— Усик, почему ты мне не сказал? — повторила Королева.
— Сейчас заварю чай, — сказал я, так и не ответив девушке.
С розжигом газовой конфорки справился без труда: в общаге натренировался. Набрал в чайник свежую воду. Прикинул, где в этой квартире могла обитать валерьянка (хоть в таблетках, хоть в виде спиртовой настойки). Единственный верный ответ, что пришел мне на ум — попросить успокоительное у Изольды Матвеевны. Но идти к Альбининой соседке пока не решился (до разговора с Королевой). Сходил только в прихожую, принёс Пашкин «Индийский» чай — рука не поднялась заваривать другой. Вода на газу вскипела быстро. Решил не мудрить — насыпал заварку прямо в чашки. Краем глаза не переставал следить за Нежиной.
— Пей, — сказал я.
Придвинул к Альбине чашку с парящим напитком. «Индийский» высшего сорта источал вполне приличный аромат. Душок мусорных примесей почти не ощущался. Приятный запах успокаивал. И не только меня — я видел, как возвращалось осмысленное выражение в глаза Нежиной. «Но лист смородины не помешал бы», — промелькнула у меня мысль. По-хозяйски заглянул в шкаф, перенёс на кухонный стол накрытую самодельной текстильной салфеткой пиалу с кусками сахара. Я уселся напротив Королевы, наблюдал за тем, как девушка обняла чашку руками, будто согревала пальцы.
— Рассказывай, — сказал я.
— Саша, почему…
Я перебил Нежину. Понимал, о чём она меня спрашивала. Но пока не представлял, что именно скажу Королеве о своей недавней встрече с Романом Георгиевичем Валицким. Потому что мог бы описать взгляд на неё под разными углами, в разных интерпретациях «правды». Но пока не выбрал нужную («правильную»). Повременил с рассказом — решил, что выслушаю сперва Альбину. Ведь её вопрос возник не сам по себе. Его, наверняка, вызвали события, о которых я пока не знал. Но догадывался о них. Потому что вариантов существовало немного. Узнать о Валицком Королева могла либо от Дарьи Степановны Кировой, либо от милиционеров.
— Приходили из милиции? — спросил я.
Нежина посмотрела мне в лицо, помотала головой. Потом нерешительно кивнула. Краники слёз снова открылись — в чай упали сразу две капли.
— Вчера позвонили, — сказала Альбина. — Изольде Матвеевне. Сперва — Дарья Степановна Кирова. Спросила, знакома ли я с дядей Ромой. Я тогда не поняла, почему она спрашивала. Дарья Степановна ничего не объяснила. Потом — был звонок из милиции. Просили меня сегодня прийти. Я не пошла в институт. Думала… будут говорить о тебе. А они… нет. Расспрашивали меня о Романе Георгиевиче. Давно ли я его знаю, в каких отношениях он с моей мамой, не замечала ли я раньше…
Нежина замолчала. Грела руки о чашку. Широко открытыми глазами смотрела на поверхность напитка, где медленно кружили кусочки чайных листьев.
— А я не замечала.
Королева посмотрела на меня. Она сидела спиной к окну — солнечный свет плохо освещал её лицо. Я увидел в зелёных глазах Нежиной своё отражение.
— Я ничего не замечала!
Мне почудилось, что от звуков Альбининого голоса звякнули чашки и тарелки в шкафах. Или это они только отразили звук? Чирикавшие на дереве у самого окна птицы притихли.
— Понимаешь, Усик? — спросила Королева уже тише. — Ни-че-го.
Она развела руками. Попыталась улыбнуться, но лишь скривила губы. Слёзы промахивались мимо чешки, одна за другой ударялись о столешницу.
— Они достали из сейфа шкатулку. Небольшую такую, старинную; украшенную стекляшками, нарисованными цветочками и резьбой. Я видела её раньше — у дяди Ромы. Хотела заглянуть в неё… тогда. Но не смогла. Роман Георгиевич сказал, что потерял от неё ключ.
Альбина пожала плечами. Птицы на дереве за окном вновь осмелели: зачирикали громче прежнего. Будто интересовались, что у нас стряслось.
— Мне сказали, что эту шкатулку изъяли у него… при обыске, — сказала Королева. — Я сперва не обратила внимания на слово «обыск». Всё ждала, когда заговорят о тебе — готовилась тебя защищать. Слова о дяде Роме поначалу пропускала мимо ушей: считала, милиционеры пытались меня отвлечь, запутать.
