Короче, вот тут моя невеста сделала попытку объявить мне бойкот. Не могла она поверить, что такие замечательные люди могут оказаться доносчиками. Эх, милая моя, да тут как в том анекдоте, когда после подпольной сходки революционеров агенты охранки сели писать доклады, и оказалось, что из десяти участников ни одного настоящего революционера не было.
Три часа она делала вид, что читает Пруста. Я бы точно заснул, сильно не мой автор. Не чтение, а мучение одно. А она хмурилась, страницы листала, делала вид, что ей интересно. Когда проходила мимо зазвонившего телефона, то просто положила трубку рядом с аппаратом, не позвав меня. И даже чай вечерний пить отказалась. Вот какая сила воли у человека!
Я, если честно, старался не заржать. Очень уж по-детски это выглядело, все эти отворачивания и игнорирование моих слов. Терпел, пока мы не легли спать. До той степени протеста, когда с удобной кровати уходят ночевать на не очень хороший диван, не дошло.
Вот выключил я со своей стороны ночник, и приготовился улечься поудобнее. Ибо утром на работу, надо отдохнуть. Аня лежала и притворялась, что ее интересуют подробности, как там искали потерянное время.
— Давай, любимая, сделай перерыв в своих обидах и целуй меня покрепче. А то я спать собираюсь.
— Какой же ты придурок, Панов, — сказала Анечка, весьма активно пододвигаясь поближе. — Раньше заговорить со мной не мог? Мне обижаться уже надоело, а ты, гад, всё молчишь!
* * *
— На смену?
— Что? Ах, да, на смену, — я зевнул, нажал кнопку лифта. Утром на лестничной клетке мы опять нос к носу столкнулись с Кузнецовым. Тот тоже позевывал и растирал лицо руками. Я уже было настроился на обсуждение предательской московской погоды в лифте — на улице нагнало туч и намечался мартовский дождик, когда Семен Александрович вдруг внезапно произнес:
— Не возвращайся.
— Не понял?
— Ты же в ФРГ едешь — премию получать? — врач заглянул мне в глаза.
— Да-а.
— Не будь дураком, оставайся там.
Фигасе провокации пошли... Или это он искренне?
Кузнецов остановился на крыльце подъезда, закурил. Вокруг было пусто, свистели птицы, из открытого окна было слышно, как работает радио. Утренняя гимнастика. «...Лежа на полу, ноги сгибаем в коленях. Руки вытяните вдоль туловища....».
— Обустроишься там, заработаешь денег, потом невесту перетащишь. Лауреату международной премий не откажут. Особенно, если не будешь делать политических заявлений.
— Зачем вы начали этот разговор со мной? — с подозрением спросил я.
— Опасаешься? Правильно делаешь. Стукачей вокруг много. Просто... — Кузнецов задумался, потом потянул меня к лавочкам пустой детской площадки. — Я в тебе себя увидел. В молодости. Мне удалось сразу после института быстро взлететь, получить престижную работу в одном секретном проекте... А, ладно, расскажу, чтобы ты не подозревал и не думал, что я барабаню. Есть такой профессор Самодуров. В конце шестидесятых он первый начал заниматься в Союзе этологией человека. Ты же помнишь, что это такое?
— Нет, у нас на курсе не преподавали, — осторожно ответил я.
— Короче, это наука, которая занимается врожденными аспектами поведения животных. Проще говоря инстинктами.
— Лоренц, серые гуси, импринтинг... — я покивал. — Что-то слышал. Ему же Нобелевку за нее дали?
— Да, именно. Так вот. Чем больше этологи изучали животных, тем больше к ним приходило понимание, что многие открытия вполне приложимы и к человеку. В частности, все, что касается агрессии, полового поведения, альтруизма, родительских паттернов...
Кузнецов сел на лавочку, закашлялся, выкинул сигарету в урну.
— Самый большой эффект был достигнут с точки зрения анализа невербального поведения человека — поз, жестов, мимики... Они во многом носят жестко врожденный характер и по ним можно составлять точную карту психики подопытного. Даже без общения с ним.
