В этот удар Василий тоже не вкладывал силы. Он не собирался убивать – по-прежнему выгадывал время… Казак знал, что пока сражается вожак – свора вмешиваться не посмеет. А кровь из рассеченного лба, заливающая глаза и нос, не делала пса побежденным – зато существенно ограничивала его подвижность.
Так и случилось. Остальные псы взвыли, раздраженно залаяли, еще немножко сузили круг, но в драку не полезли. Выжидали.
Большего Василию и не требовалось. Пока ослепленный волкодав тряс головой, пытаясь если не увидеть, то хотя бы унюхать врага, Полупуд добежал до расщелины, втолкнул внутрь меня – увлеченный схваткой, я все еще торчал снаружи – и втиснулся следом.
– Завалить лаз есть чем? – казак переступил через меня, как через колоду, оглядываясь по сторонам. Остап еще не ответил, а Василий уже ухватил что-то объемное и, судя по сопению, тяжелое, поднатужился и загромоздил проход.
– Ф-фу… – поднял саблю, сунул в ножны и только после этого вытер лицо рукавом. – Заморился… Легче трех ляхов зарубить, чем с одним псом тягаться. Проворен, сучий сын. Ну да ничего, и мы не лыком шитые. Да, Петро?
Поглядел на меня удивленно и поинтересовался:
– Эй, а ты чего разлегся? Не зашибся, часом?
– Не… Не ожидал просто…
– Это плохо… В бою зевать нельзя. Никогда не ведомо, что и откуда прилетит. Так что вдругорядь клювом не щелкай. Черт, темно, как в могиле… И сыро. Огонь бы развести. Огниво у тебя?
– Опять огонь? – недовольно проворчал байрачник. – Что хорошего в пламени? Смерть и боль?
– Свет и тепло… – кратко, но доходчиво объяснил казак. – А не хочешь обжечься – не лезь в пламя. Дурень и в кружке молока утопиться способен. Вот ты можешь без огня сделать так, чтобы в пещере стало тепло, сухо и светло? Эй, эй, куда? А ну проваливай!.. – Василий ткнул пером сабли в собачью морду, упорно протискивающуюся в оставшуюся щель. Пес взвизгнул и исчез. Снаружи снова завыли и заскреблись. Подкоп рыть начали, что ли? – Никак не угомонятся.
– Чтоб светло… это можно, – немного подумав, ответил Каленый. Он подошел к стене, потер ее широкими движениями, после чего та озарились легким зеленоватым свечением. Словно укуталась люминесцентной дымкой. – Сухо и тепло не сумею.
– И на том спасибо, – ответил Василий. – Теперь хоть видно что, где и голову о притолоку не расшибешь. Ого, да у тебя тут целый склад! Богато живешь, хозяин. Уважаю…
Восклицание Полупуда было вполне обоснованно. Я и сам глазами захлопал. Пещерка, в которую мы едва протиснулись, оказалась весьма просторной. Почти как моя двухкомнатная квартира. Если только за тем выступом, что правее, еще одно помещение не прячется. А то и целая галерея.
Но не только размеры удивили нас. Вдоль обеих стен тянулись стеллажи из грубо отесанного горбыля, но от этого казавшиеся только массивнее и надежнее. Нижняя полка размещалась примерно на уровне груди обычного человека. А для меня, восседающего на полу, аккурат над головой. Вторая – на полметра выше. Третья – в рост. Полки загромождали разнокалиберные плетенки, свертки, бочонки. Рогожные кули и кожаные торбы. Под низом стояли бочонки и мешки побольше.
– Прям пещера Али-бабы… – прокомментировал я себе под нос. – О! Факелы! – взгляд наткнулся на корзину с характерными изделиями. Стоящую, кстати, очень удобно, почти у входа. Протянул руку, пощупал. Корзина едва держалась кучи, а вот пакля под пальцами не расползлась и по-прежнему была осклизлая на ощупь. Значит, пропитка тоже не вся выветрилась. – Сейчас и я сделаю светло. А если зажечь сразу десяток, то и потеплеет немного.
Я решительно вытащил огниво, но оно в тот же миг оказалось в руке запорожца. Попутно другой рукой Василий поставил меня на ноги.
– Эй, – слегка возмутился я. – А сейчас-то что не так? Или свет и тепло уже без надобности?
– Порох… – Полупуд указал на бочонки. – Может, и отсырел, но лучше сперва убедиться. Видишь, сколько его тут? Одна искра – и овраг станет не только шире, но и немного глубже.
Бочонки я срисовал, но что в них порох, действительно не сообразил. Думал, вино или масло. Ну, или что там еще в них хранят?.. Моченые яблоки, капуста, огурцы… Хотя нет, эти продукты такой характерный запах издают, что их еще снаружи можно учуять. И если в каждом бочонке хотя бы по ведру… М-да… Не то что тело, душу в клочья разнесет…
– Так откуда такое добро? – повторил вопрос Полупуд, вынимая из одного свертка мушкет. – Фитильный самопал… Старинный.