Нежина заглянула в свою чашку. Замерла: что-то разглядывала на её дне. Постучала по чашке ногтем — так обычно постукивали по стенкам аквариума, желая привлечь внимание рыб.
— Они вынимали из шкатулки предметы. Несколько колечек, серьгу, кулон. Спрашивали, не узнаю ли я эти вещи; не принадлежат ли они мне или моей маме. Но там… не было ничего нашего. Я уверена. Помню все мамины украшения, даже те, которые она отдала эсэсовцу.
Королева наблюдала за тем, как я пил горячий чай. Но сама пока не сделала ни глотка. Не уверен, что она вообще сейчас понимала, зачем держала в руках чашку.
— А потом они достали из шкатулки папин медальон, — сказала Альбина.
Оставила чашку в покое — руками смахнула застилавшие ей глаза слёзы. Я запоздало вспомнил, что не взял с собой носовой платок. Мой прошлый платок (размерами не очень похожий на носовой) остался на пустыре около седьмой подстанции — я связал им руки Романа Георгиевича Валицкого.
— Я сразу его узнала, — сказала Королева. — Такой… блестящий, размером с крышку от бутылки. Овальный. Я в детстве часто его открывала: смотрела на мамину фотографию. Папа сам её туда вклеил — так рассказывала мама. А ещё она говорила, что под её фото папа прятал бабушкин крестик.
Нежина стрельнула в меня глазами, будто испугалась, что наболтала лишнего. Глаза девушки вновь наполнились слезами. По щекам Альбины снова покатились похожие на бисер слёзы.
— Папа его никогда не снимал! Понимаешь, Усик? Никогда! Посмотри на фотографии в моей комнате. Там везде у папы на шее шнурок и этот медальон. Везде! И в тот день… Он тогда поехал на рыбалку с медальоном на груди. Понимаешь, что это значит?! Понимаешь?!
Королева дёрнулась — чашка опрокинулась. Струя горячего напитка хлынула к краю столешницы, водопадом обрушилась на пол. Запах «Индийского» чая моментально усилился. Я рванул к раковине за тряпкой. Альбина словно и не заметила «аварию».
— Получается, мама была права, — сказала она. — Она часто винила дядю Рому в смерти папы. Она не верила, что папа сбежал от нас. Она чувствовала: его больше нет. Говорила, что если бы дядя Рома поехал тогда с ним, с папой бы ничего не случилось. А ведь… получается: он ездил тогда с папой? Ведь так, Усик?
Я промолчал: Нежина не нуждалась в моём ответе. Она не замечала лежавшую на боку чашку, невидящим взглядом смотрела, как я ликвидировал потоп на столешнице. Я поглядывал на Королеву, курсировал с тряпкой в руках от стола к раковине — избавлялся от разлитого на столе и на полу чая.
— Мне сказали, что дядя Рома пытался напасть на Дарью Степановну. Тогда, вечером, около седьмой подстанции. Сказали: у него был с собой молоток. И он этим молотком… Это ты его? Ты ему помешал? Ведь так, Усик? Это был Роман Георгиевич — тот, в кого ты стрелял?
Я ничего не сказал — просто кивнул. Развесил мокрую, пропахшую чаем тряпку на краю раковины, вытер руки о полотенце. Прикинул, не пришло ли время прогуляться к Изольде Матвеевне за успокоительным. Но пришёл к выводу, что пока рано: вслед за первой чашкой могла упасть на бок и вторая.
— Мне сказали, — продолжила Альбина, — что те украшения могли принадлежать убитым женщинам. Сказали… некоторые подходят под описание. Но… медальон точно папин. Он столько времени лежал в этой шкатулке… Он был там, и когда я пыталась в неё заглянуть. Ведь так, Усик?
Мне вспомнились слова Валицкого, что тот произнёс в субботу, сидя около забора. «Она всё равно узнает. Не простит». Я усомнился, правильно ли понимал их до этого момента. Говорил ли тогда Роман Георгиевич о своих похождениях с молотком?
— Но ведь не мог же папа его просто оставить — сам? — сказала Нежина. — Ведь если бы он уехал… неужели бы оставил дяде Роме мамину фотографию и бабушкин крестик? Неужели бы он бросил меня… сам? Ни за что не поверю. Слышишь, Усик? Не поверю.
Альбина помотала головой. Коса затрепыхалась у неё за спиной. Девушка обняла себя руками, будто замёрзла (или будто попыталась воздвигнуть барьер между собой и мной). Взглянула на меня — уже без слёз в глазах. Нахмурила брови (над переносицей проявились похожие на штрих код морщины).
