— О чем шепчитесь? Явно что-то замышляете, по глазам вижу, — он усмехнулся, глядя как покраснели пацаны, которые точно какое-то баловство замышляли. Карета тронулась, а он, прищурившись, смотрел на них. Он уже давно понял, что любое знание может пригодиться в любой момент, поэтому решил со скуки чему-нибудь полезному научить мальчишек, за которыми Петр попросил его присмотреть. — А давайте я вас в карты научу играть? Ну и парочку невинных фокусов покажу, не без этого. — У мальчишек загорелись глаза, даже у башкира, который изо всех сил пытался показать, какой он уже взрослый, но мальчишка есть мальчишка, и, когда Турок достал колоду, жадно и с явным восхищением уставился на карты, замелькавшие в опытных руках профессионального шулера.
***
Мы с Машкой не разговариваем. Наша ссора, похоже, вышла из-под контроля, потому что уже весь поезд был в курсе, что сплю я в гордом одиночестве. Дошло до того, что парочка особо разбитных дам весьма искусно пытались меня соблазнить, когда в каком-то городке, я уж и не помню, где именно, мы играли в карты. Оказывается, когда сидишь за игральным столом открываются такие виды... Уф, я от одного воспоминания вспотел. Проведя пальцем по шее и расстегнув одну пуговицу на камзоле, я снял шляпу и стряхнул с нее капли. Дождь зараза такая был мелкий, но весьма надоедливый. Пора, похоже, перебираться в карету. И в какой попало карете я точно не поеду.
Лопухин прокричал недолгий привал, из серии девочки направо, мальчики налево, и я решительно соскочил с лошади, кивком головы подозвав одного из гвардейцев, передавая ему поводья. Справив то, для чего и был организован привал, я решительно направился в сторону кареты, куда уже усаживалась Гертруда.
— Вон, — коротко приказал я умудрившейся поклониться прямо в карете горничной, и, когда ту как ветром сдуло, заскочил внутрь. Сопровождающий меня гвардеец тут же захлопнул за мной дверцу. Я посмотрел на нахмурившуюся Машку. — Ну, так и будем молчать или все-таки попытаемся объясниться?
— Что я должна объяснять, если итак все понятно? — равнодушно проговорила она. Карету качнуло и она покатилась по дороге, а я поморщился. Ненавижу эти трясучие гробы на колесах. Где мой комфортный японский внедорожник с кондиционером, магнитолой и ортопедическим креслом с подогревом и массажем?
— Я заботился прежде всего о твоем здоровье, — процедил я сквозь зубы.
— Ты должен был спросить у меня, или, хотя бы поставить меня в известность, — парировала Машка, но в ее голосе появились шипящие нотки, что могла меня только порадовать, ведь в последнее время она говорила холодным, равнодушным тоном, от которого мне хотелось кого-нибудь пристрелить.
— Ну прости, что не поставил тебя в известность, — я развел руками. — Я действительно думал, что поступаю, как лучше.
— Лучше для кого? — понимая, что хоть за стоящим грохотом колес и топотом копыт нас никто не услышит, мы с женой все равно предпочитали орать друг на друга шепотом. И так привлекли своими проблемами кучу совершенно ненужного внимания. — Я так понимаю, что лучше для тебя, потому что обо мне ты думал в последнюю очередь, ведь в этом случае мы бы с тобой все обсудили и приняли общее решение!
— Хватит. Я извинился. Хочешь, на колени сейчас встану, просто прекращай меня игнорировать и ненавидеть, — прошипел я, чувствуя, что скоро взорвусь. Почему-то я понятия не имел, что Машка может быть настолько упряма. Это было удивительным открытием, и, положа руку на сердце, вовсе не плохим. Ведь, надо признаться самому себе, я получал удовольствие от моих вечных пикировок с Луизой. Вот и сейчас, когда она, прищурившись, окинула меня презрительным взглядом, кровь быстрее побежала по жилам, в большей степени устремляясь к одному органу. Все-таки я извращенец.
— Прекрати надо мной издеваться и ерничать, — она уже шипела как рассерженная кошка. — Ты просишь прощение так, словно это я во всем виновата. Тебе не кажется, что это уже слишком?
