Охраняли вход в город пять человек в темно-красных тряпичных шапочках с узлом на макушке, в который были вставлены перья, скорее всего, орлиные, и набедренных повязках темно-красного цвета. Все босые. Двое стояли на стене под навесом из пальмовых листьев, недавно обновленных, наверное, сразу после урагана, а трое встречали нас у ворот. Те, что наверху, и двое нижних имели по одному перу в шапке и были вооружены копьями с небольшими наконечниками из кремния, а пятый, с двумя перьями в шапке, наверное, командир, держал деревянный меч или плоскую дубину метровой длины, типа весла с короткой рукояткой, внизу около семи сантиметров шириной, а вверху около пятнадцати. В торцы вставлены тонкие и очень острые кусочки черно-бурого обсидиана, из-за чего оружие напоминало потемневший нос рыбы-пилы. Командир, поглядывая на меня, задал Вунуру несколько вопросов. Как догадываюсь, тот озвучил версию, рассказанную мной жестами. Услышанное очень удивило охранников. Они что-то бурно обсудили, после чего командир по-дружески похлопал меня по левому плечу и подтолкнул внутрь города: зах а д ы, д а р а гой!
С верхней части утеса содрали слой почвы, подровняли — и получились каменные улицы, очень узкие, какие я часто видел в азиатских городах: два человека разойдутся, а три вряд ли. Зато в них постоянно была тень. Дома одноэтажные каменные с высокими крышами из пальмовых листьев и без окон, даже бойниц нет. Дворы огорожены высокими каменными стенами. Вход через узкую деревянную дверь на кожаных петлях. Чем ближе к зиккурату, тем больше становились дома и дворы, а улица шире.
Людей по пути нам попалось мало. Все они останавливались и пялились на меня — рослого по их меркам, светлокожего и светлоглазого блондина с двухдневной щетиной на лице. Женщины молча, мужчины задавали вопросы. Вунур тоже останавливался, а мы вместе с ним, и подробно отвечал. Как догадываюсь, это были его минуты славы.
Женщины были одеты в туники без рукавов с овальным вырезом для головы и длиной до колена, или сверху короткая, до пояса, верхняя часть туники, а снизу что-то типа запашной юбки, или, у девочек и девушек, только юбка, а сиськи на показ. У некоторых мужчин, кроме набедренной повязки, была еще и накидка, или вместо них туника наподобие женской, только до середины бедра. Ткани были ярких цветов, украшенные вышивкой, птичьими перьями, морскими раковинами, зелеными бусинами из жадеита… Глядя на орнаменты, я понял, откуда пришел кубизм в западноевропейское искусство. Почти все горожане имели более светлую кожу, а богато одетые мужчины были толсты и с деформированным черепом, из-за чего лоб и длинный нос находились на одной линии. Наверное, чтобы деформация была заметнее, волосы были зачесаны назад и отсутствовали головные уборы. Гид Хулио когда-то давно сообщил мне, что отличительной чертой знати у майя были череп, похожий на ягуаровый. Глянул на скошенный лоб на одной линии с носом — и сразу понял, что перед тобой начальник.
Главная пирамида, которую я окрестил зиккуратом, выглядела намного лучше, чем будет в двадцать первом веке. Заметно, что за ней ухаживают, ремонтируют постоянно. Слева от нее уже есть небольшой двухъярусный храм Спускающегося бога, названный там потомками из-за расположенной над входом, лепной статуи в виде человека вниз головой. Я узнал храм еще и по немного наклоненным стенам. В свой первый визит в этот город подумал, что это они со временем накренились, но, видимо, так и задумывалось, чтобы богу удобнее было спускаться.
