— Ой…
— Вот тебе и ой, — усмехнулся Самарин. — А про пользу пропаганды я тебе недавно объяснял. Ладно, сотник, иди отдыхай, завтра будет трудный день. И послезавтра. Да у нас вообще лёгких дней не предвидится.
Маментий и пошёл. Только не отдыхать, а проверить поредевшие десятки своей сотни. Вроде бы отбирали самых лучших, а вот оно как получилось — едут сейчас эти лучшие на санях, и случись чего, так и в бой не с кем. Разве что «три богатыря», попавшие в десяток Влада Дракула, радуют упорством в стремлении дотянуть до уровня «тех самых» и заслужить упоминания в лубках и личные почётные прозвища. Нескромное желание, но вполне понятное. Кто не представлял себя великим героем, отмеченным государем-кесарем и любимым народом? Что, никто не бросит в них камень?
Глава 4
Новгород и его окрестности. Год третий от обретения Беловодья.
И сотня Маментия Бартоша первой вышла к Новгороду, попутно совсем рядом с городом начисто вырезав толпу каких-то вооружённых оборванцев, увлечённо грабивших маленькую деревеньку. Человек двести было, если не больше, но прицельная стрельба с двухсот шагов и примкнутые к карабинам штыки не оставили наёмникам шансов на выживание. Лучше уж так, быстро приколоть в горячке скоротечного боя, чем потом возиться с петлёй и верёвкой. Да и зачем они, пленные-то? Что они могут сказать такого, о чём не знает сотник особого назначения?
И вот перед глазами Господин Великий Новгород — непутёвый отец городов русских, наплодивший детишек от сотни матерей и бросивший их на произвол судьбы. Зато когда дети подросли, ветреный папаша вдруг решил стать мамашей и найти себе подходящего хахаля из земель заморских. То под свеев попытается лечь, то под датчан, теперь вот ганзейского уда захотелось отведать. И отведали… аж до самой смерти отведали.
Со стены сотню особого назначения заметили издалека — сожжённый подол не мешал разглядеть всадников, и на одной из башен вспухло облако дыма. Чуть позже донёсся звук выстрела из затинного тюфяка, и с огромным недолётом по накатанной дороге ударил каменный дроб.
— Только порох зря тратят, — сплюнул на снег Влад Басараб. — Руки из задницы растут.
— Так у них старьё несусветное, господин десятник, — отозвался Мишенька Пожарский, за время похода растерявший лишний вес и превратившийся из обычного «былинного богатыря» в богатыря засушенного. — Как бы не самые Ерихонские трубы вместо пушек.
— Одно слово — румыны! — Влад снял с плеча карабин и принялся рассматривать стену в оптический прицел.
— Румыны, — согласился Мишенька, хотя и не знал кто это такие. Но ведь господин десятник врага приличным словом не назовёт?
Впрочем, разглядывать там было особо нечего — мерзко завопили трубы, и почти сразу же из распахнувшихся ворот стало выходить готовое к бою войско. Влад повернулся к Пожарскому:
— Давай, Миша, дуй к сотнику, да скажи, что немцы правильного сражения хотят.
— Разве не румыны? — переспросил Мишенька.
— И они тоже, — согласился волошанин. — Скачи быстрее, богатырь былинный!
* * *
Карло Гальдони не был румыном или, тем более, немцем. Потомственный кондотьер, он происходил из довольно родовитой, но давным-давно обедневшей генуэзской семьи. Собственно, именно бедственное состояние финансов привело его сначала в Крым, потом на службу к татарскому хану, и вот теперь, после позорного изгнания с честно заработанных земель под Нижним Новгородом, в войска Ганзейского Союза. Естественно, бедственное состояние финансов есть понятие относительное, и имеющихся в наличии денег хватило как на содержание солидного отряда, так и на покупку приличной и весьма доходной должности. Всё же не мальчик уже, по снегам в любую битву лезть, хочется спокойной и сытной жизни.
Увы, надежды на спокойную жизнь не оправдались — новгородцы, как и всякие московиты, оказались людьми жадными и непонимающими намёков на необходимость делиться прибылью с человеком, составляющим обоз с припасами для ушедшей под Смоленск армии. Мало того, всяк норовил ещё и обмануть, подсунув давно протухший и поеденный червями товар. Сухари с плесенью, мороженая рыба с душком, что при оттаивании превращается в ужасный смрад, почерневшее и позеленевшее от сырости и старости зерно… да много чего пытались подсунуть, и очень обижались, когда их тыкали носом в попытку обмана.
