не особо метко.
А я успел откатиться в сторону и хотя бы целился. На двоих мы сделали двенадцать выстрелов и убили десять японцев, прежде чем они успели опомниться.
Остальных пришлось добивать топорами. К счастью, револьверы выбили всех серьёзных бойцов, пришедших на переговоры. А те, кто остались, сопротивления оказать не смогли.
— Ну ведь можно было!.. — я так и не нашёлся, что ответить, и просто сокрушённо вздохнул.
— Вано, я тебе так скажу… — наставительно заметил Иваныч, пытаясь оттереть кровь с рук травой. — Не надо вести переговоры с фашистом, который пришёл забрать твой дом и имущество. Надо его просто убить! Как только понял, чего ему надо — так сразу и убивай.
— А вдруг они просто… Ну, скажем так, собирались торговаться от высоких ставок? — уточнил я.
— Этот, Мураяма который? Да у него на лице написано, что он урод! — отмахнулся Кукушкин. — Буду я ещё слушать этого нациста недобитого… Им, видите ли, нужна эта земля! А нам, видите ли, валить в леса и не высовываться! Ну просто зашибись!.. Так, а ты тут что?
Мэр нагнулся почти к самой земле и перекатил одно из тел. К нему поднялась дрожащая рука, и слабый голос выдал что-то в духе:
— Са-а!
— Ты мне ещё тут пошипи! — вскинув топор, Кукушкин опустил его на выжившего.
И без того слабый крик несчастного резко оборвался. А Кукушкин выпрямился и с удовлетворением осмотрел пространство под навесом, заваленное трупами. После чего сообщил мне:
— Вот такие фашисты мне нравятся! — и, поправив воротник заляпанного кровью пиджака, пошёл на выход.
— Нет, ну мне они тоже больше нравятся в таком виде! — не стал я спорить. — Но теперь-то что? Иваныч, блин! У нас все работы на северном берегу реки встали из-за этого сраного нашествия!
— А если бы я с этим Мураямой поторговался, они бы не встали? — подняв бровь, не согласился Иваныч. — Вано, ну я тебя умоляю! Ты вон, сходи с беженцами пообщайся и узнай, чего эти подлецы творили. Среди них незамазанных кровью не осталось. Вон, даже переводчик, небось, успел неплохо покутить: на нём рубаха с чужого плеча. Дорогая, между прочим! То есть, за красивые глаза на раздаче благ ему бы её не отдали. Значит, он сам бывшего хозяина этой рубахи убил. Так что ты не сомневайся: они сюда не дружить с нами пришли!
Мы остановились, отойдя от навеса шагов на десять. На севере, метрах в трёхстах, как раз появились японцы, вооружённые самомнением и всякими колюще-режущими предметами. С юга, со стороны брода, тут же показались наши с плохим настроением и огнестрелом.
А мэр тем временем, достав револьвер, хозяйственно вытряхнул из него гильзы в карман пиджака. После чего заляпанными кровью пальцами достал свежие патроны из другого кармана и принялся набивать барабан.
— Я за свою жизнь понял одну важную штуку… — заметил Кукушкин, глянув, как я откидываю барабан на своём револьвере. — Если тебя кто-то не любит, не надо пытаться ему понравиться. Надо самому перестать его любить! И мир сразу становится простым, понятным и — главное! — определённым. Не надо вечерами сидеть и убеждать себя в том, что твой недруг просто заблуждается. Не надо искать ему оправданий и говорить о том, как ты его понимаешь. Он тебя захотел понять?.. Нет!..
Иваныч на секунду прервался: закончил перезаряжаться и вернул барабан на место. После чего закончил:
— Вот и пошёл он тогда к буям, эгоист хренов!
— Ты только больше от бедра не стреляй! — попросил я Кукушкина. — Результативность ужасная! Ты же не ковбой какой-нибудь…
— Ну, знаешь… Там, на переговорах, надо было как-то побыстрее! — хмыкнув, не смутился мэр.
Я вспомнил, как мы стреляли, и снова вынужден был согласиться с Иванычем. Мы пришли на переговоры вдвоём, а японцев было много — и все вооружены. Конечно, мы тоже вооружились. Для виду нацепили массивные топоры, а для надёжности — револьверы, скрыв их под одеждой. И, к нашему счастью, японцы их не заметили.
Наглость и самоуверенность противной (в нашем случае, очень противной) стороны, а также внезапность атаки сыграли нам на руку. Я отлично помнил, как разрядил весь барабан, выбирая тех, кто выглядел как серьёзный боец. И неплохо рассмотрел глубочайшее удивление на их лицах. А вот тех, кого добивал топором — не запомнил. Может, оно и к лучшему? Спать спокойнее буду.
Пока я вспоминал подробности бойни, ещё одна попыталась разгореться рядом с навесом. Наши бойцы открыли огонь, и среди японцев появились первые трупы, а остальные — те, кто не труп — благоразумно залегли в траве и принялись отползать. Правда, некоторые из них продолжали воинственно орать, но это, скорее, потому что очень уж не хотелось лицо терять.
— Всё равно… Осень уже скоро, — заметил я, поглядев на небо. — А у нас ни запасов, ни хозяйства.
— Да, — согласился мэр. — Ну ты, Вань, просто утешай себя тем, что ну… Таков путь!
— Какой путь? — не понял я.
— Наш путь! Их путь! — Кукушкин кивнул на японцев. — Судьба, в общем.
Он посмотрел на азиатские задницы, мелькающие в траве, прищурился… И даже вскинул револьвер, но стрелять всё же не стал.
— Пошли, что ли… Надо снова народ отзывать и собирать армию. А тебе, Вите и Пустырнику скоро будет, чем заняться!
Переговоры не задались! Впрочем, тут я согласен с Кукушкиным: они и не могли задаться. Но я до последнего надеялся как-то миром разойтись. Беда в том, что непонятно, что лучше. Пытаться договориться с теми, кто решил тебя прогнать и забрать твою землю, или сразу, как Кукушкин, достать револьвер и перестрелять всех. А на кого патронов не хватило — тех по старинке, топором.
Наш отряд остановился сразу за рекой, а руководители принялись решать, что делать. Ну а хмурые уже второй день небеса взирали на это равнодушно и спокойно. Тучи нанесло с северо-запада, то и дело моросил мелкий дождь. Температура как-то вдруг упала, и хоть и оставалась ещё по-летнему комфортной, но холодное дыхание осени ощущалось всё отчётливей.
— Надо тут людей оставить, — заметил Витя. — Если попытаются переправиться, брод оборонять легче!
— Ну-ну… Много у тебя людей-то? — поинтересовался Кукушкин. — Чтобы тут ещё кого-то оставлять…
— Да тут и десяток человек с огнестрелом