Отец поднялся по лестнице этого храма на верхний ярус и поставил корзину с крупной рыбой у ног пожилого мужчины с деформированным черепом и большим брюхом. Значит, передо мной вождь или жрец, что в большинстве случаев одно и то же. В собранные сзади в узел волосы толстяка были воткнуты два длинных, с полметра, изумрудно-зеленых хвостовых пера птицы кетцаль. В двадцать первом веке браконьеры почти по всей Центральной Америке будут втихаря предлагать такие перья туристам за одну-две сотни баксов каждое, потому что птица будет находиться под охраной всех государств этого региона, а в Гватемале поместят на гербе и ее именем назовут свои деньги. Для птицы потеря этих перьев некритична, легко сбрасывает при нападении на нее, как ящерица хвост. Одет толстяк был в синюю длинную рубаха и набедренную повязку, вышитые яркими разноцветными нитками и украшенные бордовыми перьями с груди птицы кетцаль, На шее ожерелье из жадеита в виде черепов какого-то хищника, наверное, ягуара. И при всей этой роскоши босой. Он спросил Вунура, кто я такой, и тот обстоятельно изложил в который уже раз. Судя по тому, что говорил дольше, чем раньше, версия обросла новыми подробностями; судя по удивлению жреца, фантастическими. Ничто не украшает нас так, как чужие рассказы.
Из храма вышел с корзиной в руке мужчина средних лет в замызганной набедренной повязке непонятного цвета. Остановившись позади жреца, послушал Вунура, посмотрел на меня, сопоставив услышанное с увиденным, после чего пересыпал рыбу в свою корзину и ушел в храм. Так понимаю, рыбак заплатил натуральный оброк.
Дальше мы пошли на север, миновав округлый сенот, из которого две женщины набирали воду в глиняные кувшины, расталкивая заплесневевшие кукурузные початки. Сиро мне рассказывал, что так, используя «полуфабрикат» пенициллина, необразованные майя очищали воду от вредных бактерий. Вышли из города мы через один из двух туннелей в крепостной стене, которые были с этой стороны. И его охраняли пять человек, и у всех в шапке торчали орлиные перья, и у одного был деревянный меч с обсидиановыми вставками. Командир задал Вунуру вопросы, и выслушал ответы, и обсудил с другими охранниками, и похлопал меня по левому плечу: вых а д ы, д а р а гой!
От утеса, на котором располагался город, отходила довольно таки приличная дорога (сакбе) шириной метра три. Как мне рассказывал Хулио, делали их из известняка, камней, щебенки, покрывая сверху штукатуркой. В низинах, затапливаемых во время сезона дождей, и болотистых местах поднимали дорогу на насыпь.
Наша уходила в джунгли, но мы свернули к деревушке, расположенной слева от нее. Тут стояли десятка два неогороженных круглых домов из дерева, лиан и тростника, крытых пальмовыми листьями. Вход закрывался циновкой. Возле каждого находились два-три навеса разной длины из пальмовых листьев, под которыми на веревках вялилась рыба. Видимо, здесь жили рыбаки. Между домами разгуливали индюки и фазаны. Первые, завидев меня, раздраженно загомонили. Отвык я от индюков. Вспомнил, как в детстве дразнил их, мотая головой и издавая звуки, похожие на клич этих птиц, не удержался и выдал сейчас, сильно удивив рыбака и особенно его сыновей. Мне дружно ответили все самцы и, наверное, занесли в свой черный список. Индюки злопамятны, как люди.
Рядом с домом, к которому мы направились, возилась возле ямы низкорослая жопастая женщина в рубахе такого же цвета, что повязки у Вунура и сыновей. Из ямы поднимался дымок. Женщине помогала девочка лет десяти в набедренной повязке, а рядом на траве играла с ручным енотом еще одна лет двух-трех, голая и чумазая. Они вчетвером, включая зверька, молча уставились на меня.
Вунур радостно, с детским захлебом, рассказал им, кто я такой. Женщина покачала головой, сочувствуя мне, после чего взяла у младшего сына корзину и, отдав одну рыбешку еноту, вставшему на задние лапы возле нее, начала перекладывать остальную в яму, стенки которой были выложены камнями. На дне, на угольках только догоревшего костра, находились плоские камни, которые и послужили чем-то типа сковороды. Использовался тот же принцип, что и в азиатском тандыре. Оставшуюся мелкую рыбу и всю из корзины старшего сына, она высыпала в другую яму, которая была больше и глубже, где перемешала с солью, накрыла деревянной крышкой и придавила увесистой каменюкой, сдвинуть которую енот не сможет.
Пока готовился ужин, мы расположились на бревне, обтесанном сверху, которое лежало с северной стороны дома, рядом с входом в него, завешенным циновкой из тростника. Старшая дочка принесла нам тыкву с мучнистым напитком, а я достал свою флягу с вином, разбавленным водой, отхлебнул сам и предложил Вунуру.
