На следующий день, седьмого сентября, после окончания Литургии я подошел к отцу Филарету.
— Вчера я побеседовал с Марией и её отцом. Молодой особе я рассказал о вас всё, — иеромонах улыбнулся какой-то необыкновенно доброй улыбкой. — Если ты, Григорий Иванович, уверен, что это твоя вторая половина, то засылай сватов.
В воскресение отец Филарет обвенчал нас. Вместе с нами венчались Леонтий и Агрипина. А затем у нас с Машенькой была медовая неделя. Ни какими делами я особо не занимался, мы немного попутешествовали по нашей долине, но в основном занимались обустройством нашего семейного очага.
Машеньке понравилось одно живописное место на правом берегу Макаровки, немного выше предполагаемой гвардейской станицы. На большой поляне нам поставили три юрты: одну для нас, вторую для Митрофана с Прохором и третью для помощницы Марии Леонтьевны. Сразу же после венчания, Петр Сергеевич поздравляя нас, демонстративно обратился к новобрачной по имени отчеству и «ваша светлость». Тонкий намек все поняли. Естественно тет-а-тет я обращался по-другому, также как и отец и брат молодой княгине.
В помощницы Машеньке Анна Петровна с Лукерьей предложили взять шестнадцатилетнею Христину, племянницу Анфисы, одной из моих санитарок, оставшейся круглой сиротой полгода назад. Пообщавшись с девицей, мы согласились и надо сказать никогда об этом не пожалели. Нашим выбором места жительства очень были довольны Пантелеевы. Они поселились в гвардейской станице и мы стали их соседями, а жены наши вскорости стали лучшими подругами.
Сказать, что я почти полторы недели ничем не занимался, конечно было нельзя. Я дал несколько поручений Лукерье и на заводе, много общался со своими новыми родственниками, необходимо было найти им правильное занятие.
Илья Михайлов на следующий день после нашего венчания уехал в Железногорск. Леонтия с Лонгином я запланировал со временем сделать нашими купцами, а пока они стали работать как все мужики Усинска. Для Лукерьи и Кондрата они оказались просто бесценной находкой. Леонтий был настоящим сибиряком, еще его дед перебрался в Сибирь. И к своим сорока годам стал ходячей энциклопедией сибирской жизни, а пять лет китайских скитаний обогатили его еще и знанием Китая.
Для нас большую ценность представляли рассказы об Урянхайском крае. Принципиально ничего нового я не узнал, но очень важным было подтверждение того, что мы знали. Очень интересным был рассказ Леонтия о старике, спутнике Ольчея, но самым главным был его вывод, чем можно торговать с сумоном Ольчея. Урянхайцы могли нам предложить только войлоки для юрт и немного своей одежды и обуви. Это всё у них оказалось в небольшом избытке после всех злоключений последних десятилетий. А вот нуждались они можно сказать во всем. И конечно меня интересовало мнение Леонтия с товарищами о самом зайсане Мёнге-Далае, отце Ольчея. Я хорошо знал историю Тувы, особенно то, как Тувинская Народная Республика воевала с фашистами и даже сталкивался с этими замечательными воинами на фронте. И я очень надеялся, что зайсан из когорты честных и отважных тувинских воинов. Мнение Леонтия было, что скорее да, но ухо надо держать востро.
Лонгин на мой взгляд был прирожденный купец. Именно благодаря нему наши новые товарищи оказались не с пустыми руками. С оказавшимся в их руках золотом он сумел провести какие-то совершенно фантастические операции. Я, честно говоря, даже не все понял из рассказов о его торговле с китайцами, но для себя сделал вывод, что сей господин просто какой-то академик торговли и при необходимости сумеет продать даже воздух. Получить в свое распоряжение несколько килограммов хлопка, да о подобном подарке я даже не мечтал.
Агрипина через пару дней стала правой рукой Лукерьи и вдвоем они к концу недели стали представлять мощнейший руководящий тандем, на который можно было смело положиться.
