В молодости она была настоящей красавицей, да и сейчас сохранила определенный шарм. Такие женщины почти не стареют, так — седины добавляется, но ее и замечать не хочется.
— Слушайте, это вы тот знаменитый журналист из "Маяка"? Белозёров?
— Белозор. Ну да, это я, — приятно, черт возьми, быть знаменитым.
— Так это из-за вас мне приходится по пять раз за неделю резинки в манжеты брюк вставлять и карманы на бедра нашивать?
Вот она, мирская слава...
***
Конечно, узнав о приезде Машерова, в городе засуетились. Но по сравнению с тем, какую суету наводил комитет по суматохе и панике во время редких визитов в наши дебри главы государства через сорок лет — всё это был детский лепет. Никаких снайперов на крышах, никакого перекладывания асфальта на центральных улицах... Так, сверка часов, чтобы всё было по-людски. Понятно — гребли листья, понятно — подметали улицы. Но как-то без трясущихся поджилок и глаз навыкате, с чувством собственного достоинства, что ли? Конечно — косяков везде хватало, но особенностью Петра Мироновича было желание вникнуть в проблему и разобраться, а не карать и миловать.
И такой подход мне нравился.
Отвлекать людей от рабочего процесса ради бессмысленной суеты никто не хотел. Город собирался отмечать 7 ноября — как его тут называли, День Великой Октябрьской Социалистической Революции — и делал это по плану. Эту подготовку тоже стоило осветить. А потому...
— Гера! Приве-е-е-ет! Ты закончил с ткацкой? — заглянула ко мне в кабинет Ариночка Петровночка.
— Вот, дописываю... — вот это "приве-е-ет" меня реально начинало напрягать.
— Такое дело, там генеральная репетиция в музыкальной школе, хор мальчиков. Все будут при костюмах, с бабочками, красивые — директор придет, кто-то из отдела культуры, из парткома... Может, сходишь, сделаешь пару кадров, чтобы нам в красный день календаря не разрываться? Ну, не прямо сейчас — у них в два часа начало репетиции.
— А обед... — начал я, но тут она мило улыбнулась и с видом фокусника достала из-за спины явно заготовленный дома сюрприз.
— А я тебе вот колдунов принесла, в горшочке... А в холодильнике в баночке — сметана, домашняя, я у тетки в Казазаевке была, она угостила.
— Та-а-а-к! — совсем как тот, настоящий Герман Викторович, сказал я.
Меня явно брали в осаду. Она что — дура? Вроде бы — нет. Прожженная карьеристка? Типа, у коллеги появился некий успех, возможность перебраться в столицу, и потому — не стоит упускать шанс? Тоже определенно — нет. При ее внешних данных и талантах — легко сама перебралась бы куда угодно и ухватила бы за... хм! За что-нибудь кого-нибудь бы точно ухватила, например, синюю птицу удачи за хвост. Так что тут — другое.
— Гера, ты не подумай, я просто как коллега коллеге, вот с утра случайно колдуны делала, получились отлично, я и подумала — ты один живешь, никто тебе такого и не приготовит-то, вот и... Я же знаю, ты дранички любишь...
Колдуны. С утра. Случайно. Поня-а-атно...
Чтобы сделать колдуны, нужно на терку натереть картошку и лук, приготовить фарш — возможно, прокручивая через мясорубку жилистые куски — а потом стоять и жарить всё это долго и упорно. И никаких кухонных комбайнов, напоминаю. И делала она их реально утром, поскольку в глиняном горшочке они всё еще пахли просто волшебно, как и положено колдунам!
— Может, сама покушаешь? — сказал я с надеждой. — А я в столовку пораньше сбегу.
— Нет-нет, Гера, я жареное не ем, у меня фигура... — и она сделал такой жест и такое движение, которое вполне определенно продемонстрировало эту самую фигуру. Отличную такую фигуру, очень привлекательную и женственную. — Ты не стесняйся, ешь! Я тебе потом еще...
Вот же черт, а я уже набросился на колдуны! Уж больно одуряющий аромат исходил из-под крышечки. Да и на вкус они были просто великолепные, что уж там скрывать! Но после этой фразы отставил горшочек с необыкновенно вкусной едой в сторону и сказал:
— Так, Ариночка Петровночка. На генеральную репетицию, я, конечно, схожу. И фотки сделаю. Но потом нам придется серьезно поговорить. Так что — до вечера. И колдуны свои — заберите. Не нужно мне ваших колдунов, хотя они и очень замечательные.
