тяжело пыхтя и отдуваясь, внесла маленький, исходящий паром, котелок и глубокую миску. Бухнув всё это на пустой стол, она подула на руку, затем вытащила из кармана передника ложку, протянула её мне и сказала:
— Борщ с обеда остался. Как раз на тарелку будет. Ешь прямо из котелка. Это всё тебе. В миске — каша. Гречневая. Тоже с обеда, но я поджарила на сале. Ужин просто еще не скоро доварится, а ты голодная. Компот и хлеб сейчас принесу.
Я вдохнула умопомрачительно вкусные запахи еды и с чувством сказала:
— Спасибо!
— Оголодала, небось? — сочувственно улыбнулась женщина, и изначально некрасивое лицо ее приобрело от этой улыбки приятный и уютный вид. — Ешь давай, я быстро.
Когда она вернулась, я всё еще сидела над нетронутым котелком.
— Ты чего это не ешь? — подозрительно спросила женщина с обидой в голосе.
— Пить очень хочу, — пожаловалась я. — Язык засох.
— Ох ты ж, бедняга, — тут же захлопотала женщина и водрузила передо мной на стол почти литровую эмалированную кружку с холодным компотом из сухофруктов. Я схватила и жадно припала к восхитительно кисловатой жидкости. Пила, пила, пила, пока не осушила ее почти до дна.
— Ну ты и водохлёбка, — со смешком покачала головой женщина. — И куда теперь всё остальное поместится? Ешь давай, остывает же. А я тебе еще компота принесу.
Женщина вернулась, когда я уже доедала борщ.
— Вкусно, — поблагодарила её я.
— Вот, — женщина поставила передо мной полную кружку компота и небольшую тарелочку с исходящим паром куском жареной рыбы и подсохшим ломтем серого хлеба.
— Скажите, пожалуйста… — начала я, но женщина категорически пресекла все попытки поболтать:
— Потом, Зоя, всё потом, у меня же рыба там жарится. Ешь давай.
И заторопилась из камералки.
После обильного ужина мне ужасно захотелось в туалет. Я вышла наружу. Определить, где находится сортир не составило труда, хотя я слегка запуталась — справа и слева, примерно на расстоянии триста метров от лагеря, промеж елей и лиственниц находились две одинаковые будочки, которые представляли собой натянутые на каркас куски брезента.
Очевидно «Мэ» и «Жо» — подумала я, но где какой я не знала, поэтому, почесываясь от укусов комарья, побежала наобум направо, рассудив, что всё равно в лагере никого нет. Возле будочки, на расстоянии примерно метров сто, равноудалённо находились три небольшие холмика земли.
«Неужто кладбище? Тогда почему прямо возле туалетов?» — не поняла я и заскочила внутрь.
В брезентовой будочке зияла огромная глубокая яма, выше половины заполненная результатами человеческого метаболизма и водой. Причем вода была грунтовая, она медленно сочилась из стенок ямы. При таком раскладе, очень скоро придется копать новую яму и переносить туалет дальше. Я хмыкнула: вот и открылась тайна многочисленных холмиков возле туалета. Комаров и мошки здесь было не меньше, чем в тайге (если не больше), поэтому вдумчиво посидеть не вышло — я выскочила оттуда более чем быстро, сердито почесывая заново искусанную задницу и все остальное.
Навстречу мне с аналогичной целью шла толстая женщина и я поняла, что интуитивно правильно угадала, что это женский туалет. Ну да, всё логично: «девочки — направо, мальчики — налево». Налево у нас в обществе позволено ходить только мальчикам. «Леваки» девочек почему-то категорически не приветствуются.
Я уже сидела в камералке и клевала носом, разомлев от сытости, как ввалилась женщина и с сердитым видом прямо с порога брякнула вопрос:
— Зойка, твою мать! Ты что, совсем там в болоте головой шандарахнулась⁈
Я вздрогнула.
— Ты почему вонючку в туалете не зажгла?
— Какую вонючку? — не поняла я.
