— И что, Леонтий Тимофеевич, собираешься дальше делать? По большому счету Россия-матушка, вот за перевалом начинается. До пограничной тропы несколько верст, казачьи караулы на ней ежегодно бывают.
— До Бога высоко, до царя далеко. Я тебе, ваша светлость, тайну открою. Старик, что с Ольчеем к вам приезжал, очень умный и проницательный человек. И показалось мне, что он нашу речь понимает. Он мне сказал, что в долине за эти хребтом раньше никто не жил. Иногда ходят русские караулы, да его соплеменники охотятся. Вы там появились этим летом, прейдя через другие горы. И вы скрываетесь от властей.
Опасности от старого спутника Ольчея во время переговоров я не почувствовал, но вот что он не так прост, как казалось¸ я чувствовал. Мы с Ерофеем молча переглянулись, ожидая продолжения.
— Нам домой пути нет. Не знаю, кто хотел нашими бабами полакомиться, но убийство главаря той банды китайцы нам не простили, а они злопамятные. Поэтому мы, ваша светлость, просим разрешения остаться у вас. Нас семь человек, четверо взрослых мужиков. И едем мы не с пустыми руками. В наших тюках ткани, сахар и чай. Два тюка необработанного хлопка, есть его семена.
Леонтий помолчал, а затем с какой-то внутренней улыбкой продолжил.
— И еще мы везем земляные бобы, они очень вкусные и сытные. Жаль осень уже на дворе, нельзя их посадить. Хотя на них уже много ростов, но мы их обламываем.
У меня все похолодело внутри и как говориться засосало под ложечкой.
— Покажи Леонтий, мне эти бобы, — у меня даже голос от волнения сел.
Леонтий повернулся к своим и крикнул:
— Принесите их светлости земляные бобы, да с ростками.
Дочь Леонтия подошла к нам, держа в руках несколько «земляных бобов», в которых я сразу узнал проросшие клубни картофеля. Леонтий продолжал что-то говорить, но я перестал воспринимать что-либо. Передо мной стояла и улыбалась третья Маша.
— Здравствуй, Машенька.
Леонтий на полуслове замолчал. Наступила какая-то звенящая тишина, Леонтий еще нам не называл имя дочери.
— Здравствуйте, ваша светлость. А откуда вы знаете мое имя?
Я засмеялся, еще мгновение и с моего языка сорвались бы слова, что через несколько дней я поведу её под венец. Но я совладал со своим языком и спросил у Леонтия:
— Что ты говорил, я как-то отвлекся?
— Машенька, посадила два клубня в горшок, они выросли и цвели. Очень ей их цветки нравятся. Семена собирается с них собрать.
Примерно через час мы тронулись в путь. Ольчей заметно повеселел и спросил меня, не буду ли я возражать, если он вернется к себе, а за него останется главный охотник Мерген, его двоюродный брат.
Я улыбнулся, Мерген — меткий стрелок.
— Нет, не буду. Можешь спокойно возвращаться к отцу, мы постараемся помочь вам добыть нужные шкурки.
С нами остались двадцать пять урянхайцев во главе с Мергеном, который был поразительно похож на Ольчея, только более старший. Трое урянхайцев были со своими семьями, это были самые удачливые охотники. С семьей был и Мерген. Как-то само собой получилось, но всю дорогу до Семиозерок, а затем и до Железногорска рядом со мной ехала Мария Леонтьевна, все остальные немного позади.
В Семиозерках мы немного задержались, еще раз переговорив с Мергеном мы решили, что он поставит свои юрты между острогом Семиозерок и перевалом. Охотится они будут в долине Иджима до Железногорска и по пограничной тропе до Хаин-Дабана. Пока суд да дело, в Семиозерках останется Ванча, гарнизону острога без толмача ну ни как. Вскорости подошел резервный гвардейский десяток из Усинска. Командиром десятка был сержант Ермил Нелюбин. Некоторые урянхайцы знали его и очень были довольны его появлением. Вдобавок ко всему выяснилось, что Ермил именно Мергена спас от разъяренного медведя. Мы с Ерофеем решили пока в Семиозерках разместить десяток гвардейцев.
Уличив удобный момент, я спросил Ерофея:
— Твое мнение, капитан.
