Самуил Яковлевич потряс портфелем, в котором наверняка лежала и моя тетрадь (а ещё я услышал донёсшееся из портфеля позвякивание столовых приборов о бутылочное стекло). Проводил подозрительным взглядом группу студентов. Снова перенёс внимание на меня.
— Но и мне есть чем вас порадовать, — сказал он. — Не далее, как вчера я созвонился со своим хорошим товарищем академиком Андреем Николаевичем Колмогоровым. Я описал ему содержание наших будущих статей — он заинтересовался, обещал похлопотать о публикации нашей работы. В январе вышел первый номер журнала «Квант», где Андрей Николаевич стал первым заместителем главного редактора. И хотя журнал рассчитан больше на молодёжную аудиторию — научно-популярный физико-математический журнал для школьников и студентов...
Профессор перевёл дыхание.
— …это не отменяет важности события. Академик согласился взглянуть на наши труды. А вот это, Александр Иванович, почти гарантия того, что они в итоге увидят свет. Если не в «Кванте», то одном из издающихся в нашей стране научных журналов так уж точно. Колмогоров — светило нашей науки. Если Андрей Николаевич ещё и напишет к статьям рецензию — нашим доказательством теоремы Пуанкаре-Перельмана-Усика заинтересуется всё научное сообщество Советского Союза! Да что там — всего мира!
— Теоремы Пуанкаре-Перельмана-Попеленского-Усика, — сказал я.
Мой хриплый голос прозвучал резко — будто я отдавал приказание.
Профессор закивал.
— Разумеется, — сказал он. — Простите, Александр Иванович, оговорился от волнения.
* * *
О моём разговоре с Самуилом Яковлевичем в тот же день (в тот же час!) прознал Попеленский. Виктор Феликсович подошёл ко мне на перемене, улыбался мне, будто лучшему другу (чем насторожил моих одногруппников — студенты первого курса «открытых горных работ» наблюдали за ним со стороны, ждали от преподавателя подвох). Феликс заботливо осведомился о моём здоровье; заявил, что лучшее лекарство от простуды — это горячее питьё на ночь (хорошо хоть не водка с перцем — любимое лекарство «настоящих мужчин»). Пожурил меня за то, что «не берегу себя». И в последнюю очередь, словно невзначай, поинтересовался, что сообщил мне профессор Перельман.
Я в общих чертах пересказал доценту свой разговор с заведующим кафедрой высшей математики Зареченского горного института. Упомянул и об академике Андрее Николаевиче Колмогорове, и о журнале «Квант». Посетовал, что для публикации нашей «серьёзной» работы журнал для школьников и студентов вряд ли подойдёт. Выразил надежду, что Колмогоров тоже это поймёт и поможет пристроить наши статьи в «белее серьёзные» издания. Ведь доказательство теоремы Пуанкаре-Перельмана-Попеленского-Усика — это не научно-популярная статейка для детей. Пусть Самуил Яковлевич и называл нашу работу доказательством Пуанкаре-Перельмана-Усика — наверное, по забывчивости или для краткости.
— Александр Иванович, — сказал Феликс. — Я проверил ту… задачу, что вы решили на прошлом практическом занятии. И рад вам сообщить, что вы с ней справились. Вы всё в ней указали правильно. Я… полностью согласен с вашими рассуждениями и конечным ответом.
* * *
В общежитии я рассудил, что початая пачка чая — это незначительная плата за «автомат» по вышке на летнем экзамене. Потому не дождался возвращения Паши Могильного (тот снова пропадал в первом корпуса), умыкнул без спроса уже открытую коробочку с «Индийским» высшего сорта: помнил о данном Изольде Матвеевне обещании. Пару минут повертелся в плаще около зеркала — раздумывал, не прикупить ли ту самую шляпу (как у Делона), о которой говорила вахтёрша. Пришёл к выводу, что шляпа станет неплохим дополнением к облику солидного делового мужчины, каким я видел себя в ближайшем будущем. Но подождёт до получения премий (сейчас денежные запасы таяли быстрее, чем пополнялись). Я поправил воображаемый головной убор (не будёновку!) и отправился на автобусную остановку: собирался проведать Альбину Нежину.
