Волкова пошевелилась, перевернулась на другой бок. Я прикрыл одеялом её острое плечо. Хмыкнул, вспомнив, как вчера убеждал её в том, что знаю будущее.
* * *
— Следи за моей мыслью, Волкова, — говорил я.
Показал девчонке сжатые в кулак пальцы.
— Во-первых: я говорил, что физичка тебя спросит на уроке — так и случилось.
Отогнул мизинец.
— Во-вторых: предсказал, что Кравцова плюхнется в воду. И в воскресенье это произошло: у тебя на глазах.
Я отогнул безымянный.
— Результаты хоккейных матчей на Кубке Канады тоже подтвердились.
Отогнул средний.
Спросил:
— Волкова, ты улавливаешь мою мысль? Понимаешь, к чему я веду?
Алина в ответ лишь пожала плечами. Ни хоккей, ни Кравцова, ни физика её вчера действительно не интересовали.
И тогда я отогнул указательный палец.
Сказал:
— Я знаю, Волкова, ты скоро умрёшь. Случится это десятого сентября — сегодня. Ты выпадешь из окна пятого этажа.
Я замолчал и посмотрел на яркое почти безоблачное небо.
— Тебя похоронят в закрытом гробу, — продолжил я. — Твоя бабушка сильно постареет после твоей гибели. Она всего за несколько дней превратится в жалкую древнюю старуху. Я встречусь с ней в траурном зале — она будет сидеть на лавке рядом с твоим гробом. Мне больно будет на неё смотреть!..
Около часа я втолковывал Волковой, как именно узнал о грозившей ей опасности. Причём, я допускал, что не солгал — потому что сам уже сомневался, что именно было сном: моя прошлая жизнь или нынешняя.
Напомнил Алине о том, как второго сентября я ушёл из школы — во время урока литературы.
— В тот день Снежка попросила тебя отнести мне дипломат', — сказал я.
Заявил Волковой, что задремал на уроке литературы. И «увидел сон». Сказал, что это был «очень необычный сон»: в том сне «я увидел будущее». Заверил, что на том уроке я отключился «всего на пару секунд». И за эти секунды прожил во сне целую жизнь: «больше четырёх десятков лет». Рассказал, что во сне я видел, как Волкова «засыпалась» на вопросе физички о фазе колебаний. И что узнал там, когда Наташа Кравцова упадёт в озеро. Посмотрел по телевизору хоккейные матчи Кубка Канады. Признался: помню всё, что видел и слышал в том сне. Всё: даже прочитанные книги — дословно. А ещё сказал, что в том сне я окончил школу, отучился в институте, два десятка лет потратил на нелюбимую работу, воспитал двух сыновей, стал инвалидом, написал четыре десятка книг. На закате лет угодил в больницу — и завершил там «свои мирские дела».
— Можно было, конечно, рассказать тебе об этом сне раньше, — сказал я. — Но ты бы мне тогда не поверила, посчитала бы меня лгуном или сумасшедшим. Я сам бы в такой рассказ не поверил, если мне не предъявили веские доказательства. Потому я и развлекал тебя теми списками с предсказаниями и походом к озеру. Чтобы ты теперь не отмахнулась от моих слов.
Я указал рукой на распахнутое окно.
Алина тоже посмотрела на него. Разглядывала его с десяток секунд, не шевелилась. Потом она моргнула, повернулась к пепельнице — постучала по её краю сигаретой. Подняла на меня глаза: покрасневшие, блестящие. Дёрнула плечами.
— Если пообещаю, что закрою окно и больше не прикоснусь к нему сегодня, ты уйдёшь? — спросила она.
— Послушай меня…
Примерно через полтора часа непрерывных объяснений и уговоров я понял: дальнейшие попытки достучаться до разума моей одноклассницы бесполезны.
Волкова пообещала.
Закрыла окно.
Я ушёл.
От Волковой я вчера отправился не домой — прогулялся по городу. Заглянул во все три городских продуктовых магазина: взглянул на прилавки (заценил ассортимент), купил за «пятак» пирожок с капустой, потратил двадцать копеек на стакан виноградного сока (выпил его из гранёного стакана). Прошёлся мимо дверей и витрин промтоварных магазинов (они находились на первом этаже жилого дома). Домой вернулся раньше мамы — минут за пять до того, как позвонила Снежка. Классная руководительница поинтересовалась, не заболел ли я. Ответил, что здоров. Заверил, что пропустил уроки по уважительной причине… которую не озвучил. Пообещал Галине Николаевне, что завтра «непременно буду» на уроках. До прихода мамы просидел на кровати в обнимку с гитарой: наигрывал любимую мелодию Шерлока Холмса и смотрел сквозь тюль на облака за окном.