А вот Тимофея, брата Машеньки, я назначил директором нашей школы. Он был старше сестры на пять лет, женить его Леонтий до китайской эпопеи не успел, да и сам Тимофей не горел подобным желанием. Был он достаточно прилично образован, насколько это было возможно в условиях Кяхты, в совершенстве знал китайский, свободно читал и писал. После пяти скитаний овладел и монгольским языком и мог общаться с урянхайцами, что для нас было очень ценно. Но главным его талантом были математические способности. Все свободное время Тимофей проводил за чтением книг. А так как в Кяхте с этим было не очень хорошо, то имеющиеся книги он читал по несколько раз и знал их почти наизусть. Особенно Тимофей любил ездить с отцом в Иркутск, где ему часто удавалось прочитать что-нибудь новенькое.
Потратив на беседы с ним три вечера, я убедился в достаточности его знаний и подробнейшим образом объяснил, как надо организовать обучение детей и взрослых. Предложенное дело Тимофею очень понравилось и он с энтузиазмом взялся за него.
Каждый вечер я наносил визит в нашу канцелярию и Степан докладывал мне о состоянии наших дел. Мария Леонтьевна меня всегда сопровождала и к концу нашей медовой недели была в курсе всех наших дел, чему я был несказанно рад. Еще до венчания я прямо спросил Машеньку, был ли у нее разговор с отцом Филаретом о моей прошлой жизни в будущем. Она сразу же ответила «да» и мало того подробно пересказала разговор с отцом Филаретом. После венчания я стал полностью ощущать себя человеком 1776 года, имеющим знание о будущем. А знание жены моей «тайны» просто сделало мое существование очень комфортным, ведь я теперь мог смело обсудить практически любой вопрос, не задумываясь над тем как мне преподнести свое знание.
И естественно изменение моего семейного положения никак не отразилось на деятельности нашей медицинской службы. И тут меня ждал большой, но очень приятный сюрприз: Машенька проявила такой интерес к лекарскому делу и самое главное такую хватку, что я сразу решил: княгиня Мария Леонтьевна будет доктором.
Глава 21
Ранним утром понедельника, 19 сентября мы с Машенькой отправились на завод. «Медовая» неделя пролетела и более отстраняться от дел я себе позволить не мог: стремительно приближалась зима, а до нее слишком много надо успеть сделать.
Кондрат со своими мастерами сделали мне свадебный подарок. Однажды мы с дедушкой Фомой обсуждали какие телеги нам необходимы. И Фома Васильевич рассказал о виденных им когда-то в Европе больших транспортных фургонах и фургонах бродячих циркачей. Я в свою очередь рассказал о цыганских вардо, которые должны появиться в Англии лет эдак через семьдесят и несколько десятилетий использоваться странствующими цыганами в качестве дома. Особенно подробно я рассказал о так называемых фургонах-ридингах, которые отличались повышенной проходимостью. Кондрат присутствовал при этом разговоре и очень подробно расспросил меня о конструкции этого ридинга.
И вот, выйдя из храма в воскресенье, мы увидели построенный для нас такой фургон. Правда, от описанного мною ридинга, этот фургон немного отличался. Длина его была пять метров, ширина почти два с половиной и запряжена в него была пара лошадей. Высокие арочные колеса, задние на полметра больше передних, Кондрат сделал более широкими. Двери было две, боковая и передняя, перед которой были откидные двухместные козлы. Сзади и по бокам были окна. Внутри было два отсека, в заднем была откидная кровать. Сделано всё искусно и аккуратно. Осмотрев творение наших мастеров, я спросил Кондрата:
— И как называется эта колесница?
— Мы, ваша светлость, когда строили называли его вардой. Я помню вы говорили что так его зовут цыгане.
Я засмеялся.
— От цыганской кибитки-вардо твое творение немного отличается, но пусть будет вардо. А не длинновато?
— Думаю что нет. Но ежели что, укоротить можно.
— А вы его испытывали?
— Конечно, ваша светлость. На этом целых пять дней ездили. Мы два таких сделали. Второй грузы возить. Так тот и за железом и на хребет гоняли. Особо через речки вброд пробовали.
— И какой глубины брод был?