***
На генеральной репетиции в актовом зале музыкальной школы было не так, чтобы очень многолюдно. Сидела где-то в середине зала комиссия, несколько родителей выступающих мальчишек и пара ребят примерно того же возраста, что и юные артисты.
Я занял позицию у прохода, чтобы можно был свободно фотографировать с разных ракурсов, и приготовился слушать.
А потом на сцену вышла моя, не Герина, самая настоящая бабушка! Лет сорока, совсем еще молодая, стройная, жгучая брюнетка с огненным взглядом и порывистыми движениями. Она, черт побери, была тут руководителем хора! А я и забыл! А теперь — смотрел на нее во все глаза и понимал, почему дед мой, Осип Викторович, сочинил про нее стишата "Люся-Люся, я боюся, что в тебя я улюблюся!"
— Людмила Владимировна, ну что, начинаем? — спросил директор.
Бабушка... Да какая ж она бабушка? Молодая женщина, хормейстер! В общем, она взмахнула руками, и мальчишки приготовились.
— «Пусть всегда будет солнце!» — объявил торжественный молодой голос. — Слова Льва Ошанина, музыка Аркадия Островского!
Хор грянул. Людмила свет Владимировна была и музыкантом, и педагогом от Бога, так что в подготовке молодых дарований я не сомневался, тут никакого испанского стыда не предвиделось.
И вдруг — то один, то другой юный джентльмен в шортиках и белой рубашечке стали морщить лицо. Даже не так — стараясь выводить строчки легендарной песни, они корчили такие рожи, как будто бы им было жутко неприятно... Кисло?
Я даже с места встал, пытаясь понять в чем дело. Замешательство было видно на лице хормейстера, да и директор школы заерзал. А гримасы у певцов стали и вовсе запредельными, будто бы им показывали нечто омерзительное, нелицеприятное или очень-очень противное.
Тут я поймал взгляд одного из мальчишек на сцене — он явно смотрел на первый ряд! Туда, где виднелась белобрысая шевелюра какого-то парня того же самого возраста и комплекции, что и члены хора. Я прошелся по залу почти к самой сцене — и, наконец, понял, что происходит!
Этот стервец сидел на первом ряду и жрал лимон! Ему было чудовищно кисло, аж перекручивало всего, но он старался, тщательно пережевывал его вместе с кожурой... Господи, да меня самого перекосило, чего уж говорить об артистах! Идеальное преступление, чтоб его...
Но каковы мотивы? Ладно, нужны кадры — с мотивами будем разбираться потом.
Мне пришлось погрозить ему пальцем — и он испуганно спрятал лимон за спину. Я глянул на сцену — лица мальчишек заметно расслабились, так что я ухватился за фотоаппарат, поколдовал со вспышкой и таки сделал несколько приличных снимков.
А потом подсел к парню.
— Ты чего? — спросил.
— В хор не взяли, — шмыгнул носом он. — Людмила Владимировна сказала, что я должен еще позаниматься. Слух надо развивать, сказала. Обидно.
— И ты отомстил, стало быть?
— А то! — кивнул юный мститель и улыбнулся светлой и радостной улыбкой, в которой отсутствовало аж три зуба.
Глава 21, в которой Анатольич называет вещи своими именами
Стол впечатлял. Огромный, круглый, темный, он внушал некое почтение и пиетет. За таким столом хотелось говорить о важных вещах, делать благородный вид, и называть тех, кто сидит рядом с тобой «сэ-э-э-эр». Сэр Ланселот, например, или — сэр Гавейн.
— Король Артур и рыцари Круглого стола, — сказал я.
— Да! — довольно оскалился Волков. — Приятно иметь дело с умным человеком.
— Не умным — эрудированным. Был бы я умный — у меня на тумбочке около кровати не анальгин с зеленкой стояли бы, а фотография многочисленной семьи и статуэтка «Золотое перо», — отмахнулся я. — Так это не для рабочего кабинета, а для конференц-зала скорее, да?