Ерофей засмеялся:
— Ты, Григорий Иванович, задаешь глупый вопрос. Но это не удивительно.
— Это почему не удивительно?
— Потому что ты, ваша светлость, сейчас похож на токующего глухаря.
В наступающих сумерках мы вернулись в Железногорск. Для наших гостей были поставлены две юрты, одна для женщин, другая для мужчин.
Сразу же по прибытию в Семиозерки, я отправил Митрофана в Усинск. Ему было поручено рассказать членам Совета и отцу Филарету о прибытии каравана урянхайцев и компании Леонтия. Для себя я решение уже принял, но меня интересовало их мнение. А до возвращения моего посыльного мы с Ерофеем решили задержаться в Железногорске, тем более что в любом случае надо было закончить инспекцию Железногорска и окрестностей.
Весь следующий день я потратил на инспекцию Железногорского завода. Фома Васильевич не зря несколько раз ездил сюда: завод работал вполне прилично, я конечно не был большим знатоком кирпичного производства, но на мой взгляд больших недостатков в работе не было, так небольшие мелочи. Надо сказать, что всё пережитое за последние годы, очень простимулировало чувство ответственности практически у всех. Можно было смело сказать, что нахлебников, лентяев и халявщиков среди нас нет. И просто потрясающее чувство коллективизма. Главным недостатком в наших северных пределах была просто обычная неграмотность и я не знал как к этой проблеме подступиться. Решение проблемы нашлось неожиданно для меня.
Пятое сентября мы с Ерофеем решили посвятить последнему пункту нашей инспекции: я решил лично посмотреть на Хаин-Дабан. Ранним утром мы выехали из Железногорска и по берегу Уса стали подниматься до устья реки Коярд, где был установлен этот пограничный знак. Неожиданно для меня мы очень быстро достигли Хаин-Дабан и не задерживаясь, смотреть там собственно было нечего, двинулись в обратный путь. Но не вдоль Уса, а по тропе, ведущей в Семиозерки, которых мы достигли уже практически ночью.
Митрофан вернулся из Усинска накануне вечером и привез ответ Совета и отца Филарета: «Решай, князь сам». Выслушав Митрофана, Ерофей вопросительно посмотрел на меня, ожидая моего последнего слова.
— Решение мое, Ерофей Кузьмич, такое. Кто хочет остаться с нами, пусть остается. Наши условия они знают. Кто не хочет, вольному воля.
В течение часа мы с Ерофеем еще раз поговорили со всеми прибывшими и они все, как один решили остаться с нами. Капитан сразу положил глаз на Илью и взял его с собой в наш вояж до Хаин-Дабана. Вечером во время ужина он сказал мне о своем предложение:
— Мы вчера, Григорий Иванович, всё судили, рядили как нам безграмотность в Железногорске победить. А решение вот оно, рядом лежит. Илья Михайлов. Он не против в нашей гвардии служить. Они с женой грамотные. И я предлагаю определить его служить в Железногорске помощником Шишкина, а главной задачей ему определить обучение народа в острогах и на заводе. Они согласны с таким раскладом.
На том и порешили. Илья с женой на несколько дней едут в Усинск, а по возвращению получат отдельную юрту для проживания и проведения занятий с народом. Трофиму Рычкову была поставлена задача при первой же возможности поставить для школы отдельную юрту.
В Усинск мы вернулись вечером шестого сентября. На наших северных рубежах остались два гвардейских десятка и естественно лейтенант Шишкин. Он заметно повеселел, получив в помощники Илью с супругой.
Вернувшись в Усинск, я в буквальном смысле в ту же секунду помчался к отцу Филарету. Выслушав меня, он по своему обыкновению несколько минут молчал. Я давно заметил, что, общаясь со мной, отец Филарет почти всегда делает паузу перед ответами на мои вопросы.
— Сейчас я не знаю, что вам, князь, сказать. Поэтому идите к себе. Через час я вас жду на исповедь. Завтра причаститесь и после Литургии побеседуем.
Первый раз после моего попадания я почувствовал себя человеком двадцати пяти лет отроду. До этого я всегда был только внешне двадцатипятилетним, внутренне я ощущал себя на свой возраст там, в начале 21 века. Тут же и жизненный опыт, и мои способности контролировать себя, оказались бессильны перед забушевавшей во мне гормональной бурей.