— Вы про Самодурова начали... — я сел рядом, навострил уши. Кажется, меня пустят сейчас во что-то запретное, тайное.
— Самодуров взял выборку из 300 человек и замерил у них 174 признака, простых и сложных форм невербального поведения. Собственно я у него, среди прочих аспирантов, этим и занимался. Так вот... Мы нашли биологические маркеры не только обмана и лжи, но вообще любых форм поведения. Затем все обработали методами математической статистики, еще разок проверили не только на здоровых, но и на психических больных людях, у которых маркеры выражены наиболее выпукло. Все это получило название ХЕСС-шкала. Опять же профессор первый придумал признаки шкалы загонять перфокартами в компьютер, что еще больше ускорило обработку данных.
— Но для чего? — я все никак не мог понять, почему Кузнецов ударился в этологию.
— В начале это была чистая наука. Которая, причем, шла, да и до сих пор идет вразрез с официальной идеологией. Ведь у нас как считают? Человек рождается «tabula rasa» — чистая доска. И правильно устроенное общество напишет на ней правильного строителя коммунизма. А то, что ребенок рождается уже с набором определенных качеств, зачастую отвратительных, да еще которые невозможно изменить... Нет, такое у нас принять не готовы.
— Как же тогда Самодурову удавалось проводить исследования, которые шли вразрез с идеологией?
— Не просто вразрез — этологию официально запретили вместе с кибернетикой и генетикой, — врач назидательно поднял палец. — Назвали продажной девкой капитализма, которая низводит человека к животному, инстинктам. На самом деле просто партия безраздельно узурпировала власть над человеком-«винтиком» государственной машины и не желала делиться этой властью ни с какими силами природы.
Фигасе он лупит правду-матку...
— Узурпировала и запретила, но не до конца? — догадался я.
— Да. Самодурову разрешили заниматься этологией человека, проводить замеры маркеров, набирать базу. Но все сразу засекретили.
— Комитет?
— Он, — Кузнецов поколебался, но продолжил. — Наши разведчики в капиталистических странах... Имей в виду, Панов, это до сих пор секретные сведения...
— Может, не надо тогда?
— Надо!
Во как его припекло!
— Так вот, наши разведчики в капиталистических странах навострились проводить тайную видеосъемку на разных официальных фуршетах, приемах. Ну, то есть в местах, где присутствуют министры и прочие высшие чиновники...
— Что-то я не уверен, что мне нужно это все дальше слушать...
— Ты слушай, слушай. Пленку диппочтой перегоняли в Москву. И тут в дело вступал Самодуров. Отсматривая пленку, он по маркерам ХЕСС-шкалы вычислял с вероятностью в девяносто два процента скрытых гомосексуалистов.
Тут то я и обалдел. Это же натуральный фильм «Обмани меня». Только за сорок лет до его появления.
— Зачем?
Кузнецов иронично на меня посмотрел.
— Включи голову. Это сейчас на Западе — сексуальная революция, все можно и все модно. А тогда, если ты министр и трахаешь мужиков...
— Это конец карьере, — тут до меня и дошло. — А значит, можно вербовать на компромате!
— Собственно, в этом и была ценность Самодурова для Комитета. Ему разрешалось все. Проводить этологические коллоквиумы в Союзе, приглашать на них иностранных ученых. Только давай практический результат.
— Все еще не понимаю смысла нашей беседы, — я демонстративно посмотрел на часы, хотя внутри просто сгорал от любопытства.
— Под подпиской были только Самодуров и несколько его самых доверенных аспирантов, — врач вздохнул, достал пачку с сигаретами, потом убрал. — Но важность ХЕСС-шкалы была очень велика и ее потенциал распространялся на все смежные сферы. Например, по маркерам можно было легко ставить диагнозы психически больным людям. Скорость и точность сбора анамнеза возрастала в разы, легко вычислялись симулянты. Я достаточно быстро защитился, стал собирать материал на докторскую. Ничего сложного, назвали это антропологией человека, а эта наука у нас не запрещена! И пожалуйста, хоть в ВАК, хоть куда...
