ехали какие-то неправильные охранники. Так понятно?
— Понятно, — хором ответили мы.
— Расплющить мы всё равно вряд ли кого сможем, — добавила Ленка.
Весь последующий час мы чистили и смазывали оружие, набивали магазины и вообще готовились. Мне уже стало кристально ясно, что наши старшие подруги выбирали путь с максимальной вероятностью влипнуть в приключения. Правда, при отсутствии реальной опасности всё это сложно назвать настоящими приключениями, настоящие приключения, скорее всего, ждут нас в пещере.
— А кстати, совсем забыла — вы хазарский-то знаете? — спросила Драгана.
— В пределах школьного курса, но курс был расширенный, и преподавали нам хорошо, — ответил я. — О литературных стилях мы вряд ли сможем дискутировать, но на бытовые темы разговариваем уверенно и практически без акцента.
— На какие темы, например?
— Сколько стоит это платье? Есть ли такое же, но с серебряными пуговицами? Как пройти в библиотеку, или в трактир, или в… — я запнулся, прикидывая, куда ещё я мог бы захотеть пройти.
— В публичный дом, — подсказала Алина.
— Я не знаю, как будет публичный дом по-хазарски, — с сожалением развёл я руками.
— Фахшахлик, — улыбнулась Алина.
— Спасибо, Алина, теперь-то я не пропаду, — поблагодарил я её. — Ты настоящий друг.
Дальше мы сидели, просто болтая о разной ерунде. Внезапно Драгана насторожилась и, подойдя к дверному проёму, выглянула наружу.
— Семафор перекинули, — сказала она, возвращаясь на место. — Сейчас маневровый к нам подойдёт.
— Гана, ты явно с железной дорогой хорошо знакома, — заметил я. — Откуда такие познания?
— Работала в паровозной бригаде когда-то, — ответила она и засмеялась при виде моего удивлённого лица. — Да обычная история. Забавная, но не то чтобы очень. Был у меня дружок сердечный, социолог из нашего новгородского университета. Как мы с ним сошлись — тоже ещё та повесть, может, и расскажу как-нибудь. И был мой Филя слегка дурной — когда трезвый, такой тихий, культурный, весь такой, — она повертела рукой в воздухе, — научный. Зато когда пьяный, ему обязательно надо было кому-нибудь в морду дать. И вот как-то открыли им от княжества хорошее финансирование сразу по нескольким темам, ну они на радостях и решили это дело всей кафедрой отпраздновать. Выпили, конечно, ну и Филя там отличился — набил морду, и не кому-нибудь, а самому завкафедрой. То ли какая-то старая обида заиграла, то ли ещё что, он потом и сам не мог вспомнить, с чего его вдруг понесло. В общем, начальство стало думать, что с ним делать. Будь это обычное предприятие, выкинули бы его с волчьим билетом, да и дело с концом, но это же научная среда, тонкая душевная организация, у них такие грубые методы — это дурной тон. И тут как раз подвернулась подходящая тема от княжеской канцелярии, так что Филю вписали туда сразу и руководителем, и исполнителем, благословили и отправили становиться мучеником за науку. А тема называлась «Миграция идей и распределённые сообщества высокой связности».
— И что в этой теме не так? — полюбопытствовал я. — И о чём эта тема вообще?
— Тема непростая, — ответила Драгана. — Я по ней и сама дополнительные исследования заказывала, когда стала в Круге работать. Если объяснить смысл простыми словами, когда в обществе работает свободный обмен идеями, то с одной стороны, общество усложняется и становится более эффективным, а с другой стороны, делается менее стабильным. Например, если связность невысокая, то одна деревня может бунтовать, а другие вокруг живут обычной жизнью. А когда в обществе имеется высокий уровень связности, то скорее всего, вспыхнет весь округ, и бунтовать будут даже те, у кого для этого нет реальной причины. Если взять аналогию — кровеносная система разносит кислород по клеткам, но она же разносит и инфекцию. И если мы хотим, чтобы организм нормально функционировал, должна присутствовать иммунная система. Вот у нас железнодорожники и есть то самое распределённое сообщество высокой связности, которое служит чем-то вроде кровеносной системы, разносит разные идеи, и в какой-то мере определяет тенденции.
Я задумался. Что-то в этом действительно было. Если вспомнить большевистскую революцию, то железнодорожные рабочие не только были одной из главных опор революционного движения, но и активно разносили революционные идеи по стране.
— Какую-то роль железнодорожники наверняка играют, — заметил я. — Но всё же мне кажется, что их влияние несколько преувеличено.
— Филя тоже к такому выводу в конце концов пришёл, — согласно кивнула Драгана, — однако всё равно сумел довольно много нарыть. На диссертацию и пару монографий хватило. Но речь не об этом, а о моём Филе, на которого взвалили роль первопроходца.
— Так это же хорошо, разве нет? — не понял я. — Первопроходцы и снимают сливки с нового направления.
— Смотря с какой стороны посмотреть, — улыбнулась Драгана. — Вот представь, что в паровозную бригаду пришёл такой вот исследователь с папочкой — как ты думаешь, что будет? Никто с ним разговаривать не станет, зато портрет отшлифуют с удовольствием. Тёмные люди, учёных не любят, потому от этой темы все и шарахались. Так что Филе пришлось спрятать свои бумажки подальше и устроиться в паровозную бригаду, помощником для начала. Ну а я с ним за компанию пошла, мне интересно было. Эх, какая бригада у нас была боевая! Когда мы в «Коня» заходили, все под столы прятались.
— Прямо уж под столы? — усомнился я.
— Ну не под столы, но сидели все тихо, как мышки под веником. Так мы с Филей в бригаде пять лет и отходили, пока он свою научную работу писал. Много где побывали. Но сейчас у меня здесь никого знакомых и не осталось, давно это было… да, весёлое было время.
Я проснулся от грохота сдвигаемой двери, и зажмурился от ударившего в глаза света.
— На этом разъезде ещё минут двадцать простоим, — сказала от двери Гана. — Кому надо в кустики, давайте сейчас, дальше долго остановок не будет.
Я откинул тонкое сиротское одеяло и кряхтя вскарабкался на ноги. Бока слегка побаливали после ночи, проведённой на тощем комковатом матрасе. За дверью вовсю светило солнце и волновалась степь, ещё этим самым солнцем не выжженная.
— Есть всё-таки в степи своя прелесть, — заметил я, вдыхая утренний воздух, наполненный будоражащим запахом степных трав.
— Турист везде прелесть найдёт, — откликнулась Гана, — а вот жить здесь тебе бы не понравилось, точно говорю.
Я лишь хмыкнул в ответ и спрыгнул вниз. Никогда не представлял себя в роли медведя [24], и не сказал бы, что эта роль пришлась мне по душе. Сделав свои дела и умывшись, я забрался обратно в вагон, где дамы устроили утреннее чаепитие. Жестяной чайник висел в воздухе, а под ним пылал огненный
