— Ну, что братцы? Двинули с Божьей помощью…
Дюжие, рослые Петро и Дмитрий схватили окорок и несколько увесистых кусков сала, мы же с Адамом каждый взяли по братине с медом — после чего вчетвером двинулись наверх, под восторженные крики немцев.
Показуха явно удалась…
— Ну, подходи, немчура, налетай!
В ответ на незнакомую (хотя и узнаваемую) лающую речь наемников я стараюсь лишь шире да радушнее улыбнуться — выпячивая при этом братину с мёдом вперед. И, несмотря на явное недовольство офицера ландскнехтов (выделяет его более чистая и даже несколько вычурная одежда с широкополой шляпой, украшенной к тому же роскошным пером), его воины дружной гурьбой обступили нас со стрельцами, жадно налетев на угощения. И, как я и ожидал, растащили они их в несколько секунд…
Ибо пушкарей на батарее человек под пятьдесят.
Четыре мортиры, как и на Спасской горе — а к каждой пушке челок по семь-восемь расчета. Плюс офицеры, плюс дюжина мушкетеров — так, на всякий случай… Адам, не очень высокий, но кряжистый стрелец (раньше у него была симпатичная такая окладистая борода) с тревогой посмотрел мне в глаза — но я лишь упрямо кивнул.
Если все сделаем как надо, все одно выиграем этот бой…
Развернувшись к стоящим внизу и ожидающим моей команды стрельцам Гриши Долгова и Семена Захарова, я махнул рукой и призывно закричал:
— Давай братцы, тащите наверх!
Кто-то подошел сзади — и резко хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел все того же офицера с щегольски побритыми тонкими усиками и щеткой волос на подбородке; он обратился ко мне с явным неудовольствием на лице — и заговорил резко, очень строгим тоном. Но — я так ничего и не понял…
— Да брось ты, о-фи-цер-р! Дай людям пожрать повкуснее! Это же ничего вам не стоит, понимаешь? По-да-ро-о-о-к!!! Подарок, смекаешь?
Очевидно, что и немец не сумел вникнуть в мою речь — зато услышал дружеский тон, увидел располагающую к себе улыбку… Между тем, по насыпи уже поднимаются семнадцать стрельцов (а считая с десятниками — девятнадцать). Служивые тянут наверх три полных бочонка с хмельным — по четыре бойца на бочонок — да несколько коробов с салом. Каждый при деле! И все ради того, чтобы завести как можно больше людей на редут, не вызвав опасений у пушкарей…
Офицер посмотрел вниз с явным не удовольствием — настал решающий момент! Если командир батареи прикажет своим людям прогнать нас с редута и не пускать остальных стрельцов с едой, пойдя на принцип, то скорее всего, ландскнехты подчинятся… Хотя с другой стороны, это ведь не прусские гренадеры Фридриха, у коих строжайшая дисциплина насаждалась шпицрутенами! Это наемники-ландскнехты, и нравы у них совсем иные, нежели в рекрутских регулярных армиях… И ведь при виде моих стрельцов (обритых на запорожский манер) весь редут взорвался восторженными криками пушкарей и мушкетеров!
Вражеский командир колебался пару мгновений — но, в конце концов, решил уступить своим подчинённым. Он нехотя кивнул — после чего отступил в сторону с выражением явного неудовольствия на лице, все же дав понять, что больше не препятствует нашему присутствию на батарее.
А я украдкой облегченно выдохнул… Полдела почитай, сделано!
…Как мне показалось, прошло всего ничего времени с того момента, как стрельцы поднялись на редут и принялись угощать ландскнехтов. К слову, ратники уже разбились компактными группами на двойки и тройки (что было оговорено заранее), и рассосредоточились по всей батарее. Сам же я успел немного пройтись взад-вперед прежде, чем заметил дверь порохового погреба…
А после со стороны стоянки польской хоругви раздались первые выстрелы, заставив меня на несколько мгновений обо всем забыть — и напряженно уставиться на дорогу, по которой следовали мои казаки. Сердце предательски екнуло, как только я увидел, что донцы и прикрепленные к ним черкасы проследовали чуть больше половины предстоящего им пути — и раскрыли себя заметно раньше, чем это было обговорено.