А потом позвонил отец — через пару минут после того, как мама переступила порог. Я и мама говорили с ним по очереди. Сперва я отчитался родителю о своей успеваемости (о сегодняшнем прогуле умолчал). Папа сообщил, что видел моих первомайских приятелей. Он сказал: друзья передавали мне привет и просили скорее возвращаться. Отец рассказал, что вместо меня пообещал им: я приеду в Первомайск ещё до Нового года. Шёпотом (будто заговорщик), заверил: мои бывшие одноклассницы стали «о-го-го» — он видит их иногда на автобусной остановке, с которой я ездил когда-то во Дворец спорта. Папа заверил, что любит меня и очень ждёт, когда мы с ним снова увидимся. Я передал телефонную трубку нетерпеливо приплясывавшей около меня маме. Слушал, как она кокетничала с отцом под аккомпанемент трепыхавшегося в моей груди сердца.
За ужином мы с мамой обменялись содержимым своих разговоров с отцом. Потом мама засела в гостиной около телевизора: смотрела концерт ансамбля песни и танца «Приетения» Дворца культуры шелкового комбината города Бендеры Молдавской ССР. А я накинул куртку и пошёл «подышать свежим воздухом». Сразу от подъезда свернул в направлении дома Волковой. Ускорил шаг. Чуть сбросил ускорение, когда заметил в Алинином дворе детей детсадовского возраста, преспокойно бродивших по поросшей жёлтой травой площадке около качелей. Не заметил ни милицейских машин, ни машин скорой помощи. Почувствовал, как мои «пошаливавшие» едва ли не с самого утра «нервишки» слегка успокоились. Я запрокинул голову, вычислил окна квартиры своей одноклассницы. Убедился, что они закрыты. Около минуты разглядывал их. Покачал головой и зашагал к Алининому подъезду.
Я ломился в сорок восьмую квартиру почти четверть часа.
Волкова всё же открыла мне дверь.
— Что ещё тебе нужно, Крылов? — спросила моя соседка по парте.
Я посмотрел на её опухшее от рыданий лицо, почувствовал винный душок и запах табачного дыма.
Заявил:
— Выпить вместе с тобой хочу.
Решительно потеснил Алину плечом и протиснулся в прихожую. На ходу сбросил ботинки и куртку. Под возмущённые восклицания хозяйки квартиры прошёл на кухню. Заметил там две блестящие лужи на полу — усмехнулся. Сидевший под столом котёнок пугливо прижал к голове уши. Я подмигнул Барсику, по-хозяйски распахнул дверцу холодильника и цапнул с полки бутылку «Столичной». Отправился в гостиную (не слушая возмущённые причитания хозяйки квартиры) — там окунулся в клубы табачного дыма и едва сразу не прослезился. Заметил на журнальном столике почти пустую бутылку с вином «Алиготе», пепельницу с окурками, смятую пачку «Родопи», открытый блокнот. Взял из-за стеклянной дверки серванта хрустальную рюмку, выдул из неё пыль, протёр её подолом футболки. Уселся на ещё утром облюбованный диван.
— Успокойся, Волкова, — сказал я. — Не шуми. Плесни себе вина. Хочешь ты того или нет, но я отсюда пока никуда не уйду.
* * *
Небо за окном становилось всё ярче.
Алина Волкова спала рядом со мной на диване, тихо посапывала.
Я убрал прилипшую к её щеке прядь волос и вспомнил о том, как вломился вчера под вечер в её квартиру. Воскресил в памяти, как игнорировал недовольство Волковой и её попытки выдворить меня за дверь. И как подумал тогда, что преспокойно переживу обиду своей соседки по парте. Решил вчера вечером (усевшись на Алинин диван), что пусть уж Волкова ненавидит меня, а не жалеет себя. И что лучше уж я в понедельник посижу рядом с обиженной одноклассницей на уроках, чем постою в траурном зале около её гроба. Пока я выслушивал от Алины (вполне заслуженные) обвинения, окна её квартиры оставались закрытыми. Я сам себе наполнил стопку водкой и слушал слегка дрожавший голос Волковой. Не в первый раз мне говорили, что я «гадкий, подлый и бессердечный». «Зато уеду в ноябре из этого городишки со спокойной совестью», — рассуждал я. И дегустировал «Столичную».