— Слишком? Слишком то, что ты выставляешь меня на посмешище. Ты Великая княгиня, а не девка с улицы, которой клиент не запла... — прекрасно понимая, что конкретно так перегибаю палку, я уже не мог остановиться, потому что мне реально нравилось ее злить. Я такого возбуждения не ощущал уже давно. У нас все было прекрасно, но нежно и трепетно, если можно так сказать. А вот пощечину я хоть и ждал, но все же пропустил. Ничего, сам виноват. А то, что у нее рука тяжелая, я мог и догадаться по синяку на лбу Олсуфьева. Она снова замахнулась, но я перехватил ее руку и легко перетащил сопротивляющуюся жену к себе на колени. Некоторое время мы боролись, причем делали это молча, но действительно яростно. В пылу борьбы я повредил ее платье, обнажив грудь. Вот это стало последней каплей. Кровь зашумела в ушах, и я, перевернувшись так, что оказался на полу кареты на коленях, просто задрал ее юбки, с восторгом отметив, что на ней юбок меньше, зато присутствуют те самые прообразы кружевных пантолончиков. Она еще пару мгновений сопротивлялась, а потом обмякла, застонала и, запустив руки мне в волосы, притянула голову к своей груди.
Мы подъезжали к месту нашего отдыха и Машка, сидящая у меня на коленях, сонно потянулась.
— Помоги мне платье в порядок привести.
— Угу, — я как мог попытался исправить беспорядок, но затем плюнул и просто набросил ей на плечи свой плащ, укутав в него с ног до головы. — Так я прощен?
— Возможно, — протянула жена, уткнувшись в воротник плаща носом. — Но, Петр, больше никогда не принимай таких решений самостоятельно, хорошо?
— А иначе? — я криво усмехнулся.
— А иначе я тебя убью, — спокойно ответила моя тихая и неконфликтная Машка. Пару раз я мигнул, осознавая, что она сейчас не шутит. — Как я выгляжу?
— Как будто трах... эм, занималась любовью в карете, — честно ответил я, а карета начала замедлять в этот момент ход.
— Мне срочно нужно попасть в мою комнату, чтобы как следует рассмотреть, как выглядит женщина, занимавшаяся любовью в карете, — и она выскочила, лишь слегка коснувшись руки Румянцева, который и открыл дверцу, предварительно заглянув внутрь. Я последовал за ней, предварительно сунув кулак под нос Петьки, который откровенно усмехался, глядя на меня. Похоже, этот оболтус что-то заподозрил, потому что был мокрый, как будто всю дорогу ехал верхом, хотя все самые стойкие, даже Криббе, сбежали по каретам. Румянцев же сделал так, чтобы нас никто не потревожил. Перед тем как войти в приготовленный для нас дом, я с благодарностью кивнул Петьке, а тот только рукой махнул и проводил взглядом пробежавшую по двору служанку, насвистывая нечто бравурное. Я же поспешил за Машкой, пока она ничего себе снова не надумала, а то с нее станется какой-нибудь аналог пургена мне в кофе подсыпать. Странно, что я не замечал этого раньше, но эта черта ее характера мне точно нравится.
Глава 17
Акинфий Никитич с утра неважно себя чувствовал. У него болела голова, прихватило спину, а суставы на ногах воспалились и нещадно болели.
— Чертова погода, — проворчал Демидов, поправляя на голове мокрое холодное полотенце, которым замотал голову, чтобы хоть немного уменьшить головную боль. — Вот странность-то какая, когда в застенках у Ушакова в Петропавловской крепости сидел, ничего не болело, особливо суставы не ломило, а сейчас гляди как разбухли.
— А я всегда говорил, и не устану повторять, что все боли в суставах и в спине от чрезмерного эпикурейства, — поднял вверх палец медикус. Лекарь был из местных. Василий Семенович Грозин, которого Демидов посылал учиться за границу за свой счет, с условием, что сын разорившегося купца, показавшийся Акинфию Никитичу довольно разумным малым, вернется к нему и станет его как бы лейб-медиком, без приставки «лейб» естественно. — А Ушаков вас с сыновьями вряд ли потчевал изысками. Вот ничего и не болело.
— Ага, все бы от еды так мучились, — отмахнулся рукой Демидов от доводов своего врача. — Скажешь тоже.
— А вот и скажу, потому что считаю, что так оно и есть. И хватит уже кофий пить без меры. Неужто не замечаете, Акинфий Никитич, что как только кофейник заглотнете, так голова раскалываться начинает?