Или их раскрыли⁈ Кто-то узнал перешедших на нашу сторону запорожцев⁈
Как бы там ни было, пару минут практически все присутствующие на редуте неотрывно следили за скачкой смерти прорывающихся казаков… Пока старший германский офицер, как видно, не сложил в голове два и два — связав сражающихся с ляхами запорожцев собственно с нами. В ярости он сбил ногой бочонок с деревенской бражкой, до предела раздраженный тем, что его подчиненные один за одним подносят кружки за хмельным — после чего грубо схватил меня за локоть и рванул в сторону так, словно желая выбрость с редута!
При этом яростно крича и поминая что-то вроде «швайнехунде»…
— Да обожди браток, что мы тебе сделали-то? Да, браты-стрельцы⁈
Я немного рискую, называя казаков стрельцами — но кажется, среди ландскнехтов нет знатоков русского языка, к тому же разбирающиеся в родах войск Московии и Речи Посполитой. Так или иначе, я подал подчиненным условный знак, чтобы служивые приготовились к действию…
В тоже время офицер, доведенный уже до белого каления тем, что я не дал себя вытолкнуть (не так-то просто это сделать с упершимся «Орлом»!), отпустил на мгновение руку — и уже рванул из-за пояса рукоять пистоля! Но я, сделав короткий шажок навстречу, прихватил своего противника за локоть, потянув на себя — и резко врезал лбом чуть пониже переносицы германца!
— Швайне!
Офицера шатнуло назад, он рефлекторно потянулся обеими руками к сломанному носу… В то время как все без исключения ландскнехты, уже несколько захмелевшие, и от того слегка заторможенные, с удивлением, ужасом (а кто и восторгом!), взирали на стычку их командира и казака. В то время как стоящие рядом стрельцы невзначай положили руки на рукояти пистолей…
— Мушкетеров бейте!!!
Одновременно с криком я рванул из ножен саблю — и хищно сверкнув на солнце, клинок молнией устремился к шее германца, все еще держащего руки у лица… В следующую секунду батарею огласил его отчаянный крик — на землю упали отсеченные кисти офицера, закрывшие, однако, горло врага от моего удара.
А затем батарею сотряс залп двадцати двух самопалов — оглушительный после недолгого молчания пушек…
— АЛАРМ!!!
Я рванулся к раненому мной немцу, продолжающему выть на одной ноте, левой рукой схватившись за рукоять пистоля — уже наполовину извлеченного из поясной кобуры. А в следующий миг я разрядил трофей в лицо рванувшегося на меня пушкаря, тянущего из ножен короткий кацбальгер!
— Бей!!!
Еще один противник бросился на меня слева — и ведь достал левый бок уколом! Но наконечник кацабльегра, коим вооружено подавляющее число ландскнехтов, по какой-то прихоти оружейников не имеет колющего острия, способного пробить броню. Так что клинок наемника лишь скользнул по кольчужным звеньям калантаря, спрятанного под теплым кафтаном…
— Получи!
Накоротке я ударил в челюсть врага гардой сабли, словно кастетом — и голову ганса буквально рвануло в сторону! После чего тот без чувств рухнул на землю… Глухой нокаут! Но понимая, что чуть позже он еще очухается и может ударить в спину, я не пожалел короткого мгновения боя — и шагнув к поверженному противнику, рассек его горло елманью.
…Внезапный удар, как я и рассчитывал, практически сравнял число стрельцов и ландскнехтов на редуте — ни один из ударивших в упор выстрелов не пропал зря. Кроме того, нам противостоят бездоспешные пушкари — а не доппельсольднеры там, и даже не пикинеры, более привычные к ближнему бою. Зато все мои «штурмовики» облачены в бахтерцы и наручи, спрятанные под кафтанами! В свою очередь, немногочисленные мушкетеры, не ожидающие скорого боя и потому не успевшие изготовить фитильные мушкеты к стрельбе, пали в первые мгновения схватки…
Впрочем, не все.
В поле моего зрения попали сразу двое мушкетеров, спешно забивающих пули в стволы мушкетов, сноровисто работая шомполами. Если это опытные вояки, то они уже насыпали порох на полки и успели закрыть их… Мушкетеры отступили к дверям порохового склада, расположенного в боковой стенке редута — и оказались всего в пятнадцати шагах от меня…
