— А сколько вы гравюр привезли?
— Тридцать штук, — сообщила Мария. — Есть еще вологодские кружева, но они у меня даже не распакованы. Их оформлять нужно, чтобы товар показать.
— Неплохо, — похвалил я девушку.
Умная она, мышка-норушка. Мы с ней обсуждали (созванивались пару раз), что будет разумно, если девушка, коли она станет заниматься антикварным бизнесом, привезет с собой что такое, русское, для «затравки», а уже потом, когда она здесь укоренится и обживется, мы и решим, что выгоднее продавать. Но что именно, так толком и не решили. Я-то думал, что Мария потащит матрешки да деревянные ложки, а она, вишь, какая затейница. А ведь правильно. И вещи, хотя и ценные, но не слишком тяжелые.
— Нам бы с вами следовало договориться — сколько я с выручки денег могу себе оставлять, сколько вам отдавать. И район нужно другой поискать, попрестижнее. Лучше бы в Латинском квартале, но там за аренду пятьсот франков требуют в месяц, а магазинчик, хоть и симпатичный, но по размеру такой же, если не меньше.
— Это мы с вами потом решим, в процессе, — хмыкнул я. — И отчеты вы мне станете составлять и все прочее. Я вам пока выпишу чек на десять тысяч франков, чтобы вы новый товар приобрели, а гравюры пока здесь побудут, у вас.
— Тогда я сразу пойду в Латинский квартал, пока магазинчик не перехватили, — загорелась Мария. — А жалованье?
Я прикинул, сколько это будет. Как мы договаривались с Председателем — легальный резидент получает двести долларов в месяц, нелегальный сто пятьдесят, агентура по сто. Мадемуазель пока еще только агент.
— Выпишу чек не на десять, а на пятнадцать тысяч. Хотя нет, лучше завезу наличными, чуть попозже, — решил я, доставая имеющуюся при себе наличность. — Вот, пока две тысячи франков, чтобы заплатить за аренду за четыре месяца. Позже будет еще двенадцать. Пять тысяч — это ваше жалованье. Во Франции такие деньги мало кто получает. Так что комнату снимите получше, с ванной. А как обустроитесь, начнем потихонечку антиквариат из России везти. Что у нас нынче на рынке востребовано, выясняли?
— В первую очередь востребованы картины великих мастеров — Рафаэль, Рембрандт, Леонардо да Винчи. Микеланджело хорошо идет, но его уже давным-давно никто не видел в продаже.
— А остальных видели? — удивился я.
— Леонардо, по слухам, иногда всплывает, но подлинники или подделки никто не скажет. А Россия, по мнению специалистов, в этом отношении перспективна.
То, что Великие Мастера востребованы, оно понятно. Ради этого не стоило и в Париж приезжать Но Мария должна была выяснить — что именно европейский и американский рынки могут ждать от нашей страны? Что у нас есть такое, на что покупатель обязательно клюнет? Но все должно быть в меру. Скажем, всем прекрасно известно, что из работ Караваджо в России имеется лишь одна. Коли объявится вторая, это подделка. В Петрограде, насколько помнится, есть еще две работы Леонардо да Винчи «Мадонна Бенуа» и «Мадонна Литта». Если от нас прибудет, скажем, «Потрет дамы с горностаем», то в это никто не поверит. Хотя, надо работать…
Мария, между тем, продолжала:
— Популярны примитивисты, но их тоже на рынке произведений искусства нет.
— А Руссо? Вроде, у него немало картин написано, — хмыкнул я.
— А разве Руссо писал картины? Ни разу не слышала.
До меня дошло, что мы с ней говорим о разных Руссо. Она о философе, а я о художнике.
— Это другой Руссо, — пояснил я. — Не тот, который Жан-Жак, а который Анри Руссо. Его еще называют Таможенником Руссо, потому что на таможне работал. Друг Пикассо, еще кого-то там. Точно не помню, когда он умер, но где-то перед войной.
— Нет, это совсем другие примитивисты, итальянские, они еще в средние века жили. Одно имя запомнила — Гвидо да Сиена.
Итальянские примитивисты средних веков? Не знаю таких, а уж тем более не ведаю, есть ли они в России. Но выясним.
