И ведь не поспоришь, против отца идти — мерзко.
— А мне вот не по нраву. И поэтому долг мой — вырастить тех, кто сможет отсечь пораженные ветви и сохранить наш канон в истинном благочестии.
Вот тут протопопа как плетью стегнули. Выпрямился, посмотрел неверящими глазами. И Алексей добил, мило улыбаясь.
— И хотел бы я, чтобы ты их учил, как и детей своих. Легко принять мученический венец, но оставить тех, кто знает как правильно и как надо, кто разбирается и может осветить дорогу заблудшим — тоже почетно. Или хотя бы посоветуй мне, кто сможет помочь на этом трудном пути, ежели ты его со мной разделить не захочешь.
Аввакум встрепенулся, но Алексей поднял руку.
— Не надо. И опять я прошу тебя не отвечать сейчас. Подумай, под силу ли это тебе, с Ванюшей, вот, поговори, решение ведь это не из легких, оно всю душу вырвет… Мы ведь апостолам благодарны не только за мученическую их смерть, но и за то, что они учили, писали для нас, за собой вели… подумай. Не спеши. Это тяжкий крест…
Не отнесся бы протопоп серьезно к словам обычного мальчишки, никак не отнесся. Но видя пред собой школу, но видя на мальчишке венец царевича…
Это определенно придавало авторитета словам Алексея. А учитывая, как Софья спланировала вбросы информации…
Шансы удрать на мученический и бунтовской подвиг у него пока оставались. Но уже намного меньше, чем две недели назад.
* * *
Анастасия Марковна, любимая и любящая жена протопопа также недолго оставалась вне зоны внимания Софьи. Не прошло и четырех дней, как к ней в гости явилась науськанная Марфа. А кого еще посылать? Царевен? Простите, не по чину. Вот станет приближенной или хотя бы какое-то доверие заслужит, тогда с ней можно и поговорить. А пока: «царевич умный, он лучше знает». Эта присказка и звучала, когда Анастасия пыталась что-либо выяснить. Все всё знали лучше, вот только говорить никто не спешил. Заниматься чем-то?
Простите, не велено.
Муж весь в раздумьях, ходит темнее тучи, мыслями пока не делится. Что ему такого сказал царевич — бог весть, а только тяжко оно на душу легло. Софья бы добавила, что ломка стереотипов у убежденного бобра-правдоруба даром не проходит. Дети же…
Да разве удержишь детей в горнице, когда кругом столько всего интересного? Когда такие же дети бегают и чем-то интересным занимаются, а их никто не принимает? Оставалось только молиться, поскольку даже к вышиванию бедную тетку никто не подпустил. Мол, вы тут гостья, так что сидите, сложа ручки. А Анастасия в жизни так не сидела и не представляла, как это может выглядеть. И мысли в голову лезли тяжкие…
Поэтому визит Марфы пришелся ко двору. Ушлая кормилица привела с собой девушек, которые сноровисто расставили на столе чай с печеньем, захлопотали, собирая стол, а потом ушли. И Марфа приступила к расспросам.
Она была умна и видела, что происходит. Но в том-то и дело, что она изначально была — Софьина, а теперь и подавно. Будет царевна при царевиче и при царском благоволении, будет и у Марфы все хорошо. А нет… так на нет и добра нет.
Поэтому когда царевна Анна попросила Марфу поговорить с женщиной, кормилица все поняла правильно и принялась действовать.
— Поздорову ли, матушка Анастасия?
— Благодарствую, все благополучно. А…
— Марфа я, Кузьмина. Софьюшки нашей, царевны, кормилица.
Анастасия робко улыбнулась. Что говорить, что спрашивать — она пока не знала и поэтому все в свои руки взяла Марфа. Разлила душистый чаек, захлопотала…[18]
— Тяжко вам, наверное, здесь…
— Я не ропщу, крест мой таков.
— Господу виднее, кто какой крест поднимет.
Женщины перекрестились, причем Анастасия двуперстно, а Марфа — троеперстно и поймав осуждающий взгляд — покачала головой.
— Это здесь привольнее, а в царском-то тереме только попробуй хоть словечко противу Никона сказать али что еще — мигом за ворота вылетишь. А у меня семья, дети… слаб человек. Грешен.
— Дети?
Разговор тут же зашел на вечную тему. Кто, сколько, кто болел, кто умер, кто остался, у кого какие таланты — эти разговоры не менялись с тех пор, как был придуман институт материнства. И тут уж женщинам ничего н помешало — ни вера, ни статус, ни даже закончившийся чай.
Наконец, чуть наговорившись, Марфа перешла к делу.
— Я к чему говорю-то… останетесь вы здесь али нет? Не ясно пока?