– Казаки оставили… – не стал скрытничать Каленый. – Прятались мы здесь. Шли обозом с Сечи обозом, да татары выследили. Отбиться – мало сил, а с грузом не уйти. Вот и оставили припас здесь. Деда и меня – тоже. Чтоб приглядели, значит. Сказывали, следующим летом заберут. Да так по сей день и не вернулись.
– И когда ж такое случилось? Помнишь?
– Давно, – пожал плечами Остап. – Я тогда еще джурой был. А у деда волос черный.
– Гм… – Василий поскреб подбородок, но ус теребить не стал, занялся мушкетом. – Стало быть, лет пятьдесят минуло… примерно. Интересно… Уж не тот ли это обоз, что кошевой гетману Свирговскому отправил, но ни к полковнику Ганже, ни к самому гетману он так и не дошел?.. Доберемся на Сечь, надо будет скарбничему сообщить – негоже добру пропадать. Да и Феська Покотила отбелить посмертно. Многие тогда нарекали, что кошевой нарочно гетману подмогу не выслал. Из-за чего тот и погиб под Килией. А оно вон как вышло…
Говоря все, это казак осмотрел мушкет и вскрыл один из малых бочонков. Сунул руку внутрь и недовольно поморщился.
– Отсырел… Не будет толку…
Вскрыл второй, третий, четвертый…
– Что такое не везет и как с ним бороться? – прокомментировал я выражение его лица. – Совсем не годится?
– Сушить надо…
Я поглядел на тянущиеся вдоль стены полки и скорее наобум, чем по здравом размышлении, предложил:
– Погляди самый дальний и верхний бочонок. Воздух в пещере не затхлый. Значит, есть сквозняк. Может, там наверху и поодаль не так влажно, как у входа?
Этот крайний бочонок Василий открывал не спеша. Показалось даже, что он сперва прошептал молитву. А может, и не показалось.
– Есть! Сухой! – от радости казак забыл, где мы находимся, и запустил такое эхо, что всех тут же обдало комьями земли и струйками песка, посыпавшимися с потолка.
– Потише нельзя? – шикнул на него Каленый. – Если завалит, не откопаемся. И провизии тут никакой нет. Я припасы в другом месте храню. Там посуше будет.
– Молчу, молчу… – Василий едва не приплясывал. Что было совершенно для него не характерно. – Живем, Петруха. Теперь нам сам черт не брат… Сейчас, сейчас…
Запорожец быстро нашел на полках все, что нужно: пули, пыжи, фитили… Умело и сноровисто зарядил сразу десяток мушкетов и перенес поближе к выходу. Потом зажег несколько факелов, вставил их в специальные крепления, приделанные к стеллажам – сразу стало гораздо светлее и уютнее. А один сунул мне.
– Становись сзади. Как выстрелю – поджигай фитиль и подавай. Только не торопись. Если бабахнет внутри, точно не выберемся. Уразумел?
– Да.
– Ну, тогда и начнем, Богу помолясь!.. Приходи, кума, любоваться…
Полупуд пристроился за баррикадой. Упал на нее грудью и так далеко высунул мушкет наружу, что показалось, будто вообще выбросил. Громыхнул выстрел, и снаружи раздался визг подранка. Василий быстро вскочил, одним рывком сдвинул в сторону преграждающий щель куль, встал в проходе и требовательно протянул руку.
Вовремя. Я же поджег фитиль сразу, как бабахнуло. Второй выстрел был прицельнее первого, поскольку в ответ раздался только многоголосый лай. О том, что казак мог промахнуться, даже не подумал.
Да и некогда было. Разряженный мушкет упал под ноги, и я всунул в ладонь запорожца третий самопал.
Бабах! Четвертый… Бабах!
Пятый… Шестой…
– А чтоб тебя! – запорожец попятился, пытаясь ногой отпихнуть наседающего пса. Совсем чуть-чуть не хватало тому места, чтобы изловчиться и цапнуть Полупуда за стегно. – Да отцепись же ты, холера.
Судя по всему, казаку опять было не до мушкета, а запал уже тлел. В общем, размышлять некогда. Я присел, примерился и, когда пес опять кинулся вперед, сунул ствол ему в пасть. Тот, не разобравшись, вцепился в него зубами и рванул к себе. Я не стал сопротивляться, напротив подался вперед, пытаясь вытолкнуть мушкет из пещеры как можно дальше. Почувствовал пес что-то или нет, но в последнюю секунду перед тем, как грянул выстрел, я успел увидеть его глаза. Не грустные, как обычно у собак, а почти белые от лютой ненависти.
Бабахнуло здорово. Но, к счастью, как и прежде, почти снаружи. Зато приклад подпрыгнул и засветил в лоб.
Очумело мотая головой, чтоб избавиться от легкой контузии и избытка впечатлений, я снова занялся самопалами. Седьмой… Восьмой… Или какой там…