— Там, в тарелке же! — вытаращилась на меня женщина и, видя, что я не понимаю, пояснила. — Ты что, Зоя, совсем уже? Заходишь в туалет, зажигаешь вонючку, выходишь. Минуты через три возвращаешься, тушишь вонючку и делаешь свои дела. Я увидела, что ты туда пошла и сразу за тобой. Я же думала, что ты всё сделаешь. Захожу, а там комарья — немерено. Меня чуть не сожрали. И как ты там только высидела?
Я вздохнула, незаметно почесав зад. О существовании «вонючки» я не подумала. Сама не знаю почему.
Тем временем женщина продолжала меня обличать, собирая грязную посуду со стола:
— И вообще ты какая-то странная вернулась. Прямо как ненормальная.
Я не нашлась, что на это сказать.
— Ты это… дурковать-то, Зойка, брось. И так Бармалей на тебя уже взъелся.
Я опять промолчала.
— И не дуйся на меня, я же тебе зла не желаю, — добавила женщина, очевидно, расценив моё молчание, как некий демарш, — доиграешься, еще и с комсомола выпрут. И так за самовольную прогулку по тайге получишь сейчас по полной программе. Я тебе это точно говорю. Уж поверь.
Она обернулась, отслеживая мою реакцию. Но реакции не было. Я просто не знала, как на это реагировать.
— Ну, ты чего, Зойка? — забеспокоилась женщина, глядя на меня исподлобья. — Всё наладится. Хотя ребят, конечно, бросать одних не надо было. Там один Уткин чего только стоит.
— Чего? — машинально протянула я, чтобы поддержать разговор.
— Дык, ты же не знаешь, а он прям перед самым вашим выходом написал служебку, что ему необходимо шесть литров спирта «с целью стерилизации и длительного сохранения анатомических препаратов лисы и куницы», — процитировала наизусть содержание записки толстая женщина и хохотнула, — Представляешь⁈ А Бармалей потом смеялся, что Уткин решил всю лису целиком в трехлитровой банке замариновать. И куницу. Но спирт всё равно выдал. Правда не шесть, а четыре литра. Но это тоже ого-го! Теперь понимаешь?
Я неуверенно кивнула.
— А сейчас, когда ты ушла, и у них есть четыре литра спирта, сама понимаешь, чем всё закончится…
— А почему не формалин? — удивилась я. — Никаких проблем бы не было.
— Извечная мужская солидарность, мать её за ногу, — неодобрительно буркнула женщина и осуждающе покачала головой.
Она чуть прикрутила фитиль на лампе и продолжила (очевидно ей хотелось выговориться, а других слушателей не было):
— Я тебе больше того скажу, Зоя. Пока тебя не было — нам из основной базы нынче забросили 30 ящиков медицинского спирта. А в каждом ящике по 20 бутылок. Сама теперь подумай.
Я изобразила удивление от такой новости.
— А Колька вчера нашим проболтался. И теперь об этих ящиках знают все, — неодобрительно сверкая глазами продолжила воодушевленная моей реакцией женщина. — Бармалей все ящики к себе уволок, но долго он их прятать не сможет: рано или поздно уедет куда-нибудь, так наши потихоньку растащат. Будет, как в прошлый раз.
Что было в прошлый раз выяснить не удалось, потому что за тонкой стенкой камералки раздались шаги. Женщина выглянула в приоткрытую дверь и закричала:
— Митька! Где ты весь день шляешься⁈ Ты почему в бочку воды не наносил?
— Еще днем наносил! — раздался в ответ низкий мужской голос.
— Да я не про ту, я про синюю! — возмутилась женщина, — мне же постирать после бани надо будет…
— Так ты всё равно утром стирать будешь, –возразил голос, — утром и наношу.
— Нет, ну ты посмотри на него! Ещё один умник, блядь, нашелся! — на весь лагерь завопила женщина, всплеснув руками, — он уже за меня всё порешал! А подумать, что бельё замачивать с вечера надо, — своих мозгов не хватает?
