— Благодарственное письмо, — уточнил я.
— Неважно.
Нежина махнула рукой.
Я уселся на кровать, скрипнув пружинами (установленная пирамидой подушка чуть наклонилась). Поправил соскользнувшую с плеча футболку. Не спускал глаз с Нежиной — та наблюдала за мной. Постучал по матрасу рукой — предложил Альбине присесть. Но Королева мой намёк проигнорировала; или не заметила его. Чуть выставила вперёд левую ногу (не удержался — погладил её колено взглядом), скрестила на груди руки. Она стояла в дверном проёме, с хитринкой посматривала на меня снизу вверх. Я любовался её шеей, подбородком. Заметил, что щёки и мочки ушей Альбины порозовели, словно от духоты; а на голове девушки забавно топорщились в стороны волоски, выбившиеся из незамысловатой причёски (задорного «конского хвоста»).
— В общем, я тебе благодарна, Саша, — сказала Королева. — Правда. Пусть мне всё ещё и не верится, что я могла тогда умереть. Потому что просто не получается себя заставить в подобное поверить. Хотя точно знаю: так и было. Ведь Дарья Степановна не могла обмануть. Так что спасибо тебе, Саша.
Альбина улыбнулась.
— И снова тебе отвечу: я не боюсь ночевать с тобой в одной квартире. Потому что уверена: ты, Саша, не подлец, и мне не придётся ночью сбегать от тебя к Изольде Матвеевне. Двери в комнатах я оставлю открытыми. Но это не приглашение. Ты меня понимаешь, Усик?
Я пожал плечами. Дурацкая футболка вновь соскользнула — будто я пытался соблазнить Нежину видом своих выпирающих костей. Поправил на себе одежду: не всякую наготу стоило выставлять напоказ.
— Даже не представляю, о чём ты говоришь. И не понимаю, в чём ты меня подозреваешь. Если ты думаешь, что я ночью слопаю твою подгоревшую гречку, то ты зря надеешься: будешь давиться ею сама — я тебе в таком деле не помощник.
Королева кивнула.
Её собранные в пучок волосы подпрыгнули и закачались — изобразили маятник.
— Хорошо, что ты меня понял, Саша, — сказала Альбина. — А гречку можешь есть. Мне её не жалко — для тебя. Мама оставила мне немного денег — утром сбегаю в магазин и приготовлю тебя завтрак. Чтобы ты потом не жаловался на мою жадность Изольде Матвеевне.
— Завтрак это хорошо, — сказал я.
Скользнул взглядом по чёрно-белым фотографиям на стене. Посмотрел на лица Альбининых родителей. И на молодого Романа Георгиевича Валицкого. Тот присутствовал почти на каждой из развешенных на обоях фотокарточек. Но везде смотрелся третьим-лишним. Молодой, улыбчивый. С тонкими короткими ногами и впалой грудью — полная противоположность широкоплечему и мускулистому Альбининому отцу. Хотя хрупкая на вид Тамара Нежина смотрелась рядом с Валицким неплохо — для Александра Нежина, на мой взгляд, она была мелковата. Я и раньше слышал, что противоположности притягиваются. Но меня в прошлой жизни не слишком-то привлекали полутораметровые дамочки.
Альбина развернулась, чтобы уйти.
Остановил её.
— Ты говорила, что Роман Георгиевич влюблён в твою маму, — сказал я. — Он делал ей предложение — если я правильно тебя тогда понял. Почему же он за неё не заступался? Ведь Валицкий видел, как Сан Саныч с ней обращается. Почему он не набил Кузину морду?
— Роман Георгиевич? — сказала Альбина, усмехнулась. — Ты его плохо знаешь. Он очень интеллигентный человек. Не представляю, чтобы он распускал руки… как тот эсэсовец. Нет, в драку бы он не полез. Роман Георгиевич уговаривал маму выгнать Кузина… Но с мамой бесполезно говорить на эту тему.
Нежина вздохнула.
— А «бить Кузину морду», как ты говоришь, Роман Георгиевич не пытался. Пару раз они побеседовали на повышенных тонах. Потом эсэсовец выставил дядю Рому за дверь. Это было осенью. Мама не вмешивалась. А меня заперли в спальне. Дядя Рома — он… мягкий. Мне кажется, он эсэсовца слегка побаивается.
Увидел на лице Альбины печальную улыбку.
— Когда эсэсовца арестовали, Роман Георгиевич заходил к нам каждый день, — сказала Королева. — Я уж надеялась, что у них с мамой всё сладится. Он её успокаивал. А сам казался таким счастливым… Он и сегодня утром приходил. Ну, я ему сказала, что мама ушла с этим… с эсэсовцем. Ты бы видел, как он расстроился!