* * *
Около Альбининого дома я не увидел ни милицейских автомобилей, ни машин скорой помощи (что меня порадовало, потому что за время пути вообразил немало всевозможных кошмаров). Да и женщины у подъезда не выглядели встревоженными. Пока не увидели меня. Пенсионерки впились в меня требовательными и любопытными взглядами, будто пытались заглянуть мне не только в карманы, но и в душу. Отметили бугорок на плаще (там лежала пачка чая), но явно растерялись — ждали иного зрелища. Я запоздало вспомнил об ананасах, сырокопчёной колбасе и пармезане (или моцарелле — не помнил точно, что им тогда наплёл). Приподнял подбородок, изобразил надменную деловитость «большого» чиновника. Молча кивнул пенсионеркам — не дожидаясь вопросов, скрылся от женщин за дверью подъезда.
«Ишь, надухарился-то как!» — донёсся до меня недовольный возглас женщин. «Разок только пшикнул!» — мысленно ответил я. Не удержался — пред выходом из комнаты всё же брызнул на себя Пашкиным одеколоном (пусть и считал его запах мерзким, но лучше буду источать его, чем аромат зареченского общественного транспорта). Да и причёску я сегодня наводил дольше, чем обычно. Мелькала в голове мысль прикупить цветы: помнил, как Паша говорил, что на рынке торговали мимозой (или то случалось лишь в канун восьмого марта?). Мысль о цветах (для Изольды Матвеевны, разумеется) я отбросил. Да и в магазин не заглянул: спешил. В этот раз я взбирался по ступеням легко и быстро, будто в спину меня подталкивали. Перешагивал через ступень, громыхал каблуками. Постучал в шестнадцатую квартиру.
Дважды щёлкнул замок, скрипнули дверные петли.
Я увидел лицо Альбины — отметил, что у Нежиной покрасневшие, опухшие глаза.
— Привет.
— Усик, почему ты мне не сказал, что стрелял в дядю Рому? — спросила Королева.
Глава 50
Меня и Альбину разделял один шаг (и невысокий порог). Но мне почудилось, что девушка сейчас далеко — будто смотрел не на Королеву, а на её голографическое изображение. Нежина задала вопрос, но словно не ждала на него ответ. Смотрела сквозь меня. Будто в миг обо мне позабыла. Похожий взгляд я видел у своей секретарши, когда той сообщили о гибели детей и мужа. Глаза Нежиной выглядели стекляшками, не источали эмоций — разглядел в них только своё отражение. Плечи девушки мне показались поникшими, как и уголки её губ. По щекам Альбины скользнули слёзы — быстро, словно по накатанным дорожкам.
Я шагнул вперёд, протиснулся между девушкой и стеной, вошёл в квартиру. Королева будто и не заинтересовалась моими действиями — даже не повернула головы, смотрела в пустоту перед собой. Я подвинул её в сторону (как бездушный предмет), прикрыл дверь. Не услышал в квартире иных звуков, кроме «тиканья» настенных часов. Лишь сейчас обратил внимание на одежду Королевы. Девушка словно недавно вернулась с прогулки, сняла в прихожей верхнюю одежду, но не переоделась в домашнюю: не успела. Лишь вставила ноги в тапочки. Второй пары тапочек я вновь не увидел. Взял Альбину за плечи, развернул, будто манекен в сторону кухни.
— Идём, — сказал я. — Напою тебя чаем.
Нежина вышла из оцепенения — всхлипнула (её плечи безвольно дёрнулись). Покачнулась небрежно заплетённая коса. Я отметил, что Королева сейчас не настроена нападать на меня с кулаками или закатывать истерику. Видел: она вообще ни на что не настроена — только лила слёзы, вздыхала, ненадолго выныривая из омута нерадостных мыслей. Такой подавленной я Альбину раньше не видел. Зато представлял, как помогу ей выйти из этого состояния: подобный опыт у меня был. Важно помочь женщине выплакаться — подставить жилетку. Если уже поздно помогать иным способом.
— Усик, ты почему не сказал, что это был он? — спросила Альбина.
Я не ответил — взял её за руку (бережно сжал холодную, влажную ладонь), повёл к кухонному столу. Королева не сопротивлялась. Она послушно шла за мной (вряд ли понимала, куда и зачем я её тащил). В кухне не уловил табачного дыма, не увидел и початых бутылок с алкоголем — посчитал это хорошим признаком. Пробежался взглядом по мебели: разыскал чайник. Усадил Альбину на стул, приоткрыл форточку — впустил в кухню свежий воздух. Налил в стакан кипячёной воды (пить воду из крана я в Зареченске тысяча девятьсот семидесятого года не рисковал) — заставил Нежину сделать несколько глотков.