Да, за хорошую мзду можно закрыть глаза на многие шалости с поставками, так ведь не дают! Делают невинные глаза и нагло заявляют, что другого товара нет и не будет, а ежели не нравится, то господин начальник обоза может поискать его в другом месте. И напрасно Карло кричал, что и новгородский полк будет питаться этими припасами, а после возвращения строго спросит.
В ответ пожимают плечами, и даже пару раз попытались проучить несговорчивого итальянского немца дубьём, подкараулив в тёмном переулке. Оба раза удалось отбиться, положив на месте всех нападавших, и терпение сеньора Гальдони подошло к концу.
Вот, собственно, так оно всё и начиналось — Карло ничего не забыл и не простил, и после того, как в город пришло подкрепление, приказал взять самых жадных и ушлых купцов, да выпороть прилюдно кнутом. Те, естественно, возмутились. И не просто возмутились, а схватились за оружие — восьмерых наёмников, посланных по купеческие души, утопили в Волхове, палача на площади удавили его же собственным кнутом, и ударили в вечевой колокол, призывая жителей города на защиту лучших людей от иноземного посягательства. Пока Гальдони размышлял что ему делать, Вече единогласно постановило договор с Ганзой разорвать, войско из-под Смоленска вернуть обратно, а иноземцев из города гнать взашей.
Намерения у горожан были самые благие. Такими, как известно, вымощена дорога в ад. И ад не замедлил заявиться в славный Господин Великий Новгород, в котором оставалось слушком мало защитников. Так-то жители знали с какой стороны браться за меч или саблю, иные ими владели любому на зависть — торговля с разбоем всегда идут рука об руку, и часто одно невозможно отличить от другого. Но самые умелые нынче добывают звонкое серебро на берегах заснеженного Днепра, и против четырёх тысяч обозлённых наёмников остались старые, малые, да немощные.
В поход, сулящий невероятные прибыли, ушли все. Шутка ли, подгрести под себя торговлишку по Днепру чужими руками, и перекрыть путь московским товарам. Пущай с татарами торгуют! И ушли к Смоленску охочие людишки, ушли ушкуйные ватаги, ушли купеческие охранники… да что говорить, если на стены к тюфякам некого стало ставить. К двум оставшимся тюфякам, потому что целую дюжину с собой уволокли. Господи, да с кем там воевать огненным боем? Уж не с московскими ли неумёхами, не умеющими отличить правую ногу от левой? Новгород и свеев бил, и ливонцев бил, и даже на ляхов с литвинами ходил, что ему то московское войско?
Вот и получили сполна за самонадеянность. Город сопротивлялся неделю, и кровь в лужах на улицах не успевала застыть от мороза. Наёмники резали всех, и уже не обращали внимания на попытки Карло Гальдони и прочих командиров остановить резню. Как её остановишь, если с крыши соседнего дома в спину прилетает стрела, а сунувшихся в выбитые ворота кнехтов встречают острозаточенные рогатины? Даже ребёнок может воткнуть между пластин доспеха длинную спицу, а старушка, которую давным-давно ждут на погосте, плещет в лицо кипяток из горшка.
Пожаров, правда, удалось избежать, хоть и с превеликим трудом. Никто не захотел жечь уже своё, только что приобретённое по праву меча. Дома хоть и непривычного вида, зато тёплые и добротные. Что ещё нужно воину, чтобы достойно встретить старость? Серебро ещё нужно, но если хорошо простукать стены, покопаться в подвалах и приподнять кое-где половицы…
Достойная добыча что ни говори. А потери… что потери? Всего-то четыре сотри убито и умерло от ран, ещё не меньше полусотни упокоятся с миром в ближайшие дни, зато доля каждого увеличится хоть на самую малость, но вполне ощутимо. Да не так уж много потеряли при умиротворении столь большого города. Тут, почитай, жителей было тысяч шестьдесят-семьдесят, из них десять ушли к Смоленску, ещё десять где-то торговлишкой промышляют в других землях, разбежалась чуть-ли не половина, вот и выходит, что против двадцати тысяч сражались. Хотя ладно, зарезанных в постелях стариков можно не считать, как и малых детишек, но всё равно изрядно!