— Я очень удачно с гравюрами угадала, — сообщила Мария. — Английские и французские нынче в цене. Если бы мои не были пополам порезаны, давно бы ушли. А так, половинками, не каждый коллекционер возьмет.
— Это как с монетами, — заметил я. — Даже если монета редкая, но в плохой сохранности, уважающий себя коллекционер ее не возьмет.
— Монеты тоже спрашивали. В основном, античные золотые и серебряные.
— А наши? Что-нибудь вроде Константиновского рубля?
— Не спрашивали. Да и не очень-то европейцев интересуют русские монеты, — отозвалась Мария.
— Жаль, — вздохнул я. Русские редкости мы бы сделали без проблем. Как рассказал мне Семенцов-старший, на Монетном дворе хранятся штемпели аж с Петра Великого.
— Медали восемнадцатого столетия интересуют, ордена возьмут, если с алмазами да с бриллиантами. Да, —вспомнила мышка-норушка. — пару раз интересовались орденом святого Георгия для иноверцев. Я о таком даже и не слышала.
— Это как обычный Георгий для офицеров, белой эмали, только в центре у него не Георгий Победоносец, а двуглавый орел. Его мусульманам вручали, а те обижались — мол, соседу дали крест с джигитом, а мне с курицей.
— Ясно, теперь буду знать, — кивнула Мария. — Французы возьмут Шардена, Буше, и всех других, что в восемнадцатом веке были, и в девятнадцатом — Энгра, Байара. Но по цене пока сказать ничего не могу.
— А как по нашим, по русским? Верещагин там, Суриков?
— Сложно сказать, — пожала плечами девушка. — Брюллова возьмут, а про остальных ничего не могу сказать.
— А иконы?
— Икон во Францию эмигранты навезли много. Кому они тут нужны?
Я немного загрустил. Вот иконы — свеженькие … э… виноват, я хотел сказать — древние, старинного письма, из запасников Третьяковской галереи, а то и из экспозиции, из Русского музея, из провинциальных музеев, у нас имелось немало. Впрочем, на иконы в Европе пока моды нет. Что ж, значит она будет. Надо только немного поработать с этим. Привлечь того же Анри Матисса, который в Россию ездил и наши иконы полюбил. Выставку можно сделать. В общем, заинтересовать публику.
Сколько выручили в моей истории на продаже картин и икон? Кажется, около тридцати миллионов рублей золотом? Сумма приличная, но она могла быть раза в два больше, если бы мои коллеги не спешили.
С Великими мастерами тоже торопиться не будем, их как-то нужно везти. Как, скажем, я доставлю в Париж Рубенса? Надо насчет работ Фаберже поразмыслить. Но это потребует некоторых усилий.
— Я вижу, у вас колечко обручальное, поздравляю, — сказала Мария, а потом ехидно поинтересовалась. — А вы не помните, товарищ начальник торгпредства, что вы еще одно свое обещание не выполнили?
— Какое? — удивился я. Порывшись в памяти, так и не смог вспомнить, чего я такое пообещал мышке-норушке?
— А кто обещал напоить меня до бесчувствия, а потом помочь расстаться с девственностью?
Вот это да! Смотрит на меня и не краснеет. А мне самому стыдно вспомнить, что произошло у нас после стычки на кладбище в Александро-Невской лавре. До квартиры мадемуазель Семеновской (тогда еще Семенцовой) мы доехали благополучно. И я тоже был не прочь снять напряжение, да и в девственность девушки не слишком-то верил. Но вот дальше…
Пока огонь в титане разгорался, а вода нагревалась и закипала, мы болтали о том и о сем. И тут девушка предложила выпить, чтобы снять нервное напряжение. Я, как водится, отказался, сославшись на то, что после выпивки, да в горячей воде, да после лекарств, принятых в госпитале, меня может и «развести». Уговаривать кавалера она не стало, сама опрокинула рюмочку и отправилась принимать ванну. Похоже, что Мария только сполоснулась, потому что вышла довольно быстро. Я тоже отправился смыть с себя грязь. Время не засекал, но подозреваю, что и я мылся не особо долго, потому что, несмотря на желание удалить с себя все следы пребывания в госпитале, мысли крутились вокруг девушки. Думаю, мне бы даже и водка не понадобилась. Но, как говаривал поручик Ржевский — облом-с… В общем, пока я принимал ванну, девушка выдула половину бутылки и отключилась.