Альбина покачала головой.
— Он побледнел, будто собирался грохнуться без чувств. Мне его было так жаль! Когда он уходил… мне казалось, что он вот-вот заплачет.
«Это хорошо, что он ушёл, — подумал я. — Просто… ушёл».
Глава 49
Сколько бы я вечером ни зевал, но уснуть не получалось. Лежал на Альбининой кровати, пялился на тёмные пятна-фотографии, развешенные на стене. Думал. Мысли о встрече с кандидатом в маньяки Валицким, с Дашей Кировой и с капитаном Александровым переплетались с мыслишками о Королеве и о… еде. Печенье переварилось неожиданно быстро. Слова Нежиной о гречке теперь не казались мне глупостью. Я размышлял о том, что на самом деле подразумевала Альбина, когда говорила, что двери в комнатах оставит открытыми. Это такое завуалированное приглашение или наоборот? Все эти женские полунамёки я и раньше не понимал. Не смог отыскать истинный смысл в словах Нежиной и сейчас. Не в последнюю очередь потому, что думал ещё о гречке и о печенье, оставшемся в тарелке на кухонном столе.
После полуночи я всё же сдался: отбросил одеяло, встал с кровати. Натянул штаны, выглянул в коридор, прислушался. Различил сопение Королевы. Нежина, если и ждала меня, то… не дождалась — уснула. А потому я отбросил муки выбора и со спокойной душой потопал на кухню. Вид холодной гречки меня не вдохновил. Я с тоской вспомнил микроволновки из будущего (как же мне их не хватало!). Посчитал плохим вариантом разогревать кашу на газу во втором часу ночи. Без стеснения пошарил по шкафчикам — отыскал колотый сахар. Кивком головы поприветствовал этот «белый яд», примостил его на тарелку, рядом с недоеденными вечером печенюшками. Вид получившегося блюда заставил мой желудок взвыть в предвкушении. С блаженной улыбкой на лице я вернулся в спальню, плотно прикрыл дверь. Пошарил глазами по книжным полкам.
С огорчением обнаружил, что Королева действительно готовилась к поступлению в горный институт. Да и не только в него — иначе, зачем над письменным столом пылились ещё и учебники по истории, литературе, английскому и русскому языку. Четыре тома «Войны и мир» не привлекли моё внимание. Как и потрёпанный двухтомник «Анна Каренина». Мой взгляд скользил по корешкам книг — перебирал названия учебников и прочитанных ещё в школе творений классиков литературы. Увидел я даже знакомый переплёт — «Как закалялась сталь» Островского. Но прикоснуться к нему не успел: заинтересовался лежавшей поверх книг папкой. Потому что я её вспомнил — видел её раскрытой на столе, когда посетил комнату Альбины впервые. Именно туда Королева складывала листы с машинописным текстом. «Море больше не сливалось с небом…» — вспомнил я.
Положил папку на стол, развязал тесёмки. На верхней станице прочёл: «Альбина Нежина, «Солёный вкус луны», повесть». Вытер об штаны испачканные сахаром пальцы. Отложил в сторону титульный лист. «Ближе к девяти часам, — прочёл я, — жилой корпус санатория напоминал муравейник. Со всех этажей стекались ручейки людей, сливались напротив стойки администрации в единый поток, который двигался в направлении столовой. Отдыхающие шли неторопливо, шаркая ногами и лениво переговариваясь. Из общей картины выбивались лишь стайки детей, которые с визгом носились в этом потоке, напоминая брызги. Наташа и её подруги влились в струю; шли, как и все, не спеша, с интересом оглядываясь по сторонам…» Я отделил от пачки бумаги десятка три листов, перенёс их на кровать, уселся поудобнее, придвинул к себе тарелку с сахаром и печеньем.
* * *
Я завершил чтение Альбининой повести почти в семь утра. Тарелка к тому времени опустела (хотя я ночью и сделал ещё две вылазки на кухню за сахаром). А с улицы всё чаще доносились человеческие голоса. Я даже всерьёз расстроился, когда рассказ оборвался едва ли не на полуслове. Торопливо проверил нумерацию страниц в стопке: не перепутал ли я их, не потерял ли заключительные главы. С сожалением обнаружил, что окончание морских приключений студентки пока есть только в голове автора (которая спала в соседней комнате). А я о них если и узнаю, то не сейчас. Мне захотелось разбудить Альбину — поинтересоваться «а чем всё закончилось». Это говорило о том, что повесть мне понравилась. Хотя я раньше и не считал себя ценителем любовных историй.