— Как муж скажет…
— А то нам бы старших твоих к делу пристроить, что ж они слоняются без дела? Да и им бы читать-писать научиться, чай, негде было?
Анастасия Марковна только вздохнула.
А вы поживите с мужем-правдолюбом, да еще таким упертым? Тут крутишься с утра до ночи, а он то в подвале, то в ссылке, то еще где, а родня далеко, и денег нет… какое тут учение?
Были бы живы-здоровы!
— Вот. А тут — ходят они без дела, а это ни к чему. Не поговорила бы ты с мужем, матушка? Покамест вы здесь, пусть детям разрешит поучиться? Он ведь тоже приглядывается, что да как, знает, что ничему плохому мы не научим…
Анастасия Марковна вздохнула и согласилась. Поговорить-то можно, язык не отвалится.
И к ее удивлению, протопоп дал разрешение, а уж как счастливы были дети, включая и самых маленьких!
* * *
К третьему разговору Софья готовилась с момента окончания второго. И готовила брата. Этот разговор либо обеспечит их союзниками, а в перспективе и позволит повернуть все в свое русло, либо… либо неудача. Чего бы девочка не отдала, чтобы говорить сама, но к сожалению, ее место было десятым.
Царевны тут права голоса сильно не имели, уж тем более в глазах Аввакума.
И вот настал знаменательный день. Аввакум попросился к царевичу на прием и был назначен на завтрашний день. Вечером Софья еще раз все прорепетировала с Алексеем и еще раз порадовалась за брата.
Алексей вовсе не был дураком. Умный серьезный мальчишка, который отчетливо понимал прелести раскола. Уж что-что, а ужастики Софья рассказывать умела. А что может быть страшнее, чем когда брат на брата, отец на сына?
Но на всякий случай под стол она спряталась и была вознаграждена сполна за свои старания. Аввакум вошел в кабинет, как полководец армии — не сломлен и не побежден, но готов обсудить условия перемирия — и с порога наткнулся на доброжелательную улыбку.
— Присаживайся, Аввакум Петрович. Подобру ли, поздорову?
— Благодарствую, царевич, все слава Богу. Живем у тебя, как у Христа за пазухой.
Алексей опять промолчал — и Аввакум продолжил первым. Софья молча переживала под столом. Была пара развилок, на которых он мог бы свернуть, но… опять же — все предсказуемо. Вопрос в другом — как воспользуется ее наработками Алексей?
— Только объясни мне, убогому, чего ты всем этим добиваешься? Уж не прогневайся, царевич, не могу я этого понять…
Ну, на этот вопрос Алексей и так бы ответил.
— Жил-был один великий полководец, Аввакум Петрович. И когда его спросили, что ему надо, он так и ответил. Трава для коней, вода для людей, будущее для детей. Вот я такое будущее и строю. Где дети не будут по подворотням умирать, где будет войско, способное защитить Русь-матушку. Пусть мал я, да начало положено…
Аввакум кивнул.
— Да, и дети мои тоже учиться начали…
— Ежели против ты…
— Нет, царевич. По душе мне дела твои, вижу я, что это все от бога. Но о другом поговорить хочу. Ведаешь ведь ты, что Никон, пес смердящий…
Алексей вскинул руку. Этот момент Софья тоже предусмотрела. На самом деле у любой беседы не так много развилок и их можно просчитать. Например, если вы встречаете на улице соседку, о чем пойдет разговор? Погода, здоровье, дети, соседи… где-то так? Но уж точно не об андронном коллайдере, если это не два физика-ядерщика.
И уж точно можно было предсказать хулу в адрес хоть какого-то священника. Хоть бы и Никона, которого с некоторых времен Аввакум сильно не любил. И с чего бы это?
— Аввакум Петрович, ведь Собор его признал патриархом. А говорят, каков поп, таков и приход… можем ли мы хулить человека за то, что заблуждался он? Один Бог всеведущ, а мы грешные…
Вот тут протопопа осекло и сильно. Ведь действительно — патриарх, сами выбирали, сами слушались, а теперь такое… действительно, нехорошо как-то…
Нет, протопоп бы и покричал и поругался, но — на что?
На то, что Бог всеведущ? Что люди глупые? Что Собор… так и он ведь не последним человеком и был и есть. Да и глупцом себе перед Алексеем выставлять не хотелось. Успел уже протопоп оценить царевича, успел. Хотя и не подозревал, что оценивает его по совокупности с Софьей.
— И то верно, государь царевич. А только и грех великий на нем. Старые книги он править взялся, ересь латинскую в них внес…
Протопоп еще перечислил несколько случаев той ереси и замолк, глядя на Алексея. Царевич выслушал, не особо вникая и кивнул.
— Правда твоя, Аввакум Петрович. А теперь скажи мне, что с этим делать надобно?
